Вчера читал про какое-то американское издательство – так вот они писали, что в среднем каждая книга, которая у них публикуется, проходит восемь редактур. Восемь! Редактур! Это ещё ж ведь авторские редактуры не считаются. И вот сегодня утром, спустя три года после начала этого бесконечного процесса, я закончил очередную редактуру своей книги. И понял, что даже не знаю, сколько раз я её уже редактировал, потому что счёт был потерян после примерно пяти. С другой стороны, мне всегда хотелось, чтобы работу над книгой я закончил именно в Нью-Йорке, не знаю почему, такой, видимо, просто у этого романтический ореол – поставить в конце романа строчку «такое-то число такого-то года, Нью-Йорк». И всё сложилось именно так: я в Нью-Йорке, за окном крохотной студии Верхнего Ист-Сайда весна медленно переходит в лето, а я со вздохом облегчения закрываю планшет с перелопаченными вдоль и поперёк двумястами восмьюдесятью вордовскими страницами текста.
6554 км
Уже не в первый раз, когда говорю, что я из Беларуси, мне радостно сообщают, что он/она/они тоже недавно был/была/были на Кипре. Произносится это празднично, торжественно, как будто во вражеском тылу встретилось два соотечественника.
— Вы откуда? — спрашивает меня работник магазина.
Я осматриваю палатки, топоры, чайники, ботинки — мне здесь всё интересно. Как-то где-то я читал, что на работу в сеть магазинов «REI» берут только искушённых путешественников, заядлых тревел-блогеров и повёрнутых на перемещениях в пространстве. Они всегда приветствовали меня радостной широкой улыбкой и тут же начинали наседать: «А вы являетесь членом нашего сообщества?». Я в который раз отвечал заученную реплику: «Не являюсь». «А вы не хотите…» — продолжали они, на что я устало опускал голову и негромко в одни голос с ними проговаривал их дальнейшие слова: «… стать нашим членом за единоразовый взнос в 20 долларов? Нет, не желаю! Но спасибо, что в тысячный раз предложили».
Мне не было жалко 20 долларов, но вступать я не хотел из принципа, так как такое прямолинейное втюхивание претило моей тонкой художественной натуре.
Американский маркетинг мне совершенно понятен. Честно сказать, из того, что мне известно, нет ничего прямолинейнее этого маркетинга, который заключается не в каких-то хитрых ходах или, может, психологической манипуляции, а в тупом, тупейшем повторении. Однажды я слышал по радио рекламу, когда название компании неприятный голос диктора повторил семь, СЕМЬ раз подряд. Так и здесь: они просто хотят меня добить. Все знают, что вдалбливание работает, но мало кто задумывается, сделает ли это жертву-клиента счастливым. В «REI» меня горячо уверяли, что сделает.
Наконец, не помню, на какой раз, может, как раз на седьмой, я сдался и вступил в члены их поганого сообщества, только бы от меня отстали. Так и ломаются люди, подумал я не без горечи.
— Из Беларуси, — говорю я, и сразу как-то хочется извиниться за то, что родом я из страны, которая теперь непростительно близко соседствует с Россией, но я молчу и не продолжаю. Мне интересно, что ответит мужчина.
— О! — отвечает он, радостно хлопая в ладоши, — а я как раз в конце июля был на Кипре!
Я понятия не имею, откуда у людей здесь представление, что Кипр как-то связан с Беларусью, но начинаю подозревать, что для американца вся Европа — это одна большая страна с совершенно монолитной однообразной культурой, поэтому если кто из Беларуси, то жители Кипра ему практически родственники. Про себя думаю, а не попробовать ли мне в следующий раз, когда кто-нибудь скажет, что он из Нью-Йорка, радостно воскликнуть, что я совсем недавно целых четыре месяца прожил в Майями.
— На Кипре? — переспрашиваю я.
— Да! Правда, там у вас было жарковато, но в целом ваша страна мне очень понравилась!
Я уточняю, что Беларусь — это восточная Европа, а не Кипр. Надо же как-то образовывать народ.
— Да-да, я об этом и говорю, я был там у вас на Кипре!
Тогда я иду ва-банк и уточняю, что Беларусь — это рядом с Россией и Украиной. Здесь мужчина настораживается, как будто пытается соотнести эти знакомые слова с какими-то воспоминаниями из детства, но, видимо, так ничего из памяти и не выудив, он продолжает восклицать:
— Класс, класс! В следующем году снова поеду к вам на Кипр.
Я вздыхаю и соглашаюсь.
— Да, приезжайте, мы всегда будем вам рады, — вру я, начиная снова разглядывать экспедиционное оборудование.
Потом я ухожу вглубь зала и тут сзади слышу, как мужчина вдогонку мне кричит:
— О, я совсем забыл вас спросить: а вы являетесь членом нашего сообщества?
#путешествиепо48штатам
Уже не в первый раз, когда говорю, что я из Беларуси, мне радостно сообщают, что он/она/они тоже недавно был/была/были на Кипре. Произносится это празднично, торжественно, как будто во вражеском тылу встретилось два соотечественника.
— Вы откуда? — спрашивает меня работник магазина.
Я осматриваю палатки, топоры, чайники, ботинки — мне здесь всё интересно. Как-то где-то я читал, что на работу в сеть магазинов «REI» берут только искушённых путешественников, заядлых тревел-блогеров и повёрнутых на перемещениях в пространстве. Они всегда приветствовали меня радостной широкой улыбкой и тут же начинали наседать: «А вы являетесь членом нашего сообщества?». Я в который раз отвечал заученную реплику: «Не являюсь». «А вы не хотите…» — продолжали они, на что я устало опускал голову и негромко в одни голос с ними проговаривал их дальнейшие слова: «… стать нашим членом за единоразовый взнос в 20 долларов? Нет, не желаю! Но спасибо, что в тысячный раз предложили».
Мне не было жалко 20 долларов, но вступать я не хотел из принципа, так как такое прямолинейное втюхивание претило моей тонкой художественной натуре.
Американский маркетинг мне совершенно понятен. Честно сказать, из того, что мне известно, нет ничего прямолинейнее этого маркетинга, который заключается не в каких-то хитрых ходах или, может, психологической манипуляции, а в тупом, тупейшем повторении. Однажды я слышал по радио рекламу, когда название компании неприятный голос диктора повторил семь, СЕМЬ раз подряд. Так и здесь: они просто хотят меня добить. Все знают, что вдалбливание работает, но мало кто задумывается, сделает ли это жертву-клиента счастливым. В «REI» меня горячо уверяли, что сделает.
