Сароджини Найду (1879-1949), Крики улицы
Наверное, самая известная индийская поэтесса XX века, союзница Ганди (он называл ее «соловьем Индии»), очень заметная политическая фигура. В этих стихах, впрочем, ничего особенно политического нет - зато много реальной жизни и, наверное, ее родного Хайдерабада.
Перевод, как я понимаю, Е.Калинниковой.

Когда ударят гонги утру в лад
И спозаранку встанут стар и млад
Вязать снопы и ставить невода,
Когда спешит прохожих череда
И новый день, как мускулы, упруг,
— Вот хлéба! Хлéба! — слышится вокруг.

Когда земля как дно сковороды,
И зной палит, и не сыскать воды,
И угольщик усталый не кричит,
И сух язык, и в голове стучит,
Тогда назло жаре и маяте
— Вот фрукты! Фрукты! — грянет в духоте.

Когда раскроет ночь павлиний хвост,
И над базаром сутолока звезд,
И строят лютни, и куренья жгут,
И на террасах ненаглядных ждут,
Перекрывая вечера оркестр,
— А вот цветы! Цветы! — кричат окрест.

Мира Баи (1499–1547), Эй, подруги, пойдем играть…
В качестве извинения за пропуск - перевод из Миры Баи (или Мирабай, как иногда пишут по-русски). Это классическая индийская поэтесса и бхакти, то есть страстная почитательница Кришны и проповедница вайшнавизма. Писала стихи и сама же их пела.
Я проезжал сегодня совсем рядом с местом, где она родилась и, увы, не мог туда заехать, хотя хотел бы. Но за неимением гербовой etc. перевел один ее текст, который, кажется, в поэтической форме до сих пор на русский не переводился. Естественно, я не знаю средневекового раджастхани, так что использовал академческий подстрочник, сделанный исследовательницей творчества Миры Баи С.О.Цветковой. Если кто-то хочет, могу прислать его в чате.

Эй, подруги, пойдем играть, но в дом не станем входить чужой.
Рубины и жемчуга - обман, на ложный блеск их и не гляди.
Все серьги и кольца ложь. Правдив лишь венок Любимого на груди.
Обман - одеяния и шелка, все ткани Юга сплошь маета.
Правдив лишь ветхий наряд Его, в котором пребудешь и ты чиста.
Обман все кушанья на земле, и яства лучшие нечисты.
Но слаще Милого овощей на свете нет, пусть они просты.
При виде чужих плодородных нив не злись и зависть не затаи.
Неплодные земли лучше: здесь обрящешь истины ты твои.
Чужие красавцы - пускай гурьбой. Нам с вами до них и дела нет.
С такими радости никакой, а только стыд на весь белый свет.
Но суженный свой - пускай больной, пусть беден, в лохмотья пускай одет,
Другое дело - как с ним идёшь, тебя счастливей на свете нет.
Нетленный - вот истинная любовь, Возлюбленный Миры лишь он один.
Для бхакти встретившей Кришну, он - отныне Господь и господин.

Иван Бунин (1870-1953), Агни
Вчера был День рождения Бунина - и хочется как-то совместить. Как ни странно, у Бунина есть индийская тема в поэзии. Он был на Цейлоне; не могу понять, бывал ли собственно в Индии? Стихов об Индии у него мало, но вот одно - неожиданный сонет про Агни (бога огня), похороны и перерождение.

Лежу во тьме, сраженный злою силой.
Лежу и жду, недвижный и немой:
Идут, поют над вырытой могилой,
Несут огни, — вещают жребий мой.
Звенят в щиты, зовут меня домой,
В стоустый вопль сливают плач унылый.
Но мне легко: ты, Агни светлокрылый,
Спасешь меня, разъединишь со тьмой.
Смотрите, братья, недруги и други,
Как бог, гудя, охватит мой костер,
Отсвечивая золотом в кольчуге!
Смирите скорбь рыдающих сестер:
Бог взял меня и жертвою простер,
Чтоб возродить на светозарном Юге!

