До обеда сидел дома, а потом вышел прогуляться, но как-то неправильно. Так, что снова сидел дома. Пустота, подумал я, рвёт костью несущую стену, как метафора мотылька. И что ещё, после этого. Мой обед стоял на коленях. Книги лежат под коленями. Вся мебель как оркестр под управлением ангела-истребителя. И на дне десертной тарелки акварельная рыба пытается откусить край керамики. Время, повторяет Наташа, как скакалка. Если не прыгаешь, то она не нужна. И так далее. Круг, круг, джазовые квадраты. Но можно сходить в серную баню или на хайк. Там с гор чаще видно, что сон и пчёлы похожи на смесь математики и просодии пятого колеса. Даже не знаю, лучше останусь наизнанку. Наизусть. Как до обеда, иначе зачем это так называть. Ритм пространства на пороге чужого предзнания.

«Русская поэзия, от бунтарки Нины Искренко («в России всегда можно было легко и свободно / пред тем, как свихнуться, пойти и стрельнуть сигарету») до благонамеренной Инны Кабыш («Кто варит варенье в России, тот знает, что выхода нет») опирается на ужас и хтонь, как на поэтическое топливо. Человек русской культуры берет на себя роль посредника между нижним и средним миром, транслятора мрака и беспросветной тоски, которые по ходу дела эстетизируются. Мол, смотрите все, с чем нам приходится жить и какие прекрасные цветы на этой почве взращиваем… Исключения есть, а как же. Пастернак, например.»

Мария Галина. «Возле войны. Одесса. Февраль 2022 — лютий 2023»

«Confusion. Я переполнился тогда. Если честно, я думаю, что можно быть асексуалом и заниматься сексом. Я думаю, что можно быть аромантиком и быть в романтических отношениях. Рафаэль - он тоже идентифицировал себя как ароэйс - как-то раз сказал мне, что лучшие отношения и лучший секс у него были с другим ароэйс-человеком.
Что же эти слова тогда вообще значат, будь они прокляты?
Я думаю, что одно и то же можно делать абсолютно по-разному. Ты когда-нибудь слышала, как разные музыканты играют одну и ту же песню? Иногда сразу ясно, что одни понимают, что они играют, а другие нет. Одни знают смысл слов и нот, а другие нет.
Можно что-то делать на автомате, потому что так принято, не задавая вопросов, механически. Но тогда человек просто едет по рельсам и эти рельсы ведут его в пропасть. Ароэйс заставляет задавать вопросы, и даже если после этих вопросов делаешь всё то же самое, оно делается по-другому.
Веришь, нет - я думаю, так же и в христианстве. Иногда мне кажется, что все, чего Бог от нас хочет, - это чтобы мы задавали вопросы. Чтобы мы хорошо понимали, что делаем.
В тот понедельник я лежал в кровати и плакал сухими слезами. Звуки этого лета - confusion и одиночество.»

Гриша Пророков. Ничто, кроме сердца

«В этом доме пять лет назад сгорел подъезд. Он был весь чёрный со второго по четырнадцатый этаж. И на каждом из этажей разноцветными баллончиками было написано Welcome to Hell. Мы стояли ночью на балконе четырнадцатого этажа, держались за перила, целовались и дрочили друг другу, наслаждаясь опасностью. Матвей включил дарк-ремикс на Enjoy the Silence, и это было самое точное эстетическое решение. Потом я курил, держал Матвея за руку, в которую только что кончил, мы смотрели на чахлые панельки, пустой Парк молодёжи и заполняли его своими взглядами, полными свободы. Мы изобрели одну свободу на двоих, и это было впервые. И если бы кто-то смотрел на самый верхний балкон сгоревшего дома, он бы точно сказал, что мы крутые парни.

Мэт предложил меня проводить. Я стеснялся идти с ним к общаге и поэтому сказал, что это необязательно и не люблю все эти ритуалы. Мне казалось, будто все знают, чем мы занимались на Запорожской.

— Провожу, — настойчиво сказал он. — Я старомодный гей.»

Сергей Давыдов. Спрингфилд

Давай покажем друг другу Луну, как ухо придурка. Ты наденешь пододеяльник на пуговицах, а я верну микрозайм в грудную провинцию. Этим мы назовём нашего сына Еленойшварц. В честь водосточной поэзии ленинградской. Это нам так хочется пересказывать всё будущее на иностранном лю? Ласки рвут мою плоть, так хочется. Но это желание здесь не для нас. Оно наше. а) Кошмар. Мы поставили памятник этому сну приглушённым светом на улицу. Двери. Двери. Две. Через снежные шарики стихотворения прыгают дети, как в костёр новостей. Так вижу я тебя яснее. Смежными комнатами. Прямо мимо голоса. Ты ещё точнее, чем скажешь. 8 лю. И будильник, как мёртвый фокусник, на кладбище вай-фая. Без формы, чёрный. Постой. Все идут в голову. Правой. Правой. Ле. Четверг, пожалуйста, покройся равнобедренным перекрёстком, чтобы гладить тебя огоньками против шёрстки. б) Давай мы там соберёмся, покажем наших друг. В чём.