Наконец, не помню, на какой раз, может, как раз на седьмой, я сдался и вступил в члены их поганого сообщества, только бы от меня отстали. Так и ломаются люди, подумал я не без горечи.
— Из Беларуси, — говорю я, и сразу как-то хочется извиниться за то, что родом я из страны, которая теперь непростительно близко соседствует с Россией, но я молчу и не продолжаю. Мне интересно, что ответит мужчина.
— О! — отвечает он, радостно хлопая в ладоши, — а я как раз в конце июля был на Кипре!
Я понятия не имею, откуда у людей здесь представление, что Кипр как-то связан с Беларусью, но начинаю подозревать, что для американца вся Европа — это одна большая страна с совершенно монолитной однообразной культурой, поэтому если кто из Беларуси, то жители Кипра ему практически родственники. Про себя думаю, а не попробовать ли мне в следующий раз, когда кто-нибудь скажет, что он из Нью-Йорка, радостно воскликнуть, что я совсем недавно целых четыре месяца прожил в Майями.
— На Кипре? — переспрашиваю я.
— Да! Правда, там у вас было жарковато, но в целом ваша страна мне очень понравилась!
Я уточняю, что Беларусь — это восточная Европа, а не Кипр. Надо же как-то образовывать народ.
— Да-да, я об этом и говорю, я был там у вас на Кипре!
Тогда я иду ва-банк и уточняю, что Беларусь — это рядом с Россией и Украиной. Здесь мужчина настораживается, как будто пытается соотнести эти знакомые слова с какими-то воспоминаниями из детства, но, видимо, так ничего из памяти и не выудив, он продолжает восклицать:
— Класс, класс! В следующем году снова поеду к вам на Кипр.
Я вздыхаю и соглашаюсь.
— Да, приезжайте, мы всегда будем вам рады, — вру я, начиная снова разглядывать экспедиционное оборудование.
Потом я ухожу вглубь зала и тут сзади слышу, как мужчина вдогонку мне кричит:
— О, я совсем забыл вас спросить: а вы являетесь членом нашего сообщества?
#путешествиепо48штатам
Больше всего, когда я жил в Сан-Франциско (широта Ашхабада), я скучал по сумеркам. Вот казалось бы, да? С жиру бесится, не иначе. Переехал, видите ли, на холмы, в город Дженис Джоплин, до Тихого океана можно доплюнуть прямо со своей кухни, легализовано почти всё «незаконное», что существует в природе, и так далее.
Но мне действительно не хватало сумерек.
Там их нет. Там день, день, день — и сразу вдруг в семь вечера ночь, а ты такой с протянутой рукой к небесам — «Ну каааак?..»
И утром та же история, с точностью до наоборот. Вот были звёзды и Млечный путь — и вот уже сразу полноценно жарит солнце.
В Нью-Йорке, слава богу, такого нет. Всё просыпается постепенно, потому что есть постепенный переход от ночи к утру, ото дня к вечеру и ночи. Птицы в моём дворе просыпаются около пяти, я просыпаюсь вслед за ними, смотрю с кровати в вязкие потёмки, стекающие на землю и уступающие место сумеркам, и не могу нарадоваться. Впервые за долгое время путешествий по разным городам Америки мне действительно хочется с утра выпрыгивать из кровати, открывать свой планшет и начинать трудиться над книгой, текстами, или мимо мини-синагоги, устроенной в соседнем подъезде, и мимо следующего за ней ММА-зала идти в ближайший Старбакс, потому что в округе только Старбаксы открываются в пять тридцать утра — в такую рань для сумасшедших и романтиков города.
Ты шагаешь в полусумерках, и уже вроде почти светло, и слышно, как поют птицы, потому что поток машин ещё не запрудил улицы Нью-Йорка, и к тебе возвращается то чувство из детства — помните? — когда казалось, что возможно не только всё, но оно и обязательно будет. Обязательно.
Но мне действительно не хватало сумерек.
Там их нет. Там день, день, день — и сразу вдруг в семь вечера ночь, а ты такой с протянутой рукой к небесам — «Ну каааак?..»
И утром та же история, с точностью до наоборот. Вот были звёзды и Млечный путь — и вот уже сразу полноценно жарит солнце.
В Нью-Йорке, слава богу, такого нет. Всё просыпается постепенно, потому что есть постепенный переход от ночи к утру, ото дня к вечеру и ночи. Птицы в моём дворе просыпаются около пяти, я просыпаюсь вслед за ними, смотрю с кровати в вязкие потёмки, стекающие на землю и уступающие место сумеркам, и не могу нарадоваться. Впервые за долгое время путешествий по разным городам Америки мне действительно хочется с утра выпрыгивать из кровати, открывать свой планшет и начинать трудиться над книгой, текстами, или мимо мини-синагоги, устроенной в соседнем подъезде, и мимо следующего за ней ММА-зала идти в ближайший Старбакс, потому что в округе только Старбаксы открываются в пять тридцать утра — в такую рань для сумасшедших и романтиков города.
Ты шагаешь в полусумерках, и уже вроде почти светло, и слышно, как поют птицы, потому что поток машин ещё не запрудил улицы Нью-Йорка, и к тебе возвращается то чувство из детства — помните? — когда казалось, что возможно не только всё, но оно и обязательно будет. Обязательно.
7293 км
Был объявлен снежный шторм у озера Супериор. Я пару дней снова не высыпался, поэтому решил, что сниму номер в гостинице. Последний раз в гостинице я был когда — недели две тому назад?
Постепенно на обочинах дороги стали появляться белые пятна снега. Деревья лысели с каждым километром и наконец я въехал в обещанную бурю. Как будто кто-то сменил в фильме декорации, и вот я уже погружён в белёсый бесформенный эфир, не вижу, куда ехать, одновременно появляется внезапное ощущение праздника, как будто на дворе шестнадцатое декабря и вот-вот мне люди начнут на день рождения дарить подарки. Но подарков нет, и я мчусь дальше, предвкушая, как буду спать в мягкой тёплой постели, в кромешной тишине, в оглушающей тьме, как мне будут сниться сны…
Я открываю глаза. На меня смотрит толстый араб. Он улыбается той улыбкой, которая у людей появляется обычно после плотно выкуренного косяка.
