Скоро будет ровно два года, как я прилетела в Германию, [Или ровно два года с тех пор, как у меня болит колено, поэтому я шучу, что до Германии меня вела дорога приключений.]

Непристойно магически дата прибытия совпадает с годовщиной моего обыска в России — день, когда я поняла, что нужно собираться и уезжать. Совсем вульгарно было заметить, что это очень недалеко от 1 марта — Дня нулевой дискриминации, а заодно дня, когда я завела собственный блог, отдельный независимый проект, как бы признав, что я активистка.

Все эти годовщины я не отмечаю, но помню о них, нравится мне это или нет. Нельзя просто так выкинуть из головы то, что в ней засело. Каждый год за некоторое время внутри поднимается ожидание этой даты, потом спад — в общем, как всегда с повторяющимися датами.

Сегодня по дороге на учёбу мне встретился ящичек с рукодельными брошами, которые можно было взять. Я долго выбирала между чёрной и чёрной, а потом внезапно заметила местный пейзаж — с сопками, орлами и домами с треугольными крышами. Решила, что это знак. Маленький. Того, что теперь я живу тут.

Ханна Арендт — Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме (1972)
#ЛГБТиКниги

Название книги стало самостоятельным термином, часто — от людей, книгу вовсе не читавших. Термин «банальность зла» описывает человека, который «просто выполнял приказы».

Кажется, так книгу и восприняли — во всяком случае, если судить по послесловию Эфраима Зуроффа. Он из текста Арендт заметил (и яростно не согласился), будто Эйхман был не более, чем маленьким серым бюрократом. Зурофф утверждает, что Арендт доказывает невиновность Эйхмана и не уважает ни страдания еврейского народа, ни его суд, в то время как это будто бы должно быть главным:

Тот факт, что приговор был вынесен в зале суда, находившемся в Иерусалиме, столице незадолго до того созданного еврейского государства, добавило дополнительное измерение к волнению и удовлетворению, которые испытывали миллионы евреев во всем мире, в том числе и моя мама.

Эта реакция понятна по-человечески, но мне (не еврейке, не немке и почти сотню лет после обсуждаемых событий) совсем не показалось, что авторка не уважает суд или считает Эйхмана «тупо повиновавшимся» или тем более невиновным. Когда в заключительной главе она предлагает собственные слова, с которыми суд мог бы обратиться к Эйхману, они заканчиваются смертным приговором — он был неизбежен.

Однако Арендт действительно не отводит еврейскому народу какое-то особое место. И даже наоборот, сетует, что суд упустил возможность увидеть, в чём была настоящая беспрецедентность происходящего. Эйхмана судили за «преступления против человечности»,

Однако ни разу ни во время слушаний, ни в судебном заключении иерусалимский суд даже не упомянул о вероятности того, что уничтожение целых этнических групп — евреев, поляков или цыган — могло быть больше, чем преступлением против евреев, поляков или цыган, что это преступление поставило под угрозу мировой порядок и все человечество в целом.

Я вижу в книге не сплошную критику, а много сочувствия к сложной задаче суда и невозможности её выполнить. Но — да, неприятным объектом критики было обстоятельство, которое Арендт выбрала не игнорировать (хотя его будто бы игнорировали все): отсутствие презумпции невиновности:

…незаконный арест Эйхмана мог быть, и был оправдан в глазах всего мира только тем фактом, что исход процесса был безошибочно предсказуем.

Но даже во время краткого перечисления нарушений, допущенных во время суда книга не является нападением на суд. Вопросы, которые ставит Арендт, получают ответы от неё же. «Эйхман в Иерусалиме» — это не апология зла и не обвинительный манифест, а широкие размышления о том, кем был Эйхман и каким его представили:

Если бы судьи полностью оправдали Эйхмана по этим пунктам, связанным с душераздирающими историями, которые снова и снова рассказывали свидетели на процессе, они все равно признали бы его виновным, и Эйхман все равно не избежал бы смертной казни. Результат был бы тем же самым. Но тогда они полностью и бескомпромиссно развалили бы дело, камня на камне не оставив от того, как представило его обвинение.

