«Я уверенно рассчитывал, — писал Челлини, — что, окончив мною начатую работу над Персеем, все мои испытания должны обратиться в высшее наслаждение и славное благополучие…

Я начал с того, что раздобылся несколькими кучами сосновых бревен… и одевал моего Персея… глинами. И когда кончил выводить воск, я сделал воронку вокруг моего Персея… из кирпичей, переплетая один поверх другого и оставляя много промежутков, где бы огонь мог лучше дышать; затем я начал укладывать туда дрова, этак ровно, и жёг их два дня и две ночи непрерывно; убрав таким образом оттуда весь воск и после того, как сказанная форма отлично обожглась, я тотчас же начал копать яму, чтобы зарыть в нее мою форму (но от огня начался пожар в мастерской, огонь заливали водой, а сам мастер простудился и с лихорадкой слег в постель.

Пока Челлини был в беспамятстве, ученики испортили всю работу, бронза застыла, и мастер, больной и измученный, снова встал у горна. Добавляя дрова и усиливая жар, Челлини добился того, что застывшее «тесто» снова превратилось в пластичный металл, но из-за огромной температуры печи в мастерской опять вспыхнул пожар. Его тушили «водой и полотнищами»)…

И когда я увидел, что воскресил мёртвого, вопреки ожиданию всех этих невежд, ко мне вернулась такая сила, что я уже не замечал, есть ли у меня ещё лихорадка или страх смерти (вдобавок ко всем неприятностям, не выдержав температуры, треснула крышка горна, и бронза стала выливаться.

Затем обнаружилось, что бронза плохо заполняет форму, от слишком большой температуры, как пишет Челлини, «выгорела примесь» (добавки олова, которые обеспечивают пластичность сплава).

Я велел взять все мои оловянные блюда, и чашки, и тарелки, каковых было около двухсот, и одну за другой я их ставил перед моими желобами, а часть их велел бросить в горн (через трое суток приступили к постепенному охлаждению формы.

Это заняло еще два дня. Снимая одну за другой части формы, мастер вскрывал отлитую скульптуру, удивляясь, что «не получилось никакой недохватки… казалось прямо-таки, что это дело чудесное, поистине направленное и содеянное Богом». Бронзы не хватило только наполовину стопы Персея.

Из автобиографического «Жизнеописания» Бенвенуто Чиллини (1558—1566), впервые изданного в Неаполе в 1728.

К. Е. Маковский во время работы над своей грандиозной картиной «Воззвание Минина к нижегородцам».

«Разрез», Эрик Булатов, холст, масло, 110 × 110, 1965–1966.

Одна из самых известных картин раннего Була­това. «Этот идущий из абсолютной глубины, из бесконечной пространственности свет и со­став­ляет основу всякого света, любой освещенности.

Настроившись на него, вскрыв этот свет для себя, и не в «жизненной практике», а прежде всего на картине, внутри картины, Эрик уже навсегда придал своему искусству ту основу и те глубинные абсолютные характеристики, среди которых на равных существует пережива­ние и воздействие этого света как «благого», «прекрасного», Илья Кабаков, из книги «60–70-e… Записки о неофициальной жизни в Москве».

Одна я вижу тут развитие идеи и цитирование «Зеленой полосы», Розановой?

«Скачет красная конница», К.С. Малевич, холст, масло, 140×91, 1932. ГРМ.

На обратной стороне холста Малевич написал: «Скачет красная конница из октябрьской столицы на защиту советской границы». Чтобы не возникало досадных недопониманий. И поставил 1918 год.

С Днём защитника Отечества!

Самой дорогой работой Валентина Серова является «Портрет Марии Цетлиной» 1910 года. Полотно ушло с молотка за рекордную для произведений художника сумму £9,27 млн ($14,51 млн).

Произошло это на «русских торгах» Christie’s 24 ноября 2014 года. Это была самая высокая цена, когда-либо заплаченная за произведение искусства на специализированных «русских торгах», проводимых в Лондоне.

С этим рекордом Валентин Серов сразу попал в первую десятку самых дорогих картин русских художников и встал рядом с такими всемирно известными именами, как Марк Шагал, Николай Рерих или Наталия Гончарова.

«Портрет Марии Цетлиной» — хрестоматийное произведение, получившее восторженную оценку современников Серова. Как писал Николай Эфрос, портрет «до того сильный, точно это не живопись, а скульптура. …Серов не только пишет лицо — он разоблачает подноготную души». А душа перед нами самая благородная: Мария Самойловна Цетлина (в девичестве Тумаркина) была общественным и политическим деятелем, издателем, меценатом и просто красавицей, глубину глаз которой воспевали художники и поэты.

В голодную зиму 1917–1918 годов Мария Самойловна с мужем Михаилом Осиповичем Цетлиным устраивали салоны, где находили ласковое слово и бесплатную еду все — «от Вячеслава Иванова до Маяковского», как вспоминал потом Илья Эренбург. Дом Цетлиных был столь же гостеприимным и в эмиграции; в Париже Мария Самойловна вместе с мужем издавала произведения Бунина, Куприна, Мережковского и других деятелей русского зарубежья.
Мария Самойловна, как гласит легенда, была выбрана в модели самим Серовым.

В 1910 году, увидев ее однажды в парижском ресторане вместе с семьей ее, тогда еще, будущего мужа Михаила Цетлина, Серов захотел во что бы то ни стало написать ее и даже пообещал ее будущему свекру бесплатный портрет его семьи в обмен на право написать потом их спутницу. Семейного портрета Осип Сергеевич Цетлин так и не дождался, а портрет Марии все равно был написан. За те несколько недель, что длились сеансы позирования, Цетлины так сблизились с Серовым, что даже назвали потом своего сына Валентином в честь художника.

«Портрет Марии Цетлиной», Валентин Серов, картон, масло, темпера, 107×73,4, 1910. Частная коллекция.