— К нам? — спрашивает он.
— К вам, — подтверждаю я и тут же задаю встречный вопрос, кивая в сторону улицы: — Это у вас давно тут столько снега лежит?
— О, это! — араб смеётся, ухватившись за живот. — Ахахаха, это, блин, за последние сутки намело, представляешь?
Я нервно за компанию хихикаю, но получается неестественно. Араб вроде не замечает, продолжает смеяться, будто я рассказал самую смешную шутку в мире.
— За сутки! В середине октября!!! Аахаахаха! Это нормально?!
Я пожимаю плечами. Может, и нормально, откуда мне знать. Араб внезапно становится серьёзным.
— Это нормально, я спрашиваю?! — в его интонации чувствуется угроза человека, обиженного тем, что с его шутки не смеются.
Я спохватываюсь и лепечу:
— Нет, нет, конечно же, это ненормально! Более того, я вам скажу, что это даже возмутительно!
Довольный ответом, араб добреет. Протягивает мне карточку с кодом от двери моего номера.
— Шестой номер, первый этаж.
— Премного, — отвечаю я и быстро исчезаю в дверях, пока араб мне вдогонку желает хорошенько выспаться.
Вечером выхожу прогуляться и сталкиваюсь с проблемой американских городов, с которой уже много лет никак не могу смириться. Здесь нет тротуаров. Город состоит из центральной артерии, то есть весь Айронвуд на востоке Массачусетса пронизывает один широкий проспект-улица, по его сторонам располагаются заведения, бизнесы, заправки и жилые дома и к каждому из них от главной улицы ведут небольшие дорожки. Пока вроде всё складно. Но картина города рушится тогда, когда вдруг замечаешь, что вдоль главной улицы, как и вдоль улиц второстепенных, нет тротуаров. А тут ещё и снега за сутки навалило столько, что даже если бы тротуары там где-то всё-таки были, то теперь до них попросту не докопаться.
Соответственно, я иду медленно, по колено в снегу, как арктический ледокол, протаранивая выпавшие с неба льды Северной Америки, и про себя матерюсь, почему не кладут тротуары и не чистят потом их от снега.
Но мои мучения в американской глубинке тут же компенсируются неожиданным открытием: я узнаю, что в отеле, где я поселился, есть сауна, рядом с номером двадцать пять. Там, где должен быть номер двадцать шесть, теперь оборудованная сауна и душ. Внутри никого, и я целый час, в предвкушении всё ещё здорового семичасового сна, парюсь в гордом одиночестве.
Был объявлен снежный шторм у озера Супериор. Я пару дней снова не высыпался, поэтому решил, что сниму номер в гостинице. Последний раз в гостинице я был когда — недели две тому назад?
Постепенно на обочинах дороги стали появляться белые пятна снега. Деревья лысели с каждым километром и наконец я въехал в обещанную бурю. Как будто кто-то сменил в фильме декорации, и вот я уже погружён в белёсый бесформенный эфир, не вижу, куда ехать, одновременно появляется внезапное ощущение праздника, как будто на дворе шестнадцатое декабря и вот-вот мне люди начнут на день рождения дарить подарки. Но подарков нет, и я мчусь дальше, предвкушая, как буду спать в мягкой тёплой постели, в кромешной тишине, в оглушающей тьме, как мне будут сниться сны…
Я открываю глаза. На меня смотрит толстый араб. Он улыбается той улыбкой, которая у людей появляется обычно после плотно выкуренного косяка.
— К нам? — спрашивает он.
— К вам, — подтверждаю я и тут же задаю встречный вопрос, кивая в сторону улицы: — Это у вас давно тут столько снега лежит?
— О, это! — араб смеётся, ухватившись за живот. — Ахахаха, это, блин, за последние сутки намело, представляешь?
Я нервно за компанию хихикаю, но получается неестественно. Араб вроде не замечает, продолжает смеяться, будто я рассказал самую смешную шутку в мире.
— За сутки! В середине октября!!! Аахаахаха! Это нормально?!
Я пожимаю плечами. Может, и нормально, откуда мне знать. Араб внезапно становится серьёзным.
— Это нормально, я спрашиваю?! — в его интонации чувствуется угроза человека, обиженного тем, что с его шутки не смеются.
Я спохватываюсь и лепечу:
— Нет, нет, конечно же, это ненормально! Более того, я вам скажу, что это даже возмутительно!
Довольный ответом, араб добреет. Протягивает мне карточку с кодом от двери моего номера.
— Шестой номер, первый этаж.
— Премного, — отвечаю я и быстро исчезаю в дверях, пока араб мне вдогонку желает хорошенько выспаться.
Вечером выхожу прогуляться и сталкиваюсь с проблемой американских городов, с которой уже много лет никак не могу смириться. Здесь нет тротуаров. Город состоит из центральной артерии, то есть весь Айронвуд на востоке Массачусетса пронизывает один широкий проспект-улица, по его сторонам располагаются заведения, бизнесы, заправки и жилые дома и к каждому из них от главной улицы ведут небольшие дорожки. Пока вроде всё складно. Но картина города рушится тогда, когда вдруг замечаешь, что вдоль главной улицы, как и вдоль улиц второстепенных, нет тротуаров. А тут ещё и снега за сутки навалило столько, что даже если бы тротуары там где-то всё-таки были, то теперь до них попросту не докопаться.
Соответственно, я иду медленно, по колено в снегу, как арктический ледокол, протаранивая выпавшие с неба льды Северной Америки, и про себя матерюсь, почему не кладут тротуары и не чистят потом их от снега.
Но мои мучения в американской глубинке тут же компенсируются неожиданным открытием: я узнаю, что в отеле, где я поселился, есть сауна, рядом с номером двадцать пять. Там, где должен быть номер двадцать шесть, теперь оборудованная сауна и душ. Внутри никого, и я целый час, в предвкушении всё ещё здорового семичасового сна, парюсь в гордом одиночестве.