Рампросад Сен (1718?-1770-е?), Гимн Кали
Классик бенгальской поэзии и тоже бхакт - но не нежного Кришны, а грозной Кали, супруги Шивы. Посмотрите, как в ужасном он видит прекрасное. Перевод А.Шараповой.

Восторгаюсь тобою, танцующей танец войны.
Вечен танец твой, мать, и волосы ветром полны...
На груди у Шивы танец нагой жены.
Бусы из мертвых голов - это твои сыны.
Поясом мертвых рук бедра оплетены.
Серьги в ушах - младенцы умерщвлены.
Зубы светлее кунды, губы твои нежны.
Кали светла, как лотос: лицо белей белизны,
А ноги в крови. Ты - туча в лучах луны.
Рампрошад говорит: "Все чувства тобой пьяны.
Чудной такой красоты видеть глаза не должны".

Роберт Рождественский (1932-1994), Индийский апрель
Совершенно равнодушен, сознаюсь вам, к стихам Рождественского - но в контесте индийской темы в русской поэзии невозможно не вспомнить хотя бы кого-то из шестидесятников. Для пресловутых юных читателей поясню, что в позднесоветские времена отношения СССР и Индии были довольно хорошими, со взаимными визитами и тому подобным. Естественно, из поездками поэтов. Ну Сурковым я вас мучить не буду, а Рождественского можно и почитать.

Тяжёлые капли
на глину упали.
В трубе водосточной
забила струя.
Вдоль узенькой улочки
высятся пальмы
гигантскими кисточками для бритья...

Наверно,
земля эта слишком устала -
ей тысячелетьями
мышцы свело.
Наверное,
время её не настало.
А может, настало уже.
И прошло...

Такое единство
беды и покоя,
такое презрение
к бегу часов,
что надо придумывать
нечто другое
в таблице
затасканных мер и весов.
Иначе?
Иначе всё будет нечестно.
Смешались недели,
века
и года!
Здесь то, что прошло,
никуда не исчезло.
Здесь то, что придёт,
не уйдёт никуда...

А мимо плывут -
тяжело и огромно, -
как будто возникнув из общего сна,
то слон,
монотонно
толкающий
брёвна,
то трайлер
размером в четыре слона...

Я всё это чувствую, слышу и вижу.
Над миром
прибой океанский гудит.
Немыми глазищами
каменный Вишну
за взлётом ракеты
спокойно следит.
А звёзды
мерцают пустынно и просто.
Летят,
оставляя невидимый след...

И мне улыбается
странный
подросток.
Подросток
которому тысячи лет.

Нгуен Бинь Кхьем (1491-1585) Мои пораженья, мои победы...
Во Вьетнаме и, кажется, это неплохой повод сделать подборку связанных с ним текстов. Надеюсь, в этом году найдутся силы и время для канала!
И для начала - стихотворение классика вьетнамской поэзии, философа, чиновника и мудреца. Кажется, первое известное упоминание названия "Вьетнам" встречается как раз в одном из его текстов.
А в Каодай, вьетнамской новой религии, Нгуэн Бинь Кхьем - один из трёх центральных персонажей наравне с Гюго и Сунь Ятсеном.
Перевод М.Петровых.

Мои пораженья, мои победы
мне безразличны равно.
Охотно отдам и заслуги и славу
за лень, за цветы, за вино.
В келье Белого Облака — отдых, безделье,
вдохновение, счастье, веселье.
Хочу лишь покоя; с тщетою мирскою
простился, расстался давно.
В саду весною цветов со мною —
желанных гостей — полно.
Луна — мой светильник, мой друг сокровенный —
со мною во всем заодно.
Вглядитесь лишь сами, своими глазами,
и тогда уже навсегда
Поймете, что красное — всюду кра‌сно,
а черное — всюду черно.

Переписка конца XVIII века

Пара шуточных текстов, написанных двумя поэтами. Авторство первого достоверно известно, это шутливый упрек поэтессы Хо Суан Хыонг (1772?-1822?). Авторство второго - вопрос спорный; Тиеу Хо - имя ненастоящее, а какое-то прозвище или псевдоним. Вероятно, это Фам Динь Хо (1768-1839), знаменитый мыслитель, поэт и друг Хо Суан Хыонг (а по тексту несложно догадаться о том, что их связывала не только дружба). Прелесть в том, что и упрек, и ответ написаны с использованием одних рифм и форм. Перевод Г.Ярославцева.