Ходили на похороны. Те. Того. Её лицо просвечивало горьким. А я украдкой смотрел сквозь его Соловки. Лил дождь. Их было два. Мы подставляли им ладони, как открытые мо гилы. Иглы в кроссовках. Внутри животных пелись окончания любовни вок. Уё. Буль. Вот ничего, это достойно смерти. А вот вот, этому ещё предстоит подрасти скидкой под человека. И в в в последний момент решили: никого не хороним. У-у-у. Легко. Кашица тел на блюде. Только перед этим мы поняли, как похоронят. В прошлом. Территория поднимается в воздух, как воздушное яйцо, и её разбивают осколком языка. Графомания слёз. Дети. Уб. Те. Не те вот. Они ходили внутри животиков на концерты репрессий. Двое под руки, двое в хуе. Их дождь из пальца обесточил к музыке. Флаги. Карты. Факи. Космос. А потом все скачали слова, чтобы цитировать морских гадов. У. Уб. Буль. Уё. Рюмка алжира и проволочный мультик. На просвет не видно пальчиков. Но если сказано за дом наперёд, то это тот мальчик.

Поужинали ведром мороженого. Половина пломбир, вторая как прелюдия к анонимности. Мы в связях с холодильником. Противозачаточных. Серпантин христианских вилок, шипучка и тостовый мир. Ты помнишь, как повидло. Помню, говорю. А сам держу в уме чайную ложечку. Лгу. В квартире квартира, а в ней другая квартира. Поменьше, спрятана от мебели. Чем её только не находили. Языком в переплёт. До неё 8 ничей из зимы в микроорганизм. В переносной крысе. А он мне отвечает, что здесь будет жив. С невестой калорий. Зима, уходи. На этом закончили. Ртуть. Тараканы. Изюм. У тебя медведь во рту. Что ты не говоришь. Вижу. Не то. В том-то и то. А ты пиши словно аноним, сидя в морозильнике. Иначе пройдёт. Горы в приборы. Правдой затыкай уши. Не скушай. Не не. Не спи. Сон как маркетплейс. Что увидел, то твоё. Но уже не торт. Только перее. Перейдём к десерту. Снова мороженое. Ем.

«В Берлине с недавних пор стало продуцироваться новое "изобретение". Дамские оркестры там очень популярны, но артистки обыкновенно не блещут красотою. Публике это, конечно, не нравится. Для устранения этого "неудобства" антрепренеры придумали сажать в "дамские" оркестры на первые места девушек, хотя и очень хорошеньких, но не имеющих понятия о музыке. Этим soi-disant артисткам дают в руки скрипки, струны которых предварительно смазаны мылом; красавицы очень смело и грациозно пилят на скрипках, которые не издают ни малейшего звука. Диссонанса нет никакого, и публика вполне довольна.»

"Петербургская газета",
No250 за 12 сентября 1897 года

сегодня я впервые работаю в детском книжном, где в подвале расположен экзотариум — в нем можно залипать на питончиков, змей, хамелеонов, жаб и других чудесатых созданий 🐸

«От страсти к стихотворству не спасает, по-видимому, ничто: ни пол, ни какое-либо исключительное положение. В Ростове-на-Дону произошло следующее. Около 7 часов вечера горничная госпожи М. поставила в коридоре, выходящем во двор, самовар, который уже почти вскипел. Во двор вошел какой-то прилично одетый господин и, подойдя к горничной, спросил, можно ли видеть ее барыню. Горничная ответила, что барыня спит. Тогда неизвестный, вынув из кармана записную книжку, написал карандашом записку и, вручив ее горничной, попросил разбудить барыню, так как она очень спешно нужна, и передать ей записку. Горничная все это в точности выполнила и затем зажгла лампу, чтобы можно было прочесть записку.

В последней было помещено вот что:

БАРЫНЯ СПИТ,
САМОВАР КИПИТ...
КОГДА БАРЫНЮ РАЗБУДЯТ -
САМОВАРА УЖ НЕ БУДЕТ!..

И действительно, когда барыня и горничная выбежали в коридор, то самовара уже не было. Красть пришел и все-таки не стерпел: вдохновился и написал стихи... Беспощадная страсть!»

"Петербургский листок",
№307 за 8 ноября 1892 года

«Когда речь идет о недопустимости отмены русской культуры, русской классики в школах и так далее, и у меня сбивается ориентир (ну вот как же без русской классики), я просто представляю себе, что Украина - это такая Польша. И все становится на свои места. Ну, просто такая страна. Отдельная страна. Со своим языком, в общем и целом почти понятным (на самом деле нет). Со своей историей и культурой. Когда-то была частью общего пространства, потом перестала. Никто не требует от Польши русской классики в школьной программе.