Примерно в четыре часа утра резкие звуки с улицы выдёргивают меня из сладких миров Морфея. Я нехотя верчу головой, как будто пытаюсь что-то разглядеть, но на самом деле всего лишь хочу определить природу жуткого скрежета снаружи. Через пару минут начинаю понимать, что приехал комбайн и теперь он очищает стоянку от снега и — что гораздо хуже — ото льда и наледи на асфальте. Сначала слышатся звуки задней передачи: «Ииии-ииии-ииии-ииии», — после чего начинается сущий ад, которого не пожелаешь и врагу, даже если ты очень злой и злопамятный человек. Я лежу стиснув зубы около получаса с таким вот саундтреком на фоне, в голове перебираю возможные сценарии развития событий о том, как я выхожу в одних трусах на улицу и вежливо кричу водителю убираться нахер, и только я уже собираюсь вставать, как вдруг вновь воцаряется тишина и снегоуборочная машина уезжает. Наверное, думаю я, у водителя есть хороший ангел-хранитель.
Утром любопытство приводит меня обратно в офис к арабу. Я спрашиваю, в курсе ли он, что по ночам снегоуборочная машина бесчинствует на парковке, будя бедных и ни в чём не повинных постояльцев.
— Да, есть такое дело, но мы бессильны, — араб разводит руками. — Понимаете, у них такой график. Они начинают чистить улицы в два ночи, а к нам попадают обычно около четырёх.
Мне непонятно, когда люди признаются в своём бессилии, оправдывая этим любые гнусные поступки. Как-то раз я спросил продавца в одном из сетевых магазинов здорового питания, знает ли он, что срок годности половины салатов, что они продают, истёк в прошлом месяце. Мужчина вот так же, как этот араб, развёл руками и признался, что знает, но они, мол, ничего поделать не могут — не хватает рабочей силы, персонала и так далее. Когда я спрашивал врачей, нормально ли выставлять вон пациента с полуназначенным лечением, то получал тот же ответ: нет времени на каждого. Искусственный цейтнот и выученное бессилие — два главных бича современной цивилизации; индульгенции, которые работают почти с каждым мыслимым грехом.
Участники Стэнфордского эксперимента оправдывали своё поведение тем же самым: мол, они заложники обстоятельств. И действительно, очень часто обстоятельства — как лук на гнойнике, вытягивают из людей всё самое поганое, но вопрос в том, сколько в каждом из нас поганого и как это поганое искоренить до того, как нам на гнойник положат луковицу.
Вспоминается недавний случай, когда я вечером приехал на кемпинг в недрах Иллинойса. Было уже поздно, но в одном из трейлеров всё ещё с надеждой горел свет в окне. Оказалось, что это трейлер управляющего кемпингом. Мне навстречу вышла миловидная старушка лет шестидесяти с чем-то. Она широко улыбнулась, поприветствовала меня, зарегистрировала и обеспечила на ночь дровами. Я был уставший, голодный, но в присутствии старушки вдруг неожиданно развеселел — так заразительна оказалась её улыбка и позитивизм.
Я собрался уходить, когда заметил, как по её лицу скользнула лёгкая тень скорби. Из трейлера донеслись мучительные стоны. Я вопросительно посмотрел на женщину.
— Муж, — объяснила она. — Сломал на прошлой неделе ногу. До сих пор страдает…
Я сострадательно моргнул.
— А ещё, — добавила она, — сегодня мы были в клинике, и скорее всего у мужа рак мочевого пузыря.
Лицо старушки выражало даже, наверное, не скорбь, а какое-то неизбежное разочарование, которое рано или поздно постигает каждого в этой жизни. Я хотел что-то сказать, какие-то слова поддержки, но что скажешь в такой ситуации?
— Я уверен, что это всё-таки не рак, — сказал я и тут же почувствовал крайнюю глупость сказанного. В щеках ощутилось тепло от прилившей крови.
Тут совсем уж случилось странное, старушка взялась меня успокаивать:
— Не переживайте, всё будет хорошо, вернее, всё будет как будет, толку тут нервничать, — она снова расплылась в ослепительной улыбке.
Утром любопытство приводит меня обратно в офис к арабу. Я спрашиваю, в курсе ли он, что по ночам снегоуборочная машина бесчинствует на парковке, будя бедных и ни в чём не повинных постояльцев.
— Да, есть такое дело, но мы бессильны, — араб разводит руками. — Понимаете, у них такой график. Они начинают чистить улицы в два ночи, а к нам попадают обычно около четырёх.
Мне непонятно, когда люди признаются в своём бессилии, оправдывая этим любые гнусные поступки. Как-то раз я спросил продавца в одном из сетевых магазинов здорового питания, знает ли он, что срок годности половины салатов, что они продают, истёк в прошлом месяце. Мужчина вот так же, как этот араб, развёл руками и признался, что знает, но они, мол, ничего поделать не могут — не хватает рабочей силы, персонала и так далее. Когда я спрашивал врачей, нормально ли выставлять вон пациента с полуназначенным лечением, то получал тот же ответ: нет времени на каждого. Искусственный цейтнот и выученное бессилие — два главных бича современной цивилизации; индульгенции, которые работают почти с каждым мыслимым грехом.
Участники Стэнфордского эксперимента оправдывали своё поведение тем же самым: мол, они заложники обстоятельств. И действительно, очень часто обстоятельства — как лук на гнойнике, вытягивают из людей всё самое поганое, но вопрос в том, сколько в каждом из нас поганого и как это поганое искоренить до того, как нам на гнойник положат луковицу.
Вспоминается недавний случай, когда я вечером приехал на кемпинг в недрах Иллинойса. Было уже поздно, но в одном из трейлеров всё ещё с надеждой горел свет в окне. Оказалось, что это трейлер управляющего кемпингом. Мне навстречу вышла миловидная старушка лет шестидесяти с чем-то. Она широко улыбнулась, поприветствовала меня, зарегистрировала и обеспечила на ночь дровами. Я был уставший, голодный, но в присутствии старушки вдруг неожиданно развеселел — так заразительна оказалась её улыбка и позитивизм.
Я собрался уходить, когда заметил, как по её лицу скользнула лёгкая тень скорби. Из трейлера донеслись мучительные стоны. Я вопросительно посмотрел на женщину.
— Муж, — объяснила она. — Сломал на прошлой неделе ногу. До сих пор страдает…
Я сострадательно моргнул.
