К вопросу о ценности некоторых вычислительных моделей когнитивных процессов. Без качественной теоретической работы такое моделирование кажется несколько бессмысленным, но всё равно любопытным упражнением.

В препринте под названием «How hard is cognitive science?» несколько исследователей, включая уже упоминавшуюся мной Айрис Ван Рой, решили смоделировать то, каким образом конкретный исследователь порождает объяснение для некоторого набора данных.

В начале они упростили ситуацию и приняли большое количество допущений о том, что кризиса воспроизводимости нет, у нас есть прекрасные и точно полученные экспериментальные эффекты, мы не страдаем от кучи источников неопределённости и т.д. Потом попытались смоделировать процесс абдуктивного вывода (вывод от частного к частному, напр., когда по локальному следствию мы делаем вывод о локальной причине), который по идее авторов должен быть похож на формулирование теоретического объяснения. В результате авторы пришли к тому, что такая исследовательская задача является чрезвычайно вычислительно сложной и поэтому когнитивная наука является сама по себе довольно сложной.

Что именно здесь вызывает вопросы и может быть теоретическим недочётом?
1) Редукция когнитивной науки к когнитивному функционированию конкретного индивида вызывает большие сомнения ("Cognitive science is itself a cognitive activity"). Уже как минимум второй десяток лет ведутся многочисленные исследования распределённого познания, то есть того, как когнитивные процессы могут несколько иначе функционировать в процессе взаимодействия человека с другими людьми или объектами. Выводы в этом препринте могут быть легитимны разве что, если мы представляем себе когнитивную систему исследователя по аналогии с «мозгом в банке» в известном мысленном эксперименте. К тому же наука и теоретическая работа в частности – это всё же не работа одной индивидуальной когнитивной системы.

2) Идея о том, что порождение теоретического объяснения может быть сведено к абдуктивному выводу, также довольно сомнительна. С одной стороны, здесь выносится за скобки теоретическая работа перед началом исследования и из-за этого датасет возникший из ниоткуда объясняется ad hoc (то есть ситуативно и без привязки к более общим теоретическим фреймворкам). Но главное, что авторы везде пишут, что объяснение почему-то должно соответствовать данным и при этом быть компактным в записи. Обычно объясняем мы не данные, а экспериментальные эффекты или факты, полученные в результате агрегирования данных (напр. разница между средними значениями одной переменной в разных условиях). А вот способ агрегирования часто уже предзадан теоретически.

Тем не менее, при всех вопросах эта модель является идеализацией процесса объяснения, а не попыткой максимально точно описать, как это реально происходит. Для меня пока открытый вопрос, как лучше оценивать качество идеализаций. Самыми уязвимыми для критики являются пессимистичные выводы на основе этой идеализации о том, как сложно делать выводы на основе наблюдений (если ты мозг в банке и делаешь ad hoc объяснения, то конечно должно быть сложно!).

https://psyarxiv.com/k79nv/

Иногда я искренне недоумеваю по поводу тех или иных практик в академическом сообществе. Кажется, что некоторые из них глубоко иррациональны и больше похожи на ритуал, чем на что-то полезное. Например, различение объекта и предмета исследования в начале квалификационных работ, которое осталось в качестве советского наследия.

В целом академическое сообщество – такое же сообщество, как и все другие. Поэтому отдельно бывает интересно почитать про социологию науки и антропологию науки, которые дают свежий и нетипичный взгляд на то, что тебя окружает.

Из социологии науки мне нравится читать и смотреть Михаила Соколова, крутого социолога из Европейского Университета в Санкт-Петербурге. Многие его выступления сложно охарактеризовать иначе, чем «довольно рефлексивные и ироничные».
https://youtu.be/zPqFpaf6NVo

А что до антропологии науки – за отдельными исследователями я не слежу, но периодически натыкаюсь на любопытные статьи из этой области. В частности, не так давно наткнулся на статью про разбор защиты кандидатской диссертации как обряда перехода по аналогии с посвящением в рыцари, крещением, инициацией и т.д.
https://cyberleninka.ru/article/n/institutsionalizatsiya-v-soobschestve-uchenyh-zaschita-kandidatskoy-dissertatsii-kak-obryad-perehoda/viewer

Минутка нейроредукционизма. Часто сталкиваюсь с тем, что описание психических процессов некритично подменяются нейрофизиологическими, когда нужно объяснить поведение. Обычно у меня это вызывает целый спектр эмоций, преимущественно негодование.

Так случилось и в этот раз. Наткнулся на очередной выпуск на ПостНауке, где биолога и популяризатора Николая Кукушкина спрашивают про то, что такое сознание и мышление. В итоге ведущие получают в ответ то, что мышление и сознание – это просто слова, которые мы используем в повседневной речи и (видимо, нерефлексивно) тащим в свои эксперименты, порождая парадоксы. А если же эти понятия всё-таки определять, то по мнению Кукушкина мышление – это интеграция сигналов отдельным нейроном с последующей выработкой собственного сигнала, а сознание – эпифеномен и вообще иллюзорное понятие для обозначения «языковой обработки нервной деятельности».
https://youtu.be/uhmQl0BzwdI

Почему нейроредукционизм плох – вопрос довольно сложный для короткого ответа. Поэтому для первого раза я ограничусь здесь тремя ссылками.
1) Крутой разбор нейроредукционизма/нейробулшита моего коллеги Вани Иванчея.
https://knife.media/neurobullshit/

2) Ироничная заметка на эту тему другого моего коллеги Александра Николаевича Поддьякова с говорящим названием «Я у мозга дурачок».
https://trv-science.ru/2019/02/ya-u-mozga-durachok/

3) Мой маленький комментарий к собственному переводу отрывка работы Вильгельма Вундта про психическую/ментальную каузальность. Там в основном упоминается то, что элементы борьбы с редукционизмом к физиологии были уже у него в работах.
http://psystudy.ru/images/stories/n75/loginov75.pdf

По мнению ряда исследователей причина текущего кризиса воспроизводимости в психологии лежит преимущественно в области теории. Тем важнее иметь возможность оценить разными способами, насколько в психологии плохо с теоретической работой и какие есть проблемы.