Упрекаю Тиеу Хо за дерзость

Опомнись! Трезв ты наконец,
иль хмель твой не проходит?
Взбрело ж бродить средь бела дня,
где при луне лишь бродят!
Хочу, чтоб ты разумным был,
к Пещере Тигров не ходил.
Послушай старших: там нет-нет
да и тигрят находят.

Тиеу Хо отвечает

Да, да, я совершенно пьян!
Нет... Хмель уже проходит...
Но я и днем хочу бродить,
где только ночью бродят.
Когда бы я послушным был,
к Пещере Тигров не ходил,-
Никто б тогда не говорил,
что там тигрят находят.

Луиш де Камоэнс (1524-1580), Дожди с небес, потоки с гор мутят…
Хотя Камоэнс не имеет никакого отношения к Индокитаю, он едва тут не погиб - в дельте не то Меконга, не то Мэкхлонга (а я как раз сегодня был в первой). Его любимая, китаянка из Макао, в том кораблекрушении утонула, Камоэнс спасся, но навсегда приучился к ощущению абсурдности мира, которое хорошо видно в этом сонете.
Перевод

Дожди с небес, потоки с гор мутят
Речную глубь. В волнах не стало брода,
В лесах не стало лиственного свода,
Лишь ветры оголтелые свистят.

Сменил весну и лето зимний хлад,
Все унеслось в круговращенье года.
Сама на грани хаоса природа,
И умертвил гармонию разлад.

Лишь время точно свой блюдет порядок,
А мир… а в мире столько неполадок,
Как будто нас отверг всевышний сам.

Все ясное, обычное, простое,
Все спуталось, и рухнули устои.
А жизни нет. Жизнь только снится нам.

Нгуен Зу (1765–1820), Река Ло - течет, гора Тан - стоит, хоть миновали года…
Один из самых известных вьетнамских поэтов, классик первого ряда (разумеется, безобразно мало переводившийся на русский). Родился в чиновной семье и пошел тем же путем и, не взирая на перевороты и гражданские войны, прослужил всю жизнь дипломатом и администратором. Это, как несложно понять, из его поздних текстов - о том, что чувствовал в своей жизни любой человек, вернувшийся - вопреки совету Шпаликова - в прежние места. Перевод Арк. Штейнберга.

Река Ло - течет, гора Тан - стоит, хоть миновали года.
На город Взлетающего Дракона гляжу,- голова седа.
На месте княжеской пышной твердыни дорога проходит ныне;
Новые стены взамен былых нашел я, вернувшись сюда.
Сверстники прежние стали теперь - важные господа,
Девушки давних времен счастливых - нянчат младенцев крикливых...
Ночью не сплю от щемящей боли, бодрствую поневоле.
Светит луна, лишь флейта вдали нежно вздохнет иногда.

Николай Гумилев (1886-1921), Аннам
Среди классиков русской поэзии к вьетнамской теме обратился только один - в отличие, например, от Китая или Японии, о которых писали много. Что самое странное, этот единственный наш классик, Гумилев, никогда не бывал во Вьетнаме и пишет о нем с чужих слов. Тем не менее вьетнамская тема в этом канале без «Аннама» (так называли в те времена часть Вьетнама) была бы неполна.

Месяц стоит посредине
Дивно-огромного неба,
Ветер в бамбуковой чаще,
Благоухающий воздух,
Благословенна семья.

Старшие в роще за чаем,
Пьют и стихи повторяют,
Из дому слышно гуденье,
Там занимаются дети,
Новорожденный кричит.

Тот, кто живет этой жизнью,
Полное знает блаженство.
Что ему деньги и слава,
Если он верит, что детям
Должно его пережить?

Павел Антокольский (1896-1978), Возвращение
В 50-70-х во Вьетнам ездили очень многие советские поэты. По большей части, разумеется, это были пропагандисты, хотя встречались среди них и люди очень одаренные (достаточно заметить, что во Вьетнам ездил Симонов. Наиболее, наверное, человечные тексты из этих вольных и невольных путешественников написал Павел Антокольский, позабытый в наши дни, но неплохой советский поэт. Вот одно из них.

