Стыд перед откровенностью.

Разбираем с моей коллегой Машей очередной интересный анонимный вопрос из нашей рубрики #накушетке

(Как задать вопросы, написано тут).

Здравствуйте. Почему возникает чувство стыда и неловкости после того, как рассказываешь о своих чувствах и слабостях людям (то есть открываешься им)?

Каждый раз ощущаю неловкость, как будто поставила человека в неудобное положение, хочется извиниться и стереть свое откровение из памяти друга.

Наши будущие паттерны поведения формируются в раннем детстве — в отношениях со значимыми взрослыми (родителями или теми, кто их заменял).

Возможно, когда вы были ребенком, ваши чувства и эмоции не получали должного отклика. Это могло выражаться по-разному:
— они обесценивались («ну подумаешь, что за горе»),
— игнорировались («только не сейчас»),
— отрицались («нечего тут слезы лить»),
— или даже высмеивались («у, нюня какая»).
Иногда взрослые могли не выдерживать сильных эмоций ребёнка и реагировали так: «посмотри, до чего ты меня довел».

Все это формирует у ребенка чувство, что его переживания тяготят других и со временем может привести к внутреннему убеждению: «мои чувства неудобны, за них становится стыдно».

И когда во взрослом возрасте появляется желание быть ближе, откровенно делиться — следом может включаться автоматическая неловкость и стыд, даже если человек, с которым вы говорите, вас не отвергает.

Это не говорит о том, что с вами что-то не так. Скорее всего, это след старого опыта, когда быть уязвимым казалось небезопасным.

Осознание — уже первый шаг. С этим можно работать, чтобы научиться быть в контакте с собой и другим — без стыда за живые чувства. В этом вам может помочь личная терапия.

#накушетке

Я смотрю в зеркало и вижу среднее лицо. Средний рот, средние глаза, средний возраст. Волосы средней длины, вперемешку, темные и выгоревшие. Кожа средней смуглости с веснушками и без.
Мое отражение в кои-то веки не отпугивает меня. Я в белой льняной рубашке и мягких шортах. Босые ноги – на старом кафеле. В ванной влажно, на стене трещина, махровые полотенца истерлись и стали почти прозрачными.

Сейчас я налью кофе в красную кружку. Кружка значительно старше меня, как и все в этом доме: хрупкие шкафы на тонких ножках, рассыхающиеся двери, рыхлые кресла в гостиной, дешевый фарфор в буфете. Это старый дом, обитель воспоминаний.

С кружкой в руках я выхожу на балкон: видно дорогу к морю, пыльную, заставленную грузовичками электрической компании, несколько деревьев и бар на обочине, где всегда сидят старики в сандалиях, пьют кофе и пиво. На соседнем участке кричат дети, насилуют полосатый надувной матрас в бассейне. Старики и дети – основные обитатели деревни. Я тут с ними заодно. Одной ногой в детстве, другой на пенсии.

В больших городах я с трудом смотрю в зеркало, там каждый недостаток ранит, каждая неровность на коже вызывающе уродлива. Одежда там красивая и неудобная. В моей городской квартире нет места старым полотенцам и трещине на стене, я каждый день в тонусе, и все вокруг тоже.

Я все чаще хочу вернуться в край стариков и детей, в страну сношенных тряпочных тапочек и купания с камней. Где ты, невидимый, взмокший от зноя, тащишься с пляжа с панамой на макушке, с двумя лишними килограммами, с одной мыслью: развалиться в шезлонге и съесть яблоко.

Вчера я написала маленький текст-ощущение о простоте жизни.

Если сказать то же самое без метафор: нарциссически организованным людям, жить в местах, пропитанных нарциссизмом очень больно, абсолютно понятно, но больно.

Здесь, где никому нет дела, до фасада, я езжу на маленькой пожилой машинке, хожу в дурацкой смешной одежде и горя не знаю.

И дело даже не в том, что я в деревне и в отпуске, не в том, что здесь все медленно, а в Москве быстро.

Дело в нарциссизме, а не в скорости.