Наткнулся на статью, где несколько исследователей в рамках международной коллаборации решили оценить, в каком количестве статей за последние 10 лет (по данным с 2009 по 2019) эксплицитно проверялись гипотезы, сформулированные на основе какой-то теории. Для своих целей они выбрали один журнал, чтобы задача была реализуемой и таким журналом стал «Psychological Science». С одной стороны в редакционной политике самого журнала есть акцент на ценности теоретического вклада публикуемых исследований, а с другой – по наукометрическим показателям он является одним из лидеров в области психологической науки.

В итоге оказалось, что из 1605 статей, в которых упоминается хоть какая-то теория, только в 15% имела место эксплицитная проверка теоретических гипотез. Но самое интересное скорее то, что можно увидеть в приложениях к этой статье. Там есть много подробностей и результатов дополнительного анализа, включая список самих теорий с частотой упоминания по годам: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0247986.s001

Тройка «победителей» по наибольшему числу упоминаний за 10 лет:
1) Теория обнаружения сигнала Грина и Светса
2) Теория перспектив Канемана и Тверски
3) Теория привязанности Боулби

Сам результат анализа одного журнала сложно назвать репрезентативным для всей психологической науки, да и к схеме разметки для выделения теорий можно придраться. Но даже в этом случае результат заставляет задуматься.

Продолжение разговора о нейроредукционизме по частям. Почему всё-таки так сложно обсуждать нейроредукционизм и его недостатки? На то есть несколько причин и практически все связаны с определёнными сверхобобщениями.

Одна из таких причин связана с неотрефлексированным и скорее неверным допущением о том, что разные психические процессы находятся в одинаковых отношениях с нейрофизиологическими. Когда мы говорим, что описание психических процессов нельзя подменять отсылками к мозгу и что они не могут быть полностью сведены к нейрофизиологическим, то в ответ часто возникает вопрос о том, а как тогда они соотносятся.

Ещё в XIX веке жил такой британский невролог не очень известный в психологической среде Джон Хьюлинг Джексон. В целом он много чем знаменит, но здесь нам важна его гипотеза о том, что мозговая организация сильно отличается для психических процессов разных уровней сложности. И если для некоторых перцептивных и моторных процессов (в том числе, связанных с речью) можно найти отдельные участки мозга, где они представлены, то для остальных - подобные поиски часто заканчиваются ничем.

Именно на идеи Джексона (хоть и не только на них) опирался в своё время Александр Романович Лурия, когда писал про системную локализацию высших психических функций в мозге и необходимость описывать функциональные системы, а не искать отдельные специализированные структуры. Пускай подобные идеи тоже уже не первой свежести, но на их основе можно сделать несколько промежуточных выводов.

Во-первых, проблема нейроредукционизма более остро должна стоять для психических процессов, менее очевидно (для стороннего наблюдателя) связанных с мозгом, то есть для которых не найдены специализированные «центры». Мышление здесь является типичным примером. А то как соотносятся условные функциональные системы и психические процессы - более сложный вопрос.

Во-вторых, это всё очень напоминает инвертированную ситуацию с проблемой модульности зрительного восприятия. Наши перцептивные коллеги часто открещиваются от возможного влияния культуры, мотивационных и эмоциональных состояний на сам процесс формирования перцептивных репрезентаций, но учитывают при этом часто строение глаза и модульную организацию нейронов в зрительной коре. А исследователи мышления могут учитывать некоторые особенности культуры, мотивации и т.д., но знание о строении и функционировании мозга для понимания мыслительных процессов даёт в разы меньше (за редкими исключениями).

Давным-давно открыл для себя простое и на первый взгляд очевидное правило. «Чем лучше систематизация того, что уже сделано в исследовательской области, тем более вероятен успех собственной серии исследований». При всей простоте этого правила многие его недооценивают, игнорируют или не осознают и строят свои исследовательские проекты по принципу «с места в карьер» без особой подготовки и погружения в область, или по принципу «нам было бы интересно посмотреть…».

Часто оказывается, что отдельные исследователи или даже исследовательские группы друг от друга сильно отличаются по тому, насколько хорошо, непротиворечиво и компактно они привыкли структурировать результаты предшествующих исследований, теории, методы, проблемы в области и т.д. И это закономерно приводит к различиям в том, что эти исследователи считают важным, эвристически ценным, интересным и т.д.

Кажется, что для отдельных исследовательских областей крайне значимым является момент появления своеобразной карты области, к которой могут отсылаться учёные с разным бэкграундом, из разных уголков мира. По идее такая общая точка референции должна очень сильно помогать прогрессу в конкретной области.

В прошлом году я пытался инициировать некоторую систематизацию экспериментальных парадигм, чтобы на основе неё уже построить карту области изучения инсайта. Но затея временно потухла из-за того, что возникли затруднения с единообразием способов описания разных методов. Может быть, вскоре стоит к этому вернуться.

Мне очень нравится, как шаги именно в этом направлении получаются у коллег из других областей. В частности, в области исследования сознания два дня назад вышла статья в Nature Human Behaviour, где авторы составили своеобразную базу данных, систематизирующую существующие исследования по большому количеству оснований (от использования разных экспериментальных парадигм, стимульного материала до привязки к конкретным теориям). Способов применения таких систематизаций уйма, но исходная цель авторов – оценить существующие теории сознания с точки зрения количества эмпирических свидетельств в их пользу и возможно понять границы применимости этих теорий.