Я летел из климата в климат,
Из Европы к тропику Рака.
Как я ждал, что меня поднимут
Руки воздуха выше мрака!

И они, подхватив машину,
Понесли ее как былинку,
И крутило нас и крушило,
Словно ветошь гнало по рынку.

Я видал драконов из бронзы,
И людей из плоти и крови,
И простор океана грозный,
И накат бамбуковых кровель,

И воронки бомбежек давних,
И раскопки сокровищ древних,
И лучи рассвета на ставнях,
И зарю коммуны в деревнях.

Я летел над тобою в тучах,
Мать-Земля, седая царица,
Чтобы снова в толпах растущих
Стать прохожим и раствориться.

Я летел в воздушном пространстве,
Спутник, сверстник, соперник бога,
И вернулся из дальних странствий,
Благодарный жизни глубоко

Лишь за то, что на свете прожил
Многим более полувека.
Мать-Земля, что тебя дороже
Для летавшего человека!

И, соседством звезд опаленный,
Грязь и пот по лицу размазав,
Я, как Чехов, шепчу влюбленно:
«Ты увидишь небо в алмазах!»

Аллен Гинзберг (1926-1997), Сутра вихря Уичита
Обычно я не публикую в канале видео и аудио, но это тот случай, когда без него сложно обойтись: Сутра вихря Уичита - один из самых известных текстов Гинзберга, класска американского направления битников. В значительной степени это его медитативное размышление о Вьетнамской войне (хотя не только о ней).
Двойная наша радость в том, что к этому великому (и, увы, кажется, не переведенному на русский язык) тексту написал музыку такой же классик минимализма Филип Гласс, и теперь очень сложно представить «Сутру вихря Уичита» без его музыки. Просто послушайте, оно того стоит, и это всего шесть минут.

https://youtu.be/-arPnTm0ZFI?feature=shared

Умер Лев Рубинштейн.
Ужасная потеря для нашей поэзии.
Завтра вспомним тут его стихи.

Upd: новости выглядели надёжными, но оказались слухами! Будем надеяться!

Лев Рубинштейн (1947-2024), Итак, я здесь!
Увы, в этот раз печальные новости подтверждаются семьёй Льва Семёновича. Вспомним несколько его текстов на знаменитых карточках.

1.
Итак, я здесь!

2.
И вот...

3.
И вот я здесь...

4.
(Откуда ты? Тебя уже не ждали...)

5.
И вот...

6.
И вот я здесь! Как можно описать те чувства...

7.
...те ощущенья...

8.
...те чувства...

9.
(Тебя и не узнать: похорошел, поправился, окреп, на человека...

10.
...похож)

11.
Итак...

12.
Итак, я здесь! Что может быть прекрасней того волшебного...

13.
...Что может быть волшебней...

14.
...того прекрасного...

15.
(И голова как будто бы прошла, и легче дышится, и вообще

16.
полегче)

17.
И вот...

18.
И вот я здесь! Другого уголка...

19.
...такого...

20.
Такого уголка...

21.
другого...

22.
(Ну вот – теперь совсем другое дело. А то я, честно говоря, подумал, что если так, то лучше бы и вовсе не начинать)

23.
Итак...

24.
Итак, я здесь! Да мог ли и мечтать еще недавно...

25.
Могло ли и присниться...

26.
...еще вчера...

27.
(Простым четырехкратным повтореньем)

28.
И вот...

29.
И вот я здесь! Невероятно, но...

30.
Не верится...

31.
...однако...

32.
(Трещат остатки бедного огня)

33.
Итак...

34.
Итак, я здесь! Не буду утомлять...

35.
...Не стану утомлять...

36.
...тебя...

37.
...тебя, читатель...

38.

54 года, сотрудник планового отдела НИИ.

39.
Замужем второй раз.

40.
Имеет взрослого сына от первого брака.

41.
Подтянута, моложава.

42.
Любит петь и играет на гитаре – "для себя".

