Я хочу заимствовать фрагменты этого перевода для своего романа. В конце сделаю сноску:

В этом произведении процитированы

Илиада Гомера
Книга непокоя Пессоа
Михаил Кузмин
Джон Китс
Леонид Губанов
Новеллы конца Анны Бабиной
Война и мир
2666 Боланьо
Гиперион Симмонса
Террор Симмонса
Ложная слепота Уоттса
Дмитрий Воденников
Николай Бердяев
Василий Розанов
Иван Шмелев
Библия
Лед Анны Каван
Город и город Мьевиля
Укус ангела Павла Крусанова
Одсун Алексея Варламова
Иосиф Бродский
Жук в муравейнике Стругацких
Трудно быть Богом Стругацких
Автобиография красного Энн Карсон
Лишь краткий миг земной мы все прекрасны Вуонга
Доктор Живаго
Балаган Курта Воннегута
Научные статьи сотрудников Института криологии РАН
Внешнестратегическая концепция Ирана
Лисид Платона
И еще всякая всячина

Привет, спишь?

Моя рецензия на фильм «Роднина». Честно говоря, не люблю спортивные драмы за эффект слезодавилки: я проплакала все два часа фильма, мне кажется, хотя там даже ничего особенно грустного не происходило. Просто потому что. Еще интересный момент: «Ледниковый период» взрастил плеяду актеров, способных кататься за фигуристов почти без дублеров. Еще многих женил и замуж выдал. Не поспоришь, самое полезное телевизионное шоу в истории.

https://blog.okko.tv/reviews/rodnina-vsem-rekordam-nashi-imena

Сегодня умерла композитор София Губайдулина. Фрагмент из ее интервью с Энцо Рестаньо:

Э.Р. — Мне кажется, что тема молчания, глубинного внутреннего резонанса созвучна Вашей музыке.
С.Г. — Да, но не только моей — музыке Валентина Сильвестрова, Александра Кнайфеля, Арво Пярта тоже. А вот — строительство целых храмов из молчания, из пауз — музыка Луиджи Ноно.
Помню, как в Берлине в 1986 году после исполнения моей симфонии "Слышу... Умолкло...", Луиджи Ноно пришел поздравить меня за кулисы. Ничего не говоря, он взял мои руки в свои, и мы долго молча смотрели друг на друга. И по его молчаливому взгляду я поняла: вот — брат.

По воскресеньям я хожу (а иногда не хожу) в церковь: приезжаю на станцию метро «Площадь Восстания» и иду мимо Московского вокзала к Феодоровскому собору. Это романовский собор. Он был построен в честь 300-летия воцарения дома Романовых. Его колокола носили и носят романовские имена. Генерал-губернатор Москвы Джунковский вспоминал, что во время освящения храма тот показался ему холодным, неприятным – место вблизи свалок, на окраине, совсем не соответствовало храму-памятнику в честь Романовых. Николаю II храм, напротив, понравился. Император нашел его красивым и светлым.

Я прохожу мимо Московского вокзала и каждый раз вспоминаю, как в конце августа 1851 года с этого вокзала поезд впервые повез из Петербурга в Москву пассажиров — батальоны Семеновского и Преображенского полка. Через пару дней по Петербургско-Московской железной дороге проехал и царский поезд.

Я представляю, как отсюда же уезжает Николай Александрович. Бьют колокола Феодоровского собора. Я только представляю всё это, но не могу воспроизвести точно, потому что вся Российская империя кажется мне долгим снежным сном. Сегодня тоже идет снег. Я смотрю на него и думаю: так и было когда-то, и тот же снег шел.

На Валааме я всё размышляла, как туда приехал Иван Шмелев с молодой женой. У Исаакиевского собора — как Мандельштам решил устроить там панихиду по Пушкину. Пришла целая группа писателей, и Мандельштам раздавал всем свечи.

Для них это было такой естественной жизнью. А для нас стало древней сказкой. Но после стольких лет совсем другой страны у нас всё ещё есть церковь, и есть вокзал, и можно представлять, как уезжает царский поезд, как Николай и дочки приезжают в собор, который сейчас всё чаще называют просто «Фео». У нас почти не осталось настоящей памяти, но есть сентиментальное воображение, и его хватает.