Сама база данных доступна по ссылке: https://contrastdb.tau.ac.il/

Не получится сейчас cовсем что-то разумное написать, поэтому просто расскажу историю.

Жил-был в XX веке один американский психолог по имени Ирвинг Дженис. Заметил он как-то раз, что многие политические решения, которые приводили впоследствии к трагедиям, имели в своей основе что-то общее. Дженис проанализировал ретроспективно целый ряд исторических свидетельств о том, как администрация Джона Кеннеди принимала решения о спецоперации на Кубе, как администрация Линдона Джонсона погрязла в войне во Вьетнаме, почему армия США не предотвратила атаку японцев на Пёрл Харбер, зная о ней заранее и т.д.

Каждое из этих решений было принято группами лиц, у которых можно было найти общие черты по мнению Джениса:
1. Иллюзия неуязвимости, побуждающая к принятию очень рискованных решений.
2. Не подвергающаяся сомнению вера в высокий морально-нравственный уровень группы, и как следствие игнорирование членами группы последствий своих действий.
3. Рационализация и игнорирование сигналов извне, которые могли поставить под сомнение выводы, сделанные группой.
4. Формирование стереотипного представления об оппонентах как слабых, предвзятых, злобных и глупых.
5. Самоцензура, замалчивание каждым членом группы своих собственных идей, которые могли противоречить общему мнению группы.
6. Иллюзия единогласия, молчание расценивается как выражение согласия.
7. Прямое давление группы и обвинение в нелояльности любого члена группы, который подвергает сомнению её решения.
8. Наличие членов группы, которые по своей инициативе ограждают группу от информации, противоречащей общему мнению группы.

Всё это он назвал признаками группового мышления (Groupthink). Впоследствии эта идея превратилась в одну из самых влиятельных концепций, описывающих возможные негативные последствия групповых форм принятия решений, а сам Дженис вошёл в сотню самых цитируемых психологов XX века. Далее концепция множество раз уточнялась, проверялась с помощью уже близких к психологии методов и стала источником множества рекомендаций по тому, как этого можно избежать.

К чему это я всё? Аналогия до отвращения ясна. #нетвойне

Всегда неприятно сталкиваться с ситуациями, когда некоторые твои знакомые внезапно демонстрируют взгляды и позиции, которые сильно отличаются от твоих собственных и при этом ценностно заряжены. В такие моменты невольно задаёшься вопросом о том, как так получилось и почему мы мыслим настолько по-разному.

Один из возможных ответов можно найти в традиции исследования мышления, которая мне в целом не близка, но для таких случаев оказывается эвристически ценной. Эта традиция предполагает, что мотивация может влиять на процесс рассуждения, приводя человека к выводам не столько истинным, сколько удобным, приятным или желаемым. Вообще свидетельства в пользу существования подобных явлений были известны уже давно, но начиная с 70-ых годов XX века велись дебаты, достаточно ли для их объяснения чисто когнитивных моделей с парочкой модификаций или всё-таки нужно включать в модели мотивацию.

Два года назад был предложен вариант, который по мнению авторов снимает это противоречие. Карл Фристон (амбассадор предсказательного кодирования и Байесианского моделирования всего подряд) объединился с исследователями, изучающими уже несколько десятилетий мотивированные умозаключения (motivated reasoning / wishful thinking). И в итоге получилась любопытная модель.

Процесс вывода о чём-либо в этой модели сводится к механизмам обновления убеждений. Предполагается, что у нас есть априорные убеждения о чём-то с заданным уровнем уверенности в них, а также есть актуальные свидетельства в пользу чего-то, которые могут ослаблять или усиливать наши исходные убеждения. Ну и результат обновления конкретного убеждения зависит от сочетания силы свидетельства и степени уверенности в этом убеждении.

Но свидетельства не возникают из воздуха и человек не является пассивным приёмником информации извне. Тут и появляется мотивация. В целом мотивация по мнению авторов среди прочего определяет то, что будет считаться свидетельством, а что - нет, и влияет на то, когда человек остановится в поиске свидетельств, а когда продолжит искать. То есть отбор свидетельств определяется мотивацией человека.

Для описания мотивации в модели выделяется 4 базовые мотивационные тенденции: стремление к общей определённости (когда турист в аэропорту просто хочет узнать, откуда вылет, но нет предпочтений к конкретному выходу на посадку), стремление к специфичной определённости (когда студент хочет узнать свою оценку на экзамене и надеется на более высокую), избегание общей определённости (когда человек не хочет узнать спойлеров о концовке фильма) и избегание специфичной определённости (когда человек не хочет узнать, что произойдёт завтра потому, что боится конкретных новостей).

В итоге если стремление/избегание к специфичной определённости оказывается сильнее, чем к общей, тогда можно ожидать закономерных искажений в процессах обновления собственных убеждений.

В дополнении к предыдущему посту, тема которого меня не отпускает. Мне не очень близки мотивационные объяснения в когнитивных исследованиях, особенно если можно найти собственно когнитивные. В идеале, конечно, они должны бы как-то дополнять друг друга, но цельной и непротиворечивой картины у меня в этом случае пока не получается.

Поэтому если обращаться к исключительно когнитивной тематике в попытках объяснить столь ярко проявившиеся различия в отношении к происходящему у разных людей, то можно опереться на исследования когнитивных искажений. Сами когнитивные искажение практически всегда слепы к содержанию убеждений и могут встречаться у кого угодно вне зависимости от гендера, национальности, политических воззрений, профессиональной принадлежности и т.д. Хотя есть и исключения, которые касаются связи некоторых когнитивных искажений с конспирологическими теориями, верой в сверхъестественное и некоторыми антинаучными установками.