♾️

Не утверждаю, что Арендт была абсолютно точной в изложении фактов, но и не требую этого: это не строгий отчёт, а широкие размышления о природе вещей. Ценность книги не в фиксации суда над Эйхманом, а в том, о чём может заставить задуматься этот суд и всё, что к нему привело. Термин «банальность зла» не описывает «маленького человека, просто исполняющего приказы».

Дело вообще не в Эйхмане. Определение, которое можно предположить из книги, —

…новый тип преступника, являющегося в действительности «врагом человечества», совершает свои преступления при таких обстоятельствах, что он практически не может знать или чувствовать, что поступает неправильно.

Это не про «следование приказам». Эйхман, его отношение, другие гестаповцы, выжившие еврее (свидетели), политика других стран во время и после описываемых событий, поведение судей… «Банальность зла» воплощена не в одном сером бюрократе (и даже не в каждом из них), она прошивает весь известный человеческий мир, повседневно (банально) окружающий этого бюрократа на каждом шагу. [В том числе во время суда.]

Разумеется, «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» содержит упоминания гомосексуальности — без подробностей и, возможно, даже с осуждением, и на русском языке уж точно с устаревшей лексикой, но так или иначе вам _придётся_ наткнуться на слово гомосексуалист, — а это значит, неизбежно придётся узнать, что это такое.
#СмирисьРасслабься

Любые «списки запрещённых книг» обречены на провал: я не выбираю литературу специально, а просто читаю всё, что посчитаю интересным, и везде нахожу свой народ. Можно просто занести в «список» вообще все книги. И заодно запретить их обсуждать любым образом (в том числе писать фанфики). Может, тогда эта современная цензура сработает.

(Нет, не сработает.)

Рецепт блинов моей мамы.

(Забываю ингредиенты того, что не делаю достаточно часто.)

Кажется, я знаю, в каких выражениях Россия победит Украину, Америку, Европу и все нетрадиционные ценности разом.

Поскорей бы

Когда я пишу про случайную фразу из «Субастика» и выдаю её за пример информации, помогающую принять собственную идентичность в ЛГБТ+ спектре, я чувствую себя кем-то из гомофобов (известно же, что они куда лучше моего продвигают ЛГБТ+ лобби). А когда читаю о презентации «исследования деструктивного содержания детских книг», понимаю, что мне до них всё ещё далеко-далеко.

Джен Кэмпбелл — «Диковинные диалоги в книжных магазинах» (2012/2021)
#ЛГБТиКниги

Я по-настоящему работала в сфере услуг только один раз, в телефонной справочной службе. Там тоже была книга «диковинных диалогов с абонентами». Чаще всего это было абсурдное хамство звонивших. Кажется, такая книга есть в любой сфере услуг. Суть в одной цитате:

Мужчина покупает «Записки книготорговца» («Дневник» он, очевидно, уже читал).
ПОКУПАТЕЛЬ: Мне вот интересно. Этот Байтелл, он же все время с людьми работает. Не понимаю, почему же он их так не любит?
А мы вот понимаем.

Это и дурацкие вопросы, и внезапные требования, и совершенно невообразимое поведение, и временами чувство [взаимной] симпатии. У каждого сектора в сфере услуг поводы нервно посмеяться в целом одни и те же, но у всех немного свои.

2012 — это первый год публикации на английском. На русском это был 2014, но в 2021-м «Подписные издания» выпустили новое издание книги, дополнив его байками из независимых российских книжных. Вот это оно и есть. Из России шутки со своей атмосферой. Типа оптимистичного «можно я эти книги отложу, а после митинга вернусь и куплю?» или успокаивающего «пап, какая демонстрация, я в книжном». Причём я не думаю, что это только потому, что они собраны из «независимых книжных». Редакция, конечно, отбирала на свой вкус, но этот вид юмора в России повсеместен.

ПОКУПАТЕЛЬ: А у вас есть Кортасар?
ПРОДАВЕЦ: Извините, закончился.
ПОКУПАТЕЛЬ: Наверное, тоже что-нибудь о России плохое написал. Вот и запретили.