<...>

Трехсотую сетку гуляли с молодым вином и домашними вкусностями. Поскольку последнюю мы делали для Одесской ПВО, они "подарили" нам ракету, на ней нам можно написать все что угодно. Предлагают "красота спасет мир". Но это же, говорю, cancelled Достоевский. Вот и хорошо, говорят, там им и надо.»

Мария Галина. «Возле войны. Одесса. Февраль 2022 — лютий 2023»

чем я занят на работе

Пробую сказать не это. И вот снова не выходит. Это удача. Только поздняя, как сорт яблок. Опыление восхищает при твоём имени. Он говорит ей, что этот процесс сродни мышлению. Пробую увернуть язык, частью речи зацепиться за фуникулёр. Норы и книга монтируются в рилз. Через улицу они пошутили, что в рекламе «Tbilisi In Peace» пропущено слово. Ambient цветения, инжир бьёт Землю. Брайан Ино, они увернулись. Бит. Окно. Снова удар. Удар. Обветшалый модерн. Прочитай это как палиндром дыр между человеком и отсутствием тела. Гроздья ничего. Дерево не вывозит собственные плоды. Ещё зелёные. В чёрной шали на плечах. Грузинская княгиня сегодня не в духе, не пустила в свой дом для съёмки. На веранду XIX века, где у кота обрублен хвост, как три его последних года жизни. Томик Гоголя на грузинском. Выглядит как экзотика. И следы собачьих зубов на загривке. Ещё свежие. И листья в руке. Листья или совпадения, спрашивает её, и боится ответа. Видно, фраза кажется тупой. До аутоагрессии. До неузнавания. До удара по голове. В наказание. Но как иначе спросить, если это та самая удачная. Сейчас. Пчёлы. Косточка к косточке. 1+1. Всё сошлось.

«Перемена температуры имеет большое влияние на книжный рынок. Один из главных книгопродавцев в Париже утверждает, что летом он продает гораздо более книг большого формата, нежели зимой. Он дает этому обстоятельству следующее объяснение. Большинство людей имеет привычку читать в постели и вот, чтобы не подвергать действию холодной температуры комнаты свои руки и плечи, зимой предпочитаются маленькие томики, которые удобно держать в руках, не обнажая плеч и рук из-под одеяла. Летом же этих неудобств не существует и поэтому величина книги не имеет значения.»

"Приазовский край",
No263 за 12 октября 1895 года

как мы читаем книги

Я отделился от любви, как Поручик Киже от собственного тела. На расстояние Воды-и-ответа. Там открыта клетка книги. Но не книга, а спелое разрезанное яблоко без сердцевины. Из пепла её деревьев вырваны финальные стихотворения. Автор повесился на собственном хвосте. Горе, как написал тот самый Введенский, который жил до меня. В прошлой жизни мы с N. восстановили ошибки этой поэзии и теперь показываем их между кадрами фильма-в-жизни. Чёрные слова на чёрном фоне. Хронометраж три года, 1933 год выпуска на экраны, производство согласных ГДР. Все минус-актёры играют будущее. Кашель. Аллергия на цветение. Море-дирижабль. В закадровом пространстве есть окно для Вопроса. Блэкаут голоса Андрея Черкасова ничего не произносит, просто живёт рядом с главным персонажем. Не актёром, а книгой в центре стихотворения. Их кошку зовут Мурнау. Концептуально это neu-московский котоэкспрессионизм. Про животных в Тбилиси N. шутит, что айгишники везде хорошо зарабатывают. Поклон – пению:. Autechre, шучу я в ответ в пустом кинозале без нас. Мы всё время сидим спиной к экрану. Финальную сцену играют на расстоянии от любви. Это дерево без корней внутри горла. Лунный свет в слове-кадре как пощёчина пространства. Ничего, только удар авантсцены перед камерой. Цифровой занавес, NNNAAAMMM.

Мы с тобой живём в съёмной монтажной склейке. Ты читаешь сюжеты затем, не смотришь сами фильмы Лучше, пусть Человек из Подольска займётся этим, говоришь Ему будет. полезно. Только всё. повторяешь лишь бы, не было депрессии. Просыпаешься без тела, сверху лежит человек № 217. Белый, как чесночная головка сердца. Тело спрятано, но ты не знаешь Где. Слева музыка пушкина справа Замза, Умрии и Воскресн. Три СЛОНа поэзии. БРАБА! Как по-вавилонски про это про. кричал Василий Каменский. Самолёт его глаза и сейчас закрывает ся синее небо. Смотри, как я подглядывают ся за нами через замочную зачёркнуто-монтажную склейку в центре засекреченного кадра. Лишь бы не было зачем. спрашиваешь. Я тоже хочу отвечаю тся. И прячусь за памятник Воздуху. Но слова возвращаю тся страшно как зомбивамп-ирысолдаты. Чеснокивода и кресты вы оставляют дома. Громб! Тряска! В центре города падает большая таблетка ад. И смотрит на горожан тревожно-депрессивными зуба ми подчёркнуто голубы ми глаза ми.