Среди всего многообразия искажений в области мышления существует одно особенное, из-за которого люди могут быть в большей степени согласны с рассуждениями, которые соответствуют их предыдущим убеждениям, а не правилам логического вывода. В англоязычных источниках оно обычно упоминается как «Belief bias».

Как раз не так давно было проведено исследование, которое продемонстрировало существование этого когнитивного искажения на материале политических силлогизмов. Один из результатов этого исследования в том, что более консервативные испытуемые соглашались с более консервативными выводами, а более либеральные испытуемые – с более либеральными выводами. Сам этот результат в общем-то банален, но здесь больший интерес представляет возможное объяснение этого эффекта.

Одно из наиболее многообещающих объяснений может быть связано именно с когнитивной механикой. В долговременной памяти хранится часть наших убеждений, а процесс рассуждения или оценки вывода скорее проходит в рабочей памяти. Клаус Оберауэр, автор одной из моделей рабочей памяти, предложил идею о том, что подобные когнитивные искажения могут возникать в ходе влияния предактивированных элементов (убеждений) долговременной памяти на операции в рабочей памяти. В некоторых случаях влияние этой активации можно оттормозить, но иногда она всё-таки влияет на оценку истинности того или иного вывода.

Таким образом, проблемы с оценкой истинности вывода могут возникать из-за проблем с оттормаживанием нерелевантной информации и переключением на релевантную, то есть с когнитивным контролем и другими исполнительскими функциями.

В последнее время много думаю о влиянии эмоций на мышление. В исследовательском плане это не очень простая область потому, что нужно учитывать большое количество сперва неочевидных методических тонкостей и содержательных нюансов, чтобы суметь сориентироваться в море противоречивых результатов. Поэтому найти хороший обзор не очень просто. И вот как раз недавно наткнулся на интересный обзор Изабель Бланшетт и Энн Ричардс «The influence of affect on higher level cognition: A review of research on interpretation, judgement, decision making and reasoning».

Во-первых, исследовательницы предлагают различать случайный (incidental) аффект и интегральный аффект. Интегральный аффект – эмоциональный компонент в переработке информации, связанный с самой задачей (напр. эмоциональная окрашенность посылок в силлогизме), а случайный – это эмоциональные явления, не связанные с задачей вроде текущего настроения. Что характерно для этих двух типов аффектов отличается и то, какую роль они играют в функционировании разных мыслительных процессов.

Во-вторых, предполагается, что разные по содержанию эмоциональные явления по-разному влияют на мыслительные процессы. В тревожном состоянии люди с большей вероятностью интерпретирует неоднозначные сообщения как угрожающие. А вот для депрессивных состояний если такое и наблюдается, то скорее не на уровне разрешения неоднозначности в интерпретации (interpretation bias), а на уровне выбора ответа (response bias). Для стороннего наблюдателя отличия между искажением интерпретации и искажением ответа могут быть совершенно неочевидны и будет казаться, что в депрессивном состоянии люди просто предпочитают негативные сценарии развития событий. Но оказывается, что такие предпочтения могут быть не связаны с интерпретацией ситуации как таковой.

Если говорить про другие мыслительные процессы, то тут много того, что кажется очевидным на уровне здравого смысла. В тревожном состоянии, как и переживая страх люди с большей вероятностью переоценивают риски, а в состоянии гнева наоборот недооценивают. Плюс в тревожном состоянии люди с большей вероятностью избегают рискованных решений. Стремление и избегание рискованных ситуаций довольно сильно связано с мыслительными процессами, участвующими в принятии решений.

Ну и самый любопытный феномен, упомянутый в обзоре – это депрессивный реализм. В экспериментальных исследованиях в депрессивном состоянии люди могут быть более точными в своих оценках и выводах, нежели недепрессивные. Предложенное объяснение через теории двух процессов (модификации теории двух систем Канемана) указывает на то, что негативные эмоциональные состояния в большей степени связаны с работой аналитического (медленного и систематического), а не эвристического (быстрого и менее точного) режима функционирования мышления. Объяснение вызывает кучу вопросов, как и современный статус теорий двух процессов, но само явление депрессивного реализма вызывает интерес.

Как для когнитивиста, мне не очень близка экзистенциальная психология, по самым разным причинам. Одна из причин связана с тем, что это направление очень далеко от привычных мне экспериментальных форм проверки научного знания. Но иногда просто интересно посмотреть, как устроен мир по ту сторону от сциентизма.

Недавно как раз наткнулся на конкретную теорию в области психологии мотивации, которая каким-то неведомым образом обошла меня стороной. Эту теорию сложно назвать свежей или сколько-нибудь новой (первые её варианты возникли во второй половине 80-ых годов XX века). Самое примечательное в ней связано как раз с возможностью прямой эмпирической проверки отдельных идей экзистенциальной психологии.

Речь идёт о теории управления ужасом (Terror management theory). Если коротко, то в ней говорится о конфликте между исходным «биологическим» стремлением к жизни и осознанием своей смертности. Конфликт этот порождает экзистенциальный страх и человеку нужно как-то с ним справляться. Для этого возникает некоторый буфер, который защищает человека от столь острого переживания. Буфером здесь может быть самоуважение человека, которое определяется как чувство собственной ценности в рамках какой-то конкретной картины мира, а также сама картина мира (например, религиозные представления о жизни после смерти). Проверка этой теории крутится вокруг трёх основных гипотез:

1) Гипотеза заметной смертности (различные напоминания о смертности человека повышают потребность в том, что является буфером). Проверка этой гипотезы предполагает, что прайминг темы смерти повышает ценность некоторых убеждений, что может проявляться в более выраженном смещении оценок текста, критикующего эти убеждения.
2) Гипотеза о буфере тревоги (ослабление буфера приводит к повышению интенсивности тревоги). Если испытуемых попросить заполнить личностный опросник и дать им ложную обратную связь, негативно влияющую на их самоуважение, то потом при просмотре ролика про смерть, у них будет более выраженная тревога, чем у испытуемых с другим типом обратной связи по опроснику.
3) Гипотеза доступности мыслей о смерти (ослабление буфера приводит к появлению мыслей о смерти). Чаще всего испытуемым предъявлялись слова с пропущенными буквами и их нужно было дополнить до целого. При чём слова подбирались так, что их можно было дополнить до нейтрального слова или связанного со смертью. Например, COFF… можно закончить как COFFEE (кофе) или COFFIN (гроб). В одном исследовании испытуемых праймировали информацией о рисках рака, но это не привело к повышению частотности дополнения слов до тех, что связаны со смертью. Но как только добавили дополнительную когнитивную нагрузку, то эффект появился. Авторы интерпретировали это как свидетельство подавления мыслей о смерти.

В общем, всё это довольно интересно (особенно в плане методических ходов), хотя теоретической строгости, на мой взгляд, здесь всё равно не хватает. Но подобные исследования дают ещё один ответ на вопрос, почему порой иногда сложно отказаться от каких-то убеждений. Возможно, некоторые убеждения обладают экзистенциальной ценностью и спасают от каких-то острых переживаний. Но это не точно.

Чем больше изучаю мышление, тем больше поражаюсь его многообразию форм и режимов работы, сложно упихивающихся в единую не то чтобы теорию, но даже картину мира. В последнее время меня стал занимать чрезвычайно (если не чрезмерно) общий исследовательский вопрос о том, что именно определяет то, какой режим мышления включится в конкретной ситуации у человека.

Быстро человек будет принимать решения или медленно, поверит в теорию заговора или попробует критически оценить имеющуюся информацию, возникнет у него внезапное понимание решения задачи или он будет планомерно пошагово приближаться к правильному ответу, будет он рассуждать исключительно «в уме» или будет активно взаимодействовать с предметами вокруг себя в процессе рассуждения и т.д.

На первый взгляд этот неполный список - про очень разные процессы, но традиционно они все относятся к домену «мышления». К тому же подобный взгляд очень хорошо согласуется с классическим принципом гетерогенности мышления взрослого образованного европейца, который может и логически рассуждать, и в приметы верить. Во всяком случае именно об этом сетовал классик французской антропологии Люсьен Леви-Брюль и многие психологи мышления, идущие по его стопам.

В отдалённой перспективе (по крайней мере для себя) я буду стараться ответить на вопрос, как это всё уживается вместе и что определяет включение конкретного режима. Такая своеобразная теория метакогнитивных переключателей (как контролируемых, так и автоматических) была бы как нельзя кстати. Ну или несколько теорий, если у разных мыслительных процессов совсем разные переключатели.

Для некоторых мыслительных процессов хотя бы понятно, с чего начинать. Хорошим примером, (хотя и маргинальным) здесь является контрфактуальное мышление. Когда мы сталкиваемся с неожиданным событием и пытаемся понять его причины, то часто мы проигрываем альтернативные сценарии, которые могли бы произойти. Это и есть контрфактуальное мышление. Такая ментальная симуляция событий может сопровождаться ещё эмоциональным переживанием (напр. сожалением, виной, стыдом или даже положительным переживанием облегчения от верно принятого решения). Содержание переживания имеет значение такое же, как и неожиданность события.

Недавно как раз наткнулся на старое исследование о том, что будет если испытуемых просить описать, как должны были бы развиваться события, чтобы не произошла конкретная ситуация. По замыслу авторов эта ситуация могла быть связана для этих людей с чувством стыда или чувством вины. В итоге для того, чтобы отменить ситуацию стыда испытуемые размышляли чаще об изменении своих качеств («Вот если бы я не был таким … »), а для отмены ситуации вины они чаще предлагали изменения собственных действий и решений («Вот если бы я не сделал так…»).

В истории психологии было множество прецедентов, когда психологи в кураже от собственных идей пересекали границы собственной дисциплины и предлагали непрошенную помощь другим исследовательским областям. Самыми яркими примерами такого куража являются утопические проекты, описывающие идеальное общество на основе представлений о психической природе человека. Вообще это довольно интересно, насколько важны допущения об устройстве психической реальности для того, чтобы иметь возможность помыслить нечто в социальной реальности.

У того же Томаса Гоббса в Левиафане людям приписывается целый ряд вполне психологических характеристик для того, чтобы описать их «естественное состояние», ведущее к войне всех против всех и требующее в результате появления «общественного договора».

Скрытый психологизм есть в большом количестве социологических теорий. Возможно, на это неявно опирались некоторые классики психологии. Абрахам Маслоу, один из самых известных представителей гуманистической психологии, в своё время предложил свою утопию – Эупсихею. Это вымышленный остров, на котором живут несколько десятков семей, состоящих из психически здоровых и самоактуализирующихся американцев. Общая логика в том, что при всеобъемлющем удовлетворении в этом обществе базовых потребностей, относящихся к нижним частям его пирамиды (напр. в еде, воде, в безопасности), люди будут стремится реализовывать потребности более высоких уровней. А психическое здоровье этих людей, по мнению Маслоу, обеспечивает их «точность восприятия» окружающего мира, отсутствие предубеждений, креативность и т.д. В общем гуманистическая психология, что с неё взять.

Нечто похожее, хоть и более детально проработанное, можно найти и у классика бихевиоризма Берреса Скиннера. В своём романе «Уолден 2» он описал общество, которое опирается на принципы поведенческого анализа. Например, труд оценивается с помощью особой системы баллов, в которой больше баллов даётся за более неприятные (трудные, скучные) виды работ и меньше баллов за более интересные. Ну и само общество диктует обращать внимание на все привычки и обычаи для того, чтобы их оптимизировать при каждом удобном случае. Там ещё много интересных деталей, например, про систему власти, но они чуть меньше связаны с основными идеями бихевиоризма.