— А ещё, — добавила она, — сегодня мы были в клинике, и скорее всего у мужа рак мочевого пузыря.
Лицо старушки выражало даже, наверное, не скорбь, а какое-то неизбежное разочарование, которое рано или поздно постигает каждого в этой жизни. Я хотел что-то сказать, какие-то слова поддержки, но что скажешь в такой ситуации?
— Я уверен, что это всё-таки не рак, — сказал я и тут же почувствовал крайнюю глупость сказанного. В щеках ощутилось тепло от прилившей крови.
Тут совсем уж случилось странное, старушка взялась меня успокаивать:
— Не переживайте, всё будет хорошо, вернее, всё будет как будет, толку тут нервничать, — она снова расплылась в ослепительной улыбке.
Я подумал, может, она просто ненавидит мужа, может, это она ему сломала руку и хочет, чтобы он побыстрее отдал концы, чтобы весь трейлер наконец достался только ей одной? Иначе как объяснить эту улыбку? Хотя, если старушка и вправду понимает, что рак — это не приговор, а сломанная нога лишь временное неудобство, то понять её можно.
Уходя, я сказал арабу, что всё ясно, хотя ничего ясно не было. Если ты делаешь что-то, с чем несогласен, — зачем ты это делаешь? Либо, если продолжаешь это делать, хотя бы постарайся это изменить, ведь так? Ну так вот, оказывается, не так. По крайней мере, не у всех.
— Ахахаха, — засмеялся вдогонку араб, — а в среду знаешь сколько градусов будет? Плюс двадцать четыре, ХХААХА!
#путешествиепо48штатам
Уходя, я сказал арабу, что всё ясно, хотя ничего ясно не было. Если ты делаешь что-то, с чем несогласен, — зачем ты это делаешь? Либо, если продолжаешь это делать, хотя бы постарайся это изменить, ведь так? Ну так вот, оказывается, не так. По крайней мере, не у всех.
— Ахахаха, — засмеялся вдогонку араб, — а в среду знаешь сколько градусов будет? Плюс двадцать четыре, ХХААХА!
#путешествиепо48штатам
Вчера была типичная для Нью-Йорка сцена. Сосед решил в 10 вечера затащить к себе в апартмент халявную тв-панель дюймов эдак на 70, которую кто-то выставил на улице. Соседка по этажу высунула голову в свою дверь в возмущении:
– Какого вы тут шумите в такое время?!
Сосед, на тот момент уже забивавший во что-то зачем-то какие-то гвозди (я обо всём догадывался только по хаотичным звукам из общего коридора), ответил по букве закона:
– Вообще-то ещё нет одиннадцати.
Недовольная, соседка, закрывая свою дверь, продолжила что-то неразборчиво бормотать, а сосед, уже с особой яростью вколачивая гвозди и одновременно пытаясь, видимо, одолеть чёртову панель, лаконично прокомментировал ей вслед:
– Фак ю!!!
Через полчаса стало тихо. Всю ночь мне снилось, что я смотрю телевизор.
– Какого вы тут шумите в такое время?!
Сосед, на тот момент уже забивавший во что-то зачем-то какие-то гвозди (я обо всём догадывался только по хаотичным звукам из общего коридора), ответил по букве закона:
– Вообще-то ещё нет одиннадцати.
Недовольная, соседка, закрывая свою дверь, продолжила что-то неразборчиво бормотать, а сосед, уже с особой яростью вколачивая гвозди и одновременно пытаясь, видимо, одолеть чёртову панель, лаконично прокомментировал ей вслед:
– Фак ю!!!
Через полчаса стало тихо. Всю ночь мне снилось, что я смотрю телевизор.
Где-то что-то в мире пошло не так, и я всё склонен спихивать на Меркурий.
Иначе как объяснить, что за полчаса нас из едущей машины обстреляли неведомые дебилы пластмассовыми пульками, потом какой-то тип украл у женщины из соседнего ресторана сумочку и средь бела дня, пока бежал через пять полос, был почти дважды сбит машинами, после чего некий сумасшедший псих, проходивший мимо, решил мимо не проходить и полчаса в кататоническом ступоре простоял возле нашей компании, поливая хитами восьмидесятых из старой переносной магнитолы. А сейчас, чтобы красиво завершить вечер, я зачем-то ответил на неизвестный номер и в итоге пять минут проболтал с женщиной-сайентологом из Лос-Анджелеса, которая на самом деле набирала какого-то Джеймса, но попала почему-то именно ко мне и вот теперь мне впаривала, что мне обязательно стоит посмотреть их тв-канал scientology-tv.
Короче, Нью-Йорк.
Иначе как объяснить, что за полчаса нас из едущей машины обстреляли неведомые дебилы пластмассовыми пульками, потом какой-то тип украл у женщины из соседнего ресторана сумочку и средь бела дня, пока бежал через пять полос, был почти дважды сбит машинами, после чего некий сумасшедший псих, проходивший мимо, решил мимо не проходить и полчаса в кататоническом ступоре простоял возле нашей компании, поливая хитами восьмидесятых из старой переносной магнитолы. А сейчас, чтобы красиво завершить вечер, я зачем-то ответил на неизвестный номер и в итоге пять минут проболтал с женщиной-сайентологом из Лос-Анджелеса, которая на самом деле набирала какого-то Джеймса, но попала почему-то именно ко мне и вот теперь мне впаривала, что мне обязательно стоит посмотреть их тв-канал scientology-tv.
Короче, Нью-Йорк.
Какой-то рандомный американец с утра мне рассказывал, что отправлял свою дочь в девяностых в Беларусь и что он постоянно теряет всякие вещи. Я так и не понял, связаны ли как-то эти два события, и зачем вообще он мне это рассказывал.
Позвонил хозяин квартиры в ярости:
— Боже, вы же замарали все стены в подъезде!! Как теперь быть, что теперь делать?
Я попросил его посчитать до десяти, глубоко вдохнуть и уточнил, о чём он.
— КАК о чём?! Вы же свой сраный велосипед пока носили, колёсами испачкали все свежепокрашенные стены! Капремонт был!!! Работы стоили три тысячи долларов, – тут я почувствовал, что он чуть ли не падает в обморок от своих же слов. – О чём вы думали?
А я точно помню, о чём я думал, когда на плечах поднимал велосипед на четвёртый этаж и обратно. Я думал: какого хера здесь нет лифтов и почему коридоры такие узкие?