43.
Примерно в 14.30 возвращалась на работу после обеденного перерыва...

44.
(И вот...)

45.

39 лет, водитель такси.

46.
В молодости занимался тяжелой атлетикой, потом бросил.

47.
Женат.

48.
Двое детей – Денис (14 лет) и Лада (9 лет).

49.
Примерно в 14.30 принял машину у сменщика и направился в сторону Домодедова...

50.
(Итак...)

51.

24 года, воспитательница детского сада.

52.
Рост 170-172 см.

53.
Миловидна, немного склонна к полноте.

54.
Живет вместе с родителями.

55.
Не замужем, но, кажется, имеет постоянного друга.

56.
Примерно в 14.30 стояла на остановке трамвая около Рижского вокзала...

57.
(И вот...)

58.

51 год, артист драматического театра.

59.
Три года тому назад перенес обширный инфаркт.

60.
В театре используется, в основном, в неглавных ролях.

61.
Примерно в 14.30 после окончания репетиции вышел из театра и решил пройтись пешком пару остановок...

62.
(Итак...)

63.
Короче говоря, все вместе должно быть предельно легким, почти прозрачным, едва уловимым.

64.
Может быть, что-то вроде радуги.

65.
А вот описание дома может начинаться с чего угодно.

66.
Хотя бы с цвета крыши.

67.
Или с какого-нибудь растения.

68.
Например, старая ветла у забора.

69.
Или что-то вроде того, как будто бы думаешь, что всего лишь притворяешься спящим, а спишь-то на самом деле.

70.
Или как будто бы кто-то невидимый подкрадется сзади, положит руки тебе на плечи и засмеется таким знакомым смехом, что и слез не сдержать.

71.
Или представьте себе, что вы в постоянном предчувствии какой-то неведомой катастрофы.

72.
И, очевидно, именно поэтому вы инстинктивно сопротивляетесь любым жизненным переменам.

73.
"Ну не могу же я каждый божий день пришивать тебе этот проклятый хлястик!"

74.
(Бросает пальто на пол и вдруг начинает рыдать)

75.
Но мы-то отлично понимаем, что дело тут вовсе не в хлястике.

76.
Или представь себе, что ты ждал этой минуты всю свою жизнь.

77.
И вот ты с трепетом отворяешь заветную дверь...

78.
Т. е. это что-то вроде закрученного в тугую спираль "прощай навеки".

79.
Это понятно?

80.
Итак, я здесь!

81.
...я здесь! Не стану утомлять тебя, читатель, описаниями тягот дороги...

82.
...описаниями тягот дороги, случайных попутчиков, одни из которых были, впрочем, весьма милы, про других же и вспоминать не хочется...

83.
...про других же и вспоминать не хочется, того вполне объяснимого
волнения и нетерпения, усиливающихся по мере приближения к заветной цели...

84.
...волнения и нетерпения, усиливающихся по мере приближения к заветной цели, многого другого...

85.
...многого другого. И вот уже становятся едва различимыми, растворяясь в утреннем тумане, ночные видения...

86.
...ночные видения, и вот уже мчится звонкоголосая ватага мальчишек по косогору прямо к реке...

87.
...прямо к реке, и уже проносятся мимо рейнские холмы, замки, виноградники...

88.
...замки, виноградники, и уже становятся такими бесконечно далекими и треснутая чашка, и пыльное чучело белки, и стеклянный шарик, и скомканная бумага...

89.
...и стеклянный шарик, и скомканная бумага, и нет уже никакого смысла ударять по барабану, который все равно не отзовется, потому что он мертв...

90.
...не отзовется, потому что он мертв, и вот трещат остатки бедного огня...

91.
...трещат остатки бедного огня, но ход вещей не может быть нарушен...

92.
...не может быть нарушен, уходим врозь...

93.
Уходим врозь, не забывай меня.

94.
Уходим врозь, не забывай меня.

95.
Уходим врозь, не забывай меня.

96.
Уходим врозь, не забывай меня...