Другое представлять гораздо проще. Советский Союз – как летний сон. Недавно сидела на встрече, где одна из участниц вдруг начала рассказывать, каким ужасным был Советский Союз, как она посвятила жизнь борьбе с поклонниками СССР. Мой друг, сидящий рядом, сказал: такие вещи вообще нельзя говорить вслух. И я согласилась.

На службе сегодня читали об исцелении Христом расслабленного. И отец Димитрий сказал, что чудо в этой истории – не только исцеление, но и то, как много делают друзья расслабленного, чтобы приблизить его к спасению. Я никогда об этом не задумывалась раньше, но, на самом деле, они делают невозможное.

«Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий Пост». Так начинается «Лето Господне» Ивана Шмелева. Он посвятил его Ивану и Наталье Ильиным. Он писал Ильину: «Где-то свидимся?.. Если бы в Москве!..». Теперь они там вместе и лежат. Да, сегодня Великий Пост.

Вот так всё в нас переплавилось и выправилось, вот куда выросло. Бесконечна благость и премудрость Того, Кто позволил и велел существовать всем этим противоречиям. Эту цитату Льва Толстого я впервые прочла у Михаила Шишкина. И мне кажется она, перешагнув два века, оказалась про нас.

Британский дирижер Саймон Рэттл говорил, что «летающая отшельница» Губайдулина лишь время от времени приходит к нам на землю, приносит свет, а затем вновь улетает на свою орбиту. Что ж, с 13 марта, вероятно, свет всегда теперь будет лишь на той орбите. Написала для Forbes Woman о композиторе Софии Губайдулиной:

https://www.forbes.ru/forbes-woman/532863-kak-kompozitor-sofia-gubajdulina-ob-edinala-v-svoej-muzyke-veru-i-avangard

Музыкальный журналист Алексей Мунипов по просьбе оркестра MusicAeterna написал путеводитель по Второй симфонии Малера. Путеводитель прекрасный весь целиком, но я выделила несколько историй, в которые сразу влюбилась. Они о том, как на нас влияет искусство.

Существует много анекдотов о преображающей силе Второй симфонии, но ни одна не сравнится с историей Гилберта Каплана, нью-йоркского миллионера и издателя журнала Institutional Investor. В 1965 году он оказался на концерте, где этим произведением дирижировал Леопольд Стоковский, и вышел из зала другим человеком: «Зевс метнул молнию, и моя жизнь изменилась». Каплан стал одержим этой музыкой и в конце концов превратился в дирижера- любителя, но особого рода — он исполнял только Вторую Малера.

Саймон Рэттл собирался стать перкуссионистом, но в 12 лет попал на исполнение Второй и понял, что не может думать ни о чем, кроме дирижирования. Всего через шесть лет он организовал исполнение этой симфонии и продирижировал ею на выступлении студенческого оркестра. Свое первое знакомство с Малером Рэттл описывает в новозаветных терминах — как «мою дорогу в Дамаск».

Не все услышавшие «Воскресение» становятся дирижерами, но эмоциональное потрясение, связанное с симфонией, описывают очевидцы уже самых первых исполнений. Сестра Малера, Юстина, свидетельствовала, что на берлинской премьере 1895 года незнакомые люди обнимались и рыдали в голос. Традицию кататься на этих маниакальных качелях заложил сам автор, утверждавший в одном из писем, что во Второй симфонии «вас как будто валят дубиной наземь, а потом на крыльях ангелов возносят в высочайшую высоту». Инна Барсова в классическом труде о симфониях Малера вспоминает термин, который использовали по отношению к искусству Микеланджело, — terribilità, «устрашающая сила».

Есть, конечно, что-то особенное в условно чистом, почти детском взгляде на музыку, литературу или живопись. Когда ничего не знаешь и просто идешь смотреть. Но для меня искусство ценно своим контекстом. Они чувствовали столько всего, когда слышали Малера — теперь мой черед. Садишься в зале, а на тебя наваливается устрашающая сила не только музыки самой по себе, но и памяти, которую она несет. Из форм бессмертия, известных миру, эта, вероятно, самая объединяющая.