— И что вы предлагаете? — спросил я спокойно.
— Либо вы больше не носите в квартиру велосипед, либо мы вас будем вынуждены выселить!
Нашёл, чем угрожать мне — прожённому путешественнику. Я пообещал, что буду оставлять велосипед на улице. Так будет даже легче: не придётся каждый раз тратить десять минут на то, чтобы поднять его в квартиру.
Впрочем, американцы любят паниковать. Вечером, когда я пришёл домой, стены были чистенькие и отполированные – и никаких следов от колёс велосипеда. Я хотел же ведь хозяину предложить протереть следы тряпочкой, но, кажется, они и без меня догадались.
— Боже, вы же замарали все стены в подъезде!! Как теперь быть, что теперь делать?
Я попросил его посчитать до десяти, глубоко вдохнуть и уточнил, о чём он.
— КАК о чём?! Вы же свой сраный велосипед пока носили, колёсами испачкали все свежепокрашенные стены! Капремонт был!!! Работы стоили три тысячи долларов, – тут я почувствовал, что он чуть ли не падает в обморок от своих же слов. – О чём вы думали?
А я точно помню, о чём я думал, когда на плечах поднимал велосипед на четвёртый этаж и обратно. Я думал: какого хера здесь нет лифтов и почему коридоры такие узкие?
— И что вы предлагаете? — спросил я спокойно.
— Либо вы больше не носите в квартиру велосипед, либо мы вас будем вынуждены выселить!
Нашёл, чем угрожать мне — прожённому путешественнику. Я пообещал, что буду оставлять велосипед на улице. Так будет даже легче: не придётся каждый раз тратить десять минут на то, чтобы поднять его в квартиру.
Впрочем, американцы любят паниковать. Вечером, когда я пришёл домой, стены были чистенькие и отполированные – и никаких следов от колёс велосипеда. Я хотел же ведь хозяину предложить протереть следы тряпочкой, но, кажется, они и без меня догадались.
8600 км
Давно пора ужинать, уже восемь часов вечера, но я спустился в холл и пишу на голодный желудок, потому что на голодный желудок пишется лучше всего. По огромной телевизионной панели передают прогноз погоды. Я снова в Висконсине, проскочил Миннесоту и теперь с интересом смотрю, что же будет в ближайшие дни в Канзас-сити, где, если планеты сойдутся, я буду уже через несколько суток.
Именно, кстати, в Висконсине я и застал снежную бурю совсем недавно. То есть я ехал по обыкновенной, но очень и очень красивой осени и внезапно въехал в стену снега. С неба падали куски снеговиков, огромные белые шары скатывались на моё лобовое стекло, обочины были на два метра завалены замёрзшей водой, и я уже думал ну всё кончено, вот я и прибыл в зиму, а осень как таковая от меня ускользнула. Раздразнила и кинула, как это часто делают женщины. Но, что хуже всего, я тут же понял, что и зима тоже женщина. И весна тоже! Чёрт возьми, оказывается, в году только один сезон среднего рода, а всё остальное сплошь и рядом захвачено женским полом. В природе-то, оказывается, матриархат! А вы думали!
Но так же, как я из неё выехал, я в осень и вернулся. В какой-то момент снежная стена резко прекратилась, и я вновь увидел жёлтую листву, ощутил запах перегноя и под ногами на земле проступила влажность. Я с облегчением вздохнул, хотя теплее, откровенно говоря, от этого не стало – всё те же минус пять, только уже без праздничного настроения, которое всему всегда придаёт снег. Вообще, когда был снег, мне сразу показалось, что на дворе шестнадцатое декабря и вот-вот мне начнут дарить подарки, а мои профили в соцсетях станут аккумулировать бесконечные потоки ненужных поздравлений от чужих людей, чьи даже имена мне ни о чём не говорят, не то что лица.
Вроде на выходных как в Канзасе, так и в Миннесоте, так и в Висконсине наступит аномальная теплота, доведя наши термометры до летнего экстаза — под конец октября тут будет плюс двадцать пять. Удивляться? Даже и не знаю, особенно когда в Техасе в январе этого года шёл снег (это тоже передают в прогнозе).
Да, и ещё Миннеаполис. Я зашёл пообедать в известный ресторан индейской кухни, которую никогда не пробовал. Всё было вкусно. Принесли чек. Я не глядя оставил 20% чаевых. А потом всё-таки взял чек и решил посмотреть, что почём. В счету этом оказалась включённой мистическая позиция под названием «комиссия за обслуживание». Я подозвал официантку, которая меня обслуживала.
— А не подскажете ли, милочка, что это за комиссия за обслуживание такая в размере 18% в моём чеке?
Полноватая индейка раскраснелась. Избегая смотреть мне в глаза, она поспешно и сбивчиво протараторила:
— Ой, вы знаете, я совсем забыла упомянуть, тут вот у нас в меню в самом низу написано, что мы уже включаем в счёт 18% комиссию…
— Я понимаю, — сказал я спокойным покровительственным тоном, — но что это за комиссия? За что она?
— Ну, это чтобы все получали одинаково.
— То есть вы берёте эти 18% и дербаните между всеми так, чтобы те, кто получает меньше, получали столько же, сколько те, кто изначально получает больше?
— Нет, мы делим между всеми поровну.
Я стал запутываться в клубке кастрированной псевдокоммунистической логики, поэтому решил дальше не копать.
— Ну ясно, — сказал я, разочарованно постукивая ложкой по тарелке с десертом. — Я правильно понимаю, что вы в одностороннем порядке залазите мне в карман, берёте 18% сверху, потом я, наивный агнец, оставляю вам ещё 20%, и таким образом получается, что мной оставлено было почти 40% чаевых?
Официантка сконфуженно подтвердила мою дикую теорию и ещё раз не преминула заметить, что 18% — это всего лишь комиссия, а не чаевые.
— Если я скажу, что вы официантка, вы перестанете быть женщиной? — задал я риторический, но прямой вопрос, на что смышлёная официантка-женщина поспешила меня уверить, что сейчас же исключит добавленные мной 20% из счёта.