Оказалась бы я сейчас где-нибудь в медленном Монако, или на Cap Ferrat покою моему пришел бы конец, и все, что у меня есть, в миг бы поблекло.

Так что на самом деле, простая жизнь - это роскошь, это жизнь, в которой наша психика по-настоящему отдыхает, восстанавливается, перестает нападать на себя и становится и способной к творчеству.

Секс и любовь как способ терапии

«У меня были две тяжелые ночи. Любовь к моему другу переполняет меня безумным жаром. В какие-то моменты я яростно сопротивляюсь, в другие – даю ему целовать каждый мой палец и прижимаюсь к его губам, почти теряя сознание от любви. Как глупо писать об этом! Я, обычно такая сдержанная, предаюсь этим фантазиям! Но как я могу противостоять этой дикой силе? Сейчас я сижу, усталая от этих бурь, и твержу себе: только не это! То, что он любит меня, – это точно, но... «есть еще но», как говорил наш учитель естественной истории: мой друг женат».
Из дневника Сабины Шпильрейн, 11 сентября 1910 г

Работаю над книгой, сейчас речь о романе Сабины Шпильрейн с Юнгом.

Как это символично! Первый же роман в истории психоанализа, и сразу пациентка и врач. Потом таких случаев было множество, хотя Фрейд со всей трезвостью и ясностью ума предупреждал коллег: друзья, не стоит спать со своими пациентками)).
Но ни Юнг, ни Отто Ранк, ни Отто Гросс, ни некоторые другие аналитики не вняли мудрому Зигмунду. Пациентки сплошь и рядом соблазняли своих врачей.

Зато Зигмунд сделал из часто возникающего обоюдного влечения важнейший вывод: эротический перенос – часть игры, часть лечения.

Психоанализ – это практика любви, поскольку центральным понятием психоанализа является перенос.

Перенос – это по сути любовь, может быть болезненная, может невротическая. Но это воспроизведение важнейших объектных отношений.

Перенос – это бессознательное перемещение ранее пережитых (особенно в детстве) чувств и отношений, проявлявшихся к одному лицу, совсем на другое лицо.

Эротический перенос, это грубо говоря, влюбленность в аналитика. А еще грубее, это предложение «что мы тут с вами беседы ведем, давайте лучше сексом займемся».

И вот это супер ценный момент, потому что именно запрет на отношения между аналитиком и анализантом, позволяет не заниматься сексом, а говорить о нем.

Аналитик и пациент не могут осуществить эту связь, поскольку это искусственно вызванная любовь, и поскольку, аналитик – родительская фигура, а нам надо чтобы пациент вышел из Эдипа, а не остался в нем, сливаясь с родителем.

Но и отвергать такую любовь нельзя, потому что это будет травма отвержения.

Так что аналитик и пациент должны наблюдать эту любовь, этот эротический перенос.

Наблюдать и изучать, смотреть, как он будет развиваться и проявляться – ревностью, агрессией, подчинением, потому что так будут разыгрываться прошлые ранние отношения, и направив эти отношения по новому пути, аналитик становится здоровой родительской фигурой, на глубинном уровне исцеляя дефициты.

На это может уйти довольно много времени интенсивного анализа.

Почему возникает влечение к аналитику?

Сегодня у нас получился непостный пятничный контент.

В какой степени объективная реальность существует в отношениях пациента и психоаналитика?

В 1915 году в «Заметках о любви в переносе», Фрейд подчеркивает, что любовь
пациентки вызвана вовсе не привлекательностью аналитика (как бы последнему ни хотелось в это верить) в самой ситуацией анализа.

«Нет никакого основания гордиться таким «завоеванием», - пишет Фрейд. (Не радуйтесь, ребятки, не принимайте на свой счет😜)

Влюбленность, с точки зрения Фрейда наступает тогда, когда нужно заставить ее сознаться или вспомнить особенно неприятный и вытесненный эпизод из жизни.

Один из мотивов такой влюбленности – желание принизить аналитика до положения любовника.

На фото: Фрейд с дочерью, а не то, что кажется)