На этом фоне невольно задаёшься вопросом о том, может ли что-то такое интересное сказать когнитивная психология. Если и выделять какую-то центральную идею для утопии, то, скорее всего, это будет преодоление естественных ограничений когнитивных процессов. Большое количество систематических ошибок в области внимания, памяти и мышления в целом требуют какой-то подстраховки с точки зрения организации физической реальности, определённого набора социальных и политических институтов, а также специфических культурных практик. В общем кажется, что для классического когнитивизма утопия бы строилась по принципу «защиты от дурака» на всех уровнях социальной организации, включая верхние эшелоны власти, разумеется.

Мне всегда немного стыдно за свои научно-популярные выступления потому, что периодически приходится упрощать многое для того, чтобы быть понятным. К базовым академическим ценностям часто относят строгость описания и точность изложения, и зачастую для достижения всего этого в науке разрабатывается специальный язык, который отлично ухватывает изучаемые феномены и является удобным инструментом, но при этом совершенно непонятен неспециалистам.

И вот моменты, когда нужно переводить с научного языка на обычный, вызывают во мне внутренний конфликт между стремлением к тому, чтобы ничего не переврать и не исказить, и стремлением говорить доступно для широкой аудитории. В каждом выступлении или интервью я неизбежно скатываюсь либо в одну, либо в другую сторону. Но в этот раз вроде вышло не так плохо, поэтому пусть и здесь повисит.

https://youtu.be/H6s4xXPLkgk

Периодически в своих постах я упоминал понятие убеждения, которое является центральным для некоторых традиций изучения мышления. В качестве примера убеждения обычно приводят знание, выраженное в форме высказывания, которое можно оценить как истинное или как ложное. Вроде «Луна вращается вокруг Земли» или «все лебеди – белые». Многим исследователям даже кажется, что большая часть наших представлений о реальности и организованы в виде таких высказываний и хранятся где-то в долговременной памяти. Боле изощрённым вариантом понимания убеждений, который встречается в аналитической философии, является отношение к высказыванию. Например, мы можем сомневаться в том, что Луна вращается вокруг Земли, можем быть уверенными в этом, можем бояться, можем надеяться, а можем быть в этом убеждены. И это всё разные варианты отношения к высказываниям (propositional attitude).

Против такого представления выступают некоторые философы и, в частности, Патриция и Пол Чёрчленды, суперизвестные современные представители аналитической философии. В книге «The neural basis of human belief systems», на которую я недавно наткнулся, у них есть глава, в которой они разбирают разные взгляды на то, как можно понимать убеждения. Но самое главное, что они указывают на то, что жёсткая привязка убеждений к высказываниям ничем не оправдана. С одной стороны, мы можем наблюдать поведение животных или людей, не владеющими языком, которое реализуется в соответствии с какими-то принципами понимания окружающего мира. С другой стороны, есть много в нашем понимании окружающего мира и себя, что не может быть легко выражено и сформулировано в высказываниях (например, социальные конвенции, которые становятся видимыми и вербально сформулированными чаще всего при их нарушениях).

В целом у языкового понимания убеждений есть несколько альтернатив. Дэниел Деннет предлагает считать убеждения разновидностью интерпретации. То есть мы наблюдаем чьё-то поведение и приписываем человеку убеждённость в чём-то, что позволяет нам объяснить этот фрагмент его поведения и предсказать последующие. Существуют в реальности убеждения или нет – здесь не важно. Главное, что мы используем их как удобные интерпретации и это помогает нам в жизни. Этот вариант выглядит больше всего как финт ушами.

Помимо этого, Чёрчленды критикуют информационные теории, которые сводят убеждения человека к субъективным вероятностям того или иного события. Многие подходы Байесианского толка предполагают, что наши убеждения выполняют функцию ожиданий и позволяют предсказывать события окружающего мира. Но вероятностная логика описания убеждений тоже сталкивается с различными концептуальными трудностями.

В общем глава заканчивается предложением опираться на метафору «карты и территории», в которой наши представления о реальности уподобляются картам. В рамках такой карты (картины мира) убеждение – один из кусочков, который может быть как языковым, так и внеязыковым, но содержание этого убеждения возникает из его отношений с другими кусочками карты и из того, насколько удачно этот кусочек карты отражает кусочек реальности. Что интересно сама карта содержит в себе категориальные структуры (описательные, напр. из каких частей состоит велосипед) и каузальные (объяснительные, напр. про то, как разные части велосипеда участвуют в его движении). Чёрчленды активно привязывают к своим предложениям мозг, что не кажется оправданным. В любом случае, надо разбираться с этим предложением дальше.

Посмотрел недавно очередное интервью солиста группы Shortparis Николая Комягина и был буквально заворожен диалогом. Даже не столько содержанием интервью, сколько формой или стилем беседы.

Это меня натолкнуло на мысль о том, что многие теории в психологии мышления описывают и объясняют процесс рассуждения как индивидуальный, как тот, что проходит наедине с самим собой, лицом к лицу с проблемной ситуацией. Но мы можем найти примеры того, что хотя бы часть мыслительных процессов у нас разворачиваются в процессе взаимодействия с другими, в диалоге, в общении. И тут встаёт закономерный вопрос, можно ли использовать модели индивидуального рассуждения для описания и объяснения рассуждений в диалоге.