Давно пора ужинать, уже восемь часов вечера, но я спустился в холл и пишу на голодный желудок, потому что на голодный желудок пишется лучше всего. По огромной телевизионной панели передают прогноз погоды. Я снова в Висконсине, проскочил Миннесоту и теперь с интересом смотрю, что же будет в ближайшие дни в Канзас-сити, где, если планеты сойдутся, я буду уже через несколько суток.
Именно, кстати, в Висконсине я и застал снежную бурю совсем недавно. То есть я ехал по обыкновенной, но очень и очень красивой осени и внезапно въехал в стену снега. С неба падали куски снеговиков, огромные белые шары скатывались на моё лобовое стекло, обочины были на два метра завалены замёрзшей водой, и я уже думал ну всё кончено, вот я и прибыл в зиму, а осень как таковая от меня ускользнула. Раздразнила и кинула, как это часто делают женщины. Но, что хуже всего, я тут же понял, что и зима тоже женщина. И весна тоже! Чёрт возьми, оказывается, в году только один сезон среднего рода, а всё остальное сплошь и рядом захвачено женским полом. В природе-то, оказывается, матриархат! А вы думали!
Но так же, как я из неё выехал, я в осень и вернулся. В какой-то момент снежная стена резко прекратилась, и я вновь увидел жёлтую листву, ощутил запах перегноя и под ногами на земле проступила влажность. Я с облегчением вздохнул, хотя теплее, откровенно говоря, от этого не стало – всё те же минус пять, только уже без праздничного настроения, которое всему всегда придаёт снег. Вообще, когда был снег, мне сразу показалось, что на дворе шестнадцатое декабря и вот-вот мне начнут дарить подарки, а мои профили в соцсетях станут аккумулировать бесконечные потоки ненужных поздравлений от чужих людей, чьи даже имена мне ни о чём не говорят, не то что лица.
Вроде на выходных как в Канзасе, так и в Миннесоте, так и в Висконсине наступит аномальная теплота, доведя наши термометры до летнего экстаза — под конец октября тут будет плюс двадцать пять. Удивляться? Даже и не знаю, особенно когда в Техасе в январе этого года шёл снег (это тоже передают в прогнозе).
Да, и ещё Миннеаполис. Я зашёл пообедать в известный ресторан индейской кухни, которую никогда не пробовал. Всё было вкусно. Принесли чек. Я не глядя оставил 20% чаевых. А потом всё-таки взял чек и решил посмотреть, что почём. В счету этом оказалась включённой мистическая позиция под названием «комиссия за обслуживание». Я подозвал официантку, которая меня обслуживала.
— А не подскажете ли, милочка, что это за комиссия за обслуживание такая в размере 18% в моём чеке?
Полноватая индейка раскраснелась. Избегая смотреть мне в глаза, она поспешно и сбивчиво протараторила:
— Ой, вы знаете, я совсем забыла упомянуть, тут вот у нас в меню в самом низу написано, что мы уже включаем в счёт 18% комиссию…
— Я понимаю, — сказал я спокойным покровительственным тоном, — но что это за комиссия? За что она?
— Ну, это чтобы все получали одинаково.
— То есть вы берёте эти 18% и дербаните между всеми так, чтобы те, кто получает меньше, получали столько же, сколько те, кто изначально получает больше?
— Нет, мы делим между всеми поровну.
Я стал запутываться в клубке кастрированной псевдокоммунистической логики, поэтому решил дальше не копать.
— Ну ясно, — сказал я, разочарованно постукивая ложкой по тарелке с десертом. — Я правильно понимаю, что вы в одностороннем порядке залазите мне в карман, берёте 18% сверху, потом я, наивный агнец, оставляю вам ещё 20%, и таким образом получается, что мной оставлено было почти 40% чаевых?
Официантка сконфуженно подтвердила мою дикую теорию и ещё раз не преминула заметить, что 18% — это всего лишь комиссия, а не чаевые.
— Если я скажу, что вы официантка, вы перестанете быть женщиной? — задал я риторический, но прямой вопрос, на что смышлёная официантка-женщина поспешила меня уверить, что сейчас же исключит добавленные мной 20% из счёта.
Пока она исключала, я вспоминал Майами. Там я впервые увидел нечто похожее под тем же названием: «комиссия за обслуживание» и там у меня тоже состоялся разговор, правда, не с официанткой, а с владелицей ресторана. Она долго и упорно разжёвывала мне всю схему. Если вкратце, то инфляция растёт сумасшедшими темпами и, вместо того чтобы повышать цену на блюда, они удорожание включают отдельной позицией в счёт под видом этой самой комиссии.
— Но зачем? — спросил я в недоумении.
— Дело в том, что комиссия не облагается налогом… — объяснила владелица как-то необыкновенно тихо и оглядываясь по сторонам.
Впрочем, я решил, что все эти схемы-махинации мне до фени. Я не знаю, правда ли то, что мне сказала женщина в Майами и действительно ли официантка из Миннеаполиса сожалеет, что забыла меня предупредить. Моё дело — оставить чаевые, раз уж тут так заведено, но есть тонкая грань между предупредительностью и нахальством, и когда лезут в карман, решая судьбу твоих денег вместо тебя, я перестаю чувствовать себя комфортно. В конце концов, если вы идёте наперекор системе и решаете её по-робингудовски одурачить, я только за, но тогда будьте честны и откровенны, пусть клиенты знают о том, что происходит, пусть видят ваши добрые намерения и за это добавляют вам больше чая, чем вы видели в своей жизни. Однако ж нет. Решают, как правило, действовать по-тихому, из-за угла.
— Исключила! — радостно сообщила мне официантка, с облегчением протягивая мне новый чек.
Я улыбнулся, сказал, что десерт, как и само индейское блюдо, были замечательные, и попрощался. Надеюсь, 18% они поделят поровну.
— Но зачем? — спросил я в недоумении.
— Дело в том, что комиссия не облагается налогом… — объяснила владелица как-то необыкновенно тихо и оглядываясь по сторонам.
Впрочем, я решил, что все эти схемы-махинации мне до фени. Я не знаю, правда ли то, что мне сказала женщина в Майами и действительно ли официантка из Миннеаполиса сожалеет, что забыла меня предупредить. Моё дело — оставить чаевые, раз уж тут так заведено, но есть тонкая грань между предупредительностью и нахальством, и когда лезут в карман, решая судьбу твоих денег вместо тебя, я перестаю чувствовать себя комфортно. В конце концов, если вы идёте наперекор системе и решаете её по-робингудовски одурачить, я только за, но тогда будьте честны и откровенны, пусть клиенты знают о том, что происходит, пусть видят ваши добрые намерения и за это добавляют вам больше чая, чем вы видели в своей жизни. Однако ж нет. Решают, как правило, действовать по-тихому, из-за угла.
