К слову о хайпе

'30 <декабря> воскр<есенье>. 28-го я ездил в Хотьково с Мишей <Олсуфьевым>.

Дома сидели с Мишей у камина и мне пришло в голову. Улица. Идут тихие занятые люди – один с молитвой, другой с думой, третий просто с молчанием в душе, а ребенок – с улыбкой, идет Флоренский, идет Вас<илий> В<асильеви>ч – и никто их не замечает.

Прокобенится на всю улицу пьяный, с рёвом, с пьяными слезами, с бранью – и его все заметят. Те – тихи и [оттого] незаметны, он шумен – и потому заметен. Так и в истории. Так называемые «герои» – Цезарь, Наполеон, Карл ХII, теперешний Вильгельм – просто пьяные истории. Оттого их и замечают, а как тихо прошли, какими тихими стопами святые, преподобные, праведные, мудрые… И «улица» их не заметила. А улица – наша историческая наука, наше общество, наша цивилизация...

(Сергей Дурылин, "Троицкие записки")'

- но автор, конечно, отчасти лукавит. и "улица" заметила - как нечто "торчащее". и каток асфальтовый в итоге все утрамбовал (2018)

илл.: Новоселов и Флоренский. 1910-е гг.

- мне кажется, есть что-то от доминирования и манипуляции в безличных письмах от структуры с требованием "заполнить и сдать". некая внутренняя уверенность, что даже если "адресат выбыл" - можно послать письмо повторно или третий раз - и требование будет исполнено. надличная уверенность в личной власти.

- откуда это?

и откуда у меня например чувство неловкости, что я требуемое - в форме требования - по объективным причинам выполнить не могу? (2019)

Да, я добралась до телемитов, и успела на выставку Раисы Флоренской - сегодня последний день. Тихий, нежный талант - в тени гениального брата (кажется, его тихая гениальность и при жизни била в глаза) и очевидного, яркого таланта рано умершей сестры Ольги. Я о выставке отдельно завтра напишу, а пока вот вам пожалуйста, автопортрет с жёлтым цветком.

Восемь тезисов в защиту Розанова

Василий Васильевич Розанов прекрасен тем, что он "самоум", при всей своей модерной образованности. вот был же дар у человека: выражать свои мысли ясно в понятной для далеких потомков форме

Василий Васильевич Розанов - стихийный платоник,но не неоплатоник, там нет нелюбви к плоти, наоборот.

И вот что странно и изумляет. написав никем из современников не понятый трактат "О понимании", наткнувшись на стену реального непонимания, - человек полностью меняет свой язык и становится понятным всей России.

Хотя в "О понимании" - концептуально - все уже есть, весь последующий Розанов
- непонимание "О понимании" и последующее всероссийское "понимание" Розанова - это только "проблемы перевода".

Господи, спаси и исцели бесноватую Россию

Василий Васильевич Розанов - "на дворе язычников", он в Пестуме больше, чем в Иерусалиме. Кстати, знаменитый пестумский "Ныряльщик" был при нем еще не открыт, как и другие погребальные фрески. Флоренский нет - он в той Гефсимании, что под Сергиевым Посадом
- и все прекрасно. и тут можно подвести черту.

Но: я видела восемь человек потомков Флоренского, выстроившихся в ряд по росту ради смеха. у Шпета было двадцать внуков, правнуков и праправнуков только от Марины Густавовны Шторх (сама мне говорила, Царствия ей)

А у Розанова?
- нету никого.
Только мы

Всем добра, никаких ракет, мира на Израиль

Я поняла, что не годится Розанов в контексте актуальной повестки. Нет, никак не годится. Судите сами:

Еще много хотелось бы Вам написать относительно России – идейного. Обычно считается, что Революция доказала славянофильство. Правда, «славянофильство все забыли» и от этого переворот пошел в хулиганщину. Однако самое-то поразительное – «провал русского народа», и революция доказала необходимость скорее известной прививки. Русская душа и суть неблагородны издревле. <...> Больше всего провалился Достоевский с его «народом богоносцем». Народ оказался действительно вонюч и подл и форменный язычник. Здесь, в Лавре, образа сбрасывают со стен, они – разбиваются, и никто на эти действительно «ИДОЛЫ» не обращает внимания. Степень равнодушия к «вере отцов» до такой степени поразительна, русский оказался до такой степени даже не «вором», а «воришкой», «мелким жуликом» в истории и цивилизации, что – ужас. Он гораздо менее культурен и кровно-чист, гораздо менее аристократ (идея Дм<итрия> Серг<еевича>), чем татарин и чем решительно все наши инородцы. «Западничество решительно (“Вечные спутники”) необходимо нам». «В западничестве – благородство, а мы – подлы».
Но кто-же «спасет Россию»? Увы: германская железная форма
(и формальность) и благородная мистичность евреев. Россия и народ русский, русская вообще история оказалась действительно «феноменальны» (мелькания) и выступают ноумены истории.