Пару лет назад вышла очень интересная обзорная статья про новые парадигмы в исследованиях рассуждения, которая может помочь ответить на этот закономерный вопрос. В этой статье речь идёт о том, что использовать формальную логику в качестве ориентира при изучении процессов рассуждения далеко не всегда оправдано. Люди за пределами лаборатории в своей жизни часто полагаются скорее на собственные знания и на знания других людей, нежели на выхолощенные от содержания правила формальной логики. Вместо (или вместе с) старой логической парадигмы предлагается вероятностная Байесианская парадигма, которая предлагает новые возможности, включая учёт социального контекста и новый подход к оценке качества аргументации.

Есть два примера аргумента к незнанию, который считается логической ошибкой или уловкой:

Призраки существуют, потому что никто не смог доказать, что они не существуют.
Лекарство не имеет побочных эффектов, потому что исследователи не смогли их обнаружить.

В общем суть в том, что с точки зрения логической парадигмы между этими примерами аргументации нет особой разницы, а вот с точки зрения вероятностной парадигмы разница есть, и первый тип аргументации будет казаться более слабым, чем второй. Это связано с различиями в априорной вероятности существования призраков и лекарств без побочных эффектов, а также с различной надёжностью тестов на существование призраков и на побочные эффекты лекарств.

Среди большого количества психологических мифов у меня есть несколько фаворитов, которые раздражают меня больше остальных. В первую очередь к ним относится миф о клиповом мышлении, то есть о том, что в цифровую эпоху люди воспринимают информацию фрагментарно, короткими «кусками» и яркими образами, не могут сосредоточиться и постоянно перескакивают с одного на другое.

В какой-то момент я по этому поводу дал Постнауке самое неловкое и странное интервью в моей жизни. Интервьюер подготовил большое количество вопросов про то, что такое клиповое мышление, как клиповое мышление влияет на нашу жизнь, но после моего ответа в самом начале о том, что это миф и его не существует, всё равно героически продолжал задавать вопросы про то, как с этим справиться и какие у клипового мышления есть перспективы развития.

Однако, материалы этого интервью потом переработали в небольшую, но адекватную заметку.
Если кратко описывать, что с клиповым мышлением не так, то можно сказать следующее:
1) Судя по описанию, клиповое мышление – это вообще не про мышление, а в лучшем случае про внимание (про якобы сокращение объёма внимания и изменение динамики в концентрации).
2) Клиповое мышление встречается только в исследованиях некоторых русскоязычных авторов, которые переописали под шумок один из старых когнитивных стилей и ради грантов и хайпа сказали, что это клиповое мышление. Остальные упоминания клипового мышления сводятся к бесконечным и малосодержательным тезисам/статьям в сборниках про цифровизацию и педагогику.
3) Это понятие может быть популярно из-за того, что используется морализаторами для шельмования подрастающего поколения.
4) Априорная вероятность того, что изменения в медиапотреблении (появления большого количества контента в виде роликов) приводят к деградации когнитивных процессов, крайне мала и эмпирических свидетельств (как и теоретических аргументов) в пользу этого вообще нет.

Можно было бы квалифицировать клиповое мышление как очередной миф и на этом остановиться. Но есть небольшая вероятность, что живучесть этого мифа связана с тем, что это напоминает обычным людям какой-то близкий им субъективный опыт, связанный с реальными ситуациями в повседневной жизни. Например, человеку может казаться, что ему сложнее вчитаться в текст, чем посмотреть какой-то ролик на ту же тему. С реальной сложностью подобные оценки скорее всего не будут связаны совсем, но могут быть основой для предпочтений того или иного типа контента. Подобные оценки могут опираться на представления о собственном внимании/мышлении и о сложности переработки информации, которые можно уже изучать. Правда основная идея о том, что если стоит выбор между лёгким контентом и сложным, то люди будут склоняться к выбору более лёгкого – гипотетическая закономерность не из области когнитивной психологии, а из психологии мотивации и часть исследований мотивации достижения этому явно противоречат.

В работе с теориями и в целом с собственными представлениями существует одна очень важная способность, которую, как мне кажется, можно тренировать, и которая отличает хороших теоретиков. Я для себя её называю «чувствительностью к границам». Суть в том, что у каждой идеи или даже каждой теории есть ситуации/контексты, по отношению к которым они осмыслены и релевантны. За пределами этих ситуаций и контекстов идеи теряют свой исходный смысл и в лучшем случае могут выступать в качестве художественных аллюзий на самих себя. Способность чувствовать границы ярче всего и проявляется тогда, когда происходит перенос каких-то идей из одной области в другую.

Например, в социальных, гуманитарных и поведенческих науках периодически возникают попытки использовать идеи и теории из области математики и физики в рассуждениях о явлениях совсем иного рода. Можно даже составить список чаще всего встречающихся примеров:
1) Теорема Гёделя о неполноте.
Исходно очень важная теорема из области математической логики о том, что для любой заданной непротиворечивой системы аксиом будут существовать невыводимые из неё истинные высказывания. Сформулирована она была по отношению к арифметике натуральных чисел, но потом расширена до любых формальных систем.
В народе эту теорему используют для того, чтобы обосновать принципиальную неполноту любых научных теорий или даже шире для обоснования принципиальной непознаваемости каких-то истин. Это полный бред потому, что теорема может быть осмысленно применена только к формальным системам, а научные теории за пределами математики формальными системами не являются.

2) Принцип дополнительности Бора
Сам принцип дополнительности релевантен области квантовой механики, а если точнее позволяет описать корпускулярно-волновой дуализм частиц, которые по-разному себя ведут в зависимости от их измерения. Предполагается, что для целостного описания объекта могут понадобиться взаимоисключающие системы понятий.
В общем, концептуальные трудности описания квантовых явлений лёгким движением руки перевели в более широкий контекст и теперь частенько логические противоречия в описании какого-то объекта или явления (в том числе в психологии и социологии) прикрывают принципом дополнительности.