— Исключила! — радостно сообщила мне официантка, с облегчением протягивая мне новый чек.
Я улыбнулся, сказал, что десерт, как и само индейское блюдо, были замечательные, и попрощался. Надеюсь, 18% они поделят поровну.
Два алкаша из городка Манчестер, Нью-Хэмпшир, возникли словно из ниоткуда, пока я прогуливался на свежем воздухе с кружкой горячей мачи. Они стали хаотично махать руками и просить меня сделать с ними сэлфи.
– Оооо, ты брат Чака Норриса!! Или его сын??? – главный алкаш подозрительно сощурил один глаз.
– Ни то, ни другое, но вы угадали! – ответил я, потому что очень люблю запутывать пьяных людей и смотреть на их реакцию.
Оба нахмурились, но тут второй нашёлся:
– Да пох вообще, Чак или не Чак! У тебя такой вайб… как у рок-н-ролльщика! Давай сделаем сэлфи!
После такого, конечно, я отказать не смог. Жаль только, не попросил их прислать мне это сэлфи.
– Оооо, ты брат Чака Норриса!! Или его сын??? – главный алкаш подозрительно сощурил один глаз.
– Ни то, ни другое, но вы угадали! – ответил я, потому что очень люблю запутывать пьяных людей и смотреть на их реакцию.
Оба нахмурились, но тут второй нашёлся:
– Да пох вообще, Чак или не Чак! У тебя такой вайб… как у рок-н-ролльщика! Давай сделаем сэлфи!
После такого, конечно, я отказать не смог. Жаль только, не попросил их прислать мне это сэлфи.
Вчера, видимо, в помрачении рассудка, каким-то чудесным образом полувырвал ручку в ванную. Обнаружил уже с утра, когда захлопнул дверь снаружи, и она больше не открывается.
Но вот я всегда говорю – во всём есть свои плюсы, просто иногда надо их повнимательней поискать. Например, за полчаса прогресс от исступлённого дёргания ручки дошёл до использования металлической скобы от вешалки в гардеробе и до пластиковой карты, подёргав которую, я, как в фильме, наконец-то открыл закрытую дверь. Плюс один мегаполезный навык, хотя ручка всё так же бессильно свисает из раскуроченной двери.
Но вот я всегда говорю – во всём есть свои плюсы, просто иногда надо их повнимательней поискать. Например, за полчаса прогресс от исступлённого дёргания ручки дошёл до использования металлической скобы от вешалки в гардеробе и до пластиковой карты, подёргав которую, я, как в фильме, наконец-то открыл закрытую дверь. Плюс один мегаполезный навык, хотя ручка всё так же бессильно свисает из раскуроченной двери.
Кажется, недавно только, скрестив пальцы, писал тире визуализировал о том, что подал заявку на 10-дневный курс интенсивной медитации (випассана), но в том, что примут, сомнения всё же были.
Потом меня поместили в wait list, а это значит только то, что это ничего значит. Другими словами, как ждал – так и жди дальше.
И я ждал.
Наконец в инбокс плюхнулось письмо из ашрама (центр медитации) – меня всё-таки приняли. И в итоге уже завтра я еду в Делавэр участвовать в чём-то космическом, потому что без интернета и без какой-либо связи с внешним миром дольше, чем на пару дней, я не оставался с 2000 года, когда такого понятия, как связь с миром в твоём кармане, особо-то и не существовало.
А о 10 часах медитаций в день я и вовсе молчу.
Потом меня поместили в wait list, а это значит только то, что это ничего значит. Другими словами, как ждал – так и жди дальше.
И я ждал.
Наконец в инбокс плюхнулось письмо из ашрама (центр медитации) – меня всё-таки приняли. И в итоге уже завтра я еду в Делавэр участвовать в чём-то космическом, потому что без интернета и без какой-либо связи с внешним миром дольше, чем на пару дней, я не оставался с 2000 года, когда такого понятия, как связь с миром в твоём кармане, особо-то и не существовало.
А о 10 часах медитаций в день я и вовсе молчу.
Вернулся на днях в Нью-Йорк после випассаны. Ощущения что после возвращения, что во время самого десятидневного курса, мягко говоря, незабываемые. Если вкратце, то как будто прошёл через ад, временами заглядывая во врата рая.
Скоро обо всем напишу по порядку.
Скоро обо всем напишу по порядку.
Всю ночь (буквально! с 12 ночи до 5 утра) под окнами моей студии в Гарлеме кто-то безостановочно блевал, в промежутках постанывая. Я думаю, нет смысла рассказывать, каким крепким сном я спал и какие прекрасные сны мне снились.
Молоденькая кассирша в «J. Crew», пока я расплачивался за гавайскую рубашку, сказала, что я похож на путешественника. Бармен из «Russian Samowar», куда я заглянул отведать давно забытый вкус медовика, спросил, не серфингист ли я случайно. Негр, стоявший на перекрёстке в Гарлеме, когда я возвращался домой, с выпученными глазами показал на меня пальцем и дрожащим голосом сказал, что я пугающе похож на Иисуса.
Иисус-путешественник, не брезгующий словить волну. Неплохо. Хотя я ничего такого, конечно, не планировал.
Иисус-путешественник, не брезгующий словить волну. Неплохо. Хотя я ничего такого, конечно, не планировал.
Учитель випассаны в Дэлавере: вам ни в коем случае нельзя писать об этом опыте 🤐
Я: без проблем ✍🏻 (уже пишу третью главу)
Я: без проблем ✍🏻 (уже пишу третью главу)
Я думал, это миф, но нет, это не миф. Вчера, пока я сидел на нашем патио, во французское окно за моей спиной со всего размаху врезался небольшой красный кардинал. Ошарашенный неожиданной преградой, он озадаченно на меня посмотрел, потряс головой и недовольно упорхнул на соседнее дерево, где отходил от удара ещё минут пять. Так что большие окна это хорошо, но не для всех.