(предсмертное письмо С. Каблукову)

Ну как можно любить такого человека патриоту? Грех один!
И манипулировать им, по счастью, тоже совершенно невозможно.

Когда никого нет, в музейчике тихо и таинственно, все по-прежнему, "стилист отрицает проповедника, проповедник - стилиста" (с); "шорох бытия".
"Шорох бытия" - это Дурылин вспоминал, что так Розанов говорил о Перцове. Меня всегда завораживало это определение, и я только сейчас догадалась, почему. Бытие, как известно, категория онтологическая, умозрительная, лишенная квалиа. - Шорох - "глухой звук, шуршание, легкий шум от движения, трение" - чистейшей воды квалиа: свойство чувственного опыта.
Казалось бы, парадокс. - Но тут нет никакого парадокса, все очень просто. Глуховатый в мире эмпирическом Петр Петрович слышит, как шуршит, движется и трется само о себя бытие.
А подслеповатые в мире эмпирическом Василий Васильевич и Сергей Николаевич могут это наблюдать

Мы все
стоим у порога,
и крылья есть,
но воздуха под крыльями не оказывается

Розанов

Сегодня день памяти Розанова, если кто забыл.

Стоит заговорить о Розанове - и сразу становится нескучно

Поэтому продолжим

И еще раз о бытии-к-смерти
(День памяти Розанова)

26-го <января> суб<бота>.
23-го, в среду, около 12 ч. дня по ст<арому> вр<емени> скончался Василий Васильевич.

Я был у обедни и пришел около 11 ч. к С<офье> Вл<адимировне> [Олсуфьевой]. Мальчики (Юша и Миша) встретили меня: «В.В-чу очень плохо. Мама к нему собирается». С<офья> В<ладимиров>на сказала мне: «Час тому назад заходил о. Павел [Флоренский]. Его в 5 ч. у<тра> вызвали к В.В. По дороге он встретил о. Павла от Рождества, тот шел со Св. Дарами от В.В. Он причастил его по его собственному желанию. Наш о. Павел прочел отходную. В.В-ч всех узнает, но уже не говорит». Мы пошли с С<офьей> В<ладимировной>, по нашим. Я говорил о борьбе за В.В-ча. Он тих, мирен, идет к христианской кончине. Была борьба за Леонтьева: мы знаем, чем кончилась. Неясна борьба за Лермонтова, хотя я верю, что и тут победа Божия. Теперь Вас. Вас. и борьба за него. Оттуда Надя в слезах.

(продолжение далее)

В.В. лежал на постели, укрытый грудой теплых вещей, — он все жаловался на холод, — поверх горы теплых вещей байковое, зеленое одеяло с разводами. Он два дня ничего почти не ел. В ногах стояла безмолвная Вар<вара> Дмитриевна, не слезы, а слезки текли по ее лицу. На откинутом верху одеяла лежала горстка пепла от папироски. Голова В.В-ча высилась на белой подушке. Глаза его открыты; но уже явно не видят. В них нет ни остроты зрения, ни розановского «глазкá»; они смотрят широко, по-новому, точно видят что-то спокойное, широкое, новое, но вместе и ожи́данное.

(...) Мокрота мешала ему дышать; видно было, как дыхание — значит: жизнь! еще жизнь! — идет по горлу, — и хлюпает что-то в горле, но тихо, не шумно, — как громкое дыхание, а иногда хлюпанье, бульканье на секунду, на минуту прекращается, — и слышно, как он дышит. Тело его неподвижно. Оно покойно. Кажется, жизнь вся взбирается ко рту, течет по горлу, к устам, — и когда уйдет, то тело никак не будет сопротивляться.

(продолжение далее)