3) Теорема Пригожина
Теорема из области термодинамики про то, что неравновесные термодинамические системы в своём стационарном состоянии производят минимальный уровень энтропии.
Я встречал у некоторых политологов ссылки на эту теорему для обоснования собственных представлений о том, что некоторые политические события должны были произойти, поскольку есть объективные закономерности функционирования социальных систем (которые рассматривались по аналогии с термодинамическими). Сюда же стоит отнести многочисленные упоминания в социально-гуманитарных контекстах понятий эмерджентности, синергии, а также неосторожное применение идей кибернетики Винера и общей теории систем фон Берталанфи для описания психических, социальных, культурных и политических процессов.

В целом есть простая эвристика, позволяющая опознавать хотя бы некоторые нарушения границ на первых порах. Если у вас возникает вопрос «а почему бы и нет?» по отношению к использованию идеи за пределами её исходной области, значит скорее всего какие-то границы вы проморгали и пропустили важный этап «перевода» или реконцептуализации идеи.

Давно не получал такого интеллектуального удовольствия от чтения. В этом году вышла книга у одного из ведущих исследователей в области когнитивного развития и мышления в широком смысле Фрэнка Кейла – «Wonder. Childhood and the Lifelong Love of Science».

Если вкратце, то книга о том, что дети примерно с 3 до 6 лет атакуют взрослых гигантским количеством вопросов о том «почему» и «как» устроен мир вокруг. При чём эти вопросы, по логике автора, сопровождаются искренним удивлением ребёнка и попыткой разобраться в каузальной структуре окружающего мира. «Почему небо голубое?» «Как летают самолёты?» «Почему целлофановый пакет шуршит?» и т.д. Но потом количество этих вопросов и искренних удивлений по отношению к окружающим явлениям у детей постарше и у большинства взрослых пропадает. Кейл рассматривает и мотивационные причины этого, и социальные, и неверные представления о психических процессах, лежащих в основе различных образовательных программ в школе и т.д. Но для меня самым интересным является часть причин, которые связаны с когнитивными процессами.

Кейл пишет, что взрослые научились мириться с противоречиями (между убеждениями, между разными объяснениями, между наблюдениями и ожиданиями). Поэтому у них реже возникает удивление, и из-за этого они могут быть более подвержены разным когнитивным искажениям или манипуляциям со стороны СМИ. В книге описываются несколько стратегий совладания с противоречиями, которые используются взрослыми:

1) Прочертить границу между двумя убеждениями (системами убеждений) и описать возможное взаимодействие между ними. Одна система может выступать в виде отдалённой причины (distal cause), а вторая – в виде близкой (proximal). Например, глубоко религиозные эволюционные биологи могут говорить о том, что естественный отбор – основной механизм происхождения биологических видов, но при этом верить, что сама архитектура физических, биологических и химических законов создана и задумана Богом.
2) Развести конфликтующие убеждения/объяснения на разные уровни. Например, человек соглашается, что одним из эффективных стратегий разрешения конфликтов между людьми является компромисс. Но для групповых конфликтов между странами или организациями этот человек отказывает в возможности идти на компромисс и переговоры.
3) Ограничить диапазон явлений, который относится к противоречащим убеждениям в рамках одного объяснения. Например, есть убеждение о том, что живые существа могут перерабатывать углекислый газ в кислород и о том, что живые существа могут перерабатывать кислород в углекислый газ. Противоречие разрешается за счёт разделение множества живых существ на две группы, каждой из которых соответствует своё убеждение.
4) Отнести конфликтующие убеждения к разным контекстам и переключаться между ними.
Например, на светском рауте оценивать какое-то поведение с точки зрения этикета как недопустимое, а в более неформальной обстановке даже не задумываться об этом и оценивать это поведение как естественное.
5) Игнорировать противоречия. Многие люди либо не замечают противоречий, либо просто не заморачиваются по их поводу, либо считают, что если у них найдётся время, то они подумают об этом и как-нибудь да разрешат это противоречие для себя.

В общем, Кейл помимо всего прочего предлагает повышать метакогнитивную осознанность для того, чтобы отслеживать те стратегии совладания с противоречиями, которые нами используются, и предвосхищать возможные «подводные камни». В конечном итоге Кейл выступает за то, чтобы вернуть большинству взрослых способность искренне удивляться и стремление разобраться в причинах того, что вызывает это удивление.

На днях наткнулся на очередной выпуск подкаста «Неискусственный интеллект», в котором философ Антон Кузнецов побеседовал с нейробиологами Михаилом Лебедевым и Дарией Клеевой.

Сама серия подкастов очень крутая и почти каждый раз заставляет задуматься. Но в этот раз сама беседа стала очередной иллюстрацией нейроредукционизма. Антон задавал очень грамотные вопросы, в частности, о переходе от наблюдаемой в исследованиях корреляции между мозговыми состояниями и психическими состояниями к их отождествлению. То есть как нейробиологи приходят к идее о том, что какое-то психическое состояние или ощущение – это про активность нейронов?

В итоге он получил ответ про то, что коэффициент корреляции между одним и другим всегда будет равен 1 и не нужно множить лишние сущности в рамках объяснения. В общем, выглядит это очень странно.

С одной стороны, в этом ответе подменяется понятие корреляции в широком смысле (взаимосвязи чего-то с чем-то) понятием корреляции в узком смысле (статистическим показателем взаимосвязи двух переменных).
Если говорить про значение коэффициента корреляции равному единице, то это больше похоже на предмет веры, чем на какой-то эмпирический результат. Если посмотреть на какие-нибудь исследования в области нейрокоррелятов в психофизике – корреляции практически никогда не равны единице.

Также возникает вопрос и с лишними сущностями. В когнитивных исследованиях есть стремление к построению исчерпывающих объяснений и не очень понятно, на каком основании какие-то элементы объяснения нейробиологами объявляются лишними сущностями, а какие-то - нет.