Павел Васильев (1909-1937), Родительница степь…
По, как говорится у Толстого, бессознательной филиации идей от абсурда новостей перешел к «Мастерице виноватых взоров» Мандельштама, а от от нее - к «Родительнице». И тут сообразил, что никогда не выкладывал сюда стихов Павла Васильева. В начале 30-х он многими воспринимался к восходящая звезда первого порядка, на уровне едва ли не Есенина и Маяковского, был дружен и общался со всеми (несмотря на скандалы и даже драки, в которые он регулярно попадал). Но в 27 - в 1937 - был расстрелян.

Родительница степь, прими мою,
Окрашенную сердца жаркой кровью,
Степную песнь! Склонившись к изголовью
Всех трав твоих, одну тебя пою!
К певучему я обращаюсь звуку,
Его не потускнеет серебро,
Так вкладывай, о степь, в сыновью руку
Кривое ястребиное перо.

Борис Пастернак (1890-1960), Душа
Пастернаковская вариация на вечную адрианову тему "animula, vagula, blandula" (если не знаете - прочтите все с упоминанием animula в канале выше). Текст ранний и абсолютно блестящий.

О вольноотпущенница, если вспомнится,
О, если забудется, пленница лет.
По мнению многих, душа и паломница,
По-моему, – тень без особых примет.

О, – в камне стиха, даже если ты канула,
Утопленница, даже если – в пыли,
Ты бьешься, как билась княжна Тараканова,
Когда февралем залило равелин.

О, внедренная! Хлопоча об амнистии,
Кляня времена, как клянут сторожей,
Стучатся опавшие годы, как листья,
В садовую изгородь календарей.

Алексей Цветков (1947-2022), В короткую ночь перелетной порой...
Сегодня (для вас уже вчера) была годовщина его рождения. По этому поводу - стихотворение из ранних (и как всего его ранние стихи, простых для понимания; иногда я думаю, что можно было бы составить шкалу сложности стихов для новичка, где 1 это, скажем, Евтушенко, а 10? Оден? Гинзберг?)

В короткую ночь перелетной порой
Я имя твое повторял, как пароль.
Под окнами липа шумела,
И месяц вонзался в нее топором,
Щербатым, как профиль Шопена.
Нам липа шептала, что ночь коротка –
Последняя спичка на дне коробка.

Я имя твое наготове берег,
Как гром тишина грозовая,
Летя по Каретной в табачный ларек,
Авансом такси вызывая.
Пустые звонки вырывались из рук,
Над почтой минуты мигали.
На город снижался невидимый звук,
Мазурку сшивая кругами.
Не я тебе липу сажал под окном,
Дорогу свою не стелил полотном.
Слеза моя, кровь и ключица.
Нам без толку выпало вместе в одном
Раздвоенном мире случиться.

Останется воздух, а дерево – прах.
Пространство спешит на свободу.
Нам выпало жить в сопряженных мирах,
Без разницы звезд над собою.
Я черный Манхэттен измерю пешком,
Где месяц висит над бетонным мешком,
Сигнальная капля живая,
Минуту с минутой, стежок за стежком
Мазурку из мрака сшивая.

Осип Мандельштам (1891-1938), Сохрани мою речь навсегда...
Это один из главных его текстов, я полагаю. 1931 год.

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье, —
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.

Умер Бахыт Кенжеев.

На том конце земли, где снятся сны
стеклянные, сереют валуны
и можжевельник в изморози синей –
кто надвигается, кто медлит вдалеке?
Неужто осень? На ее платке
алеет роза и сверкает иней.

Жизнь хороша, особенно к концу,
писал старик, и по его лицу
бежали слезы, смешанные с потом.
Он вытер их. Младенец за стеной
заснул, затих. Чай в кружке расписной
давно остыл. И снова шорох – кто там

расправил суматошные крыла?
А мышь летучая. Такие, брат, дела.
Спит ночь-прядильщица, спит музыка-ткачиха,
мне моря хочется, а суждена – река,
течет себе, тепла, неглубока,
и мы с тобой, возлюбленная, тихо

плывем во времени, и что нам князь Гвидон,
который выбил дно и вышел вон
на трезвый брег из бочки винной...
Как мне увериться, что жизнь – не сон, не стон,
но вещь протяжная, как колокольный звон
над среднерусскою равниной?