Возможно, на наших глазах рождается новая мюнхенская традиция: каждую весну запрещать какую-нибудь песню к исполнению на Октоберфесте – чтобы сделать её в итоге бессмертным хитом праздника. В прошлом и позапрошлом году все силы были брошены на борьбу с ужасной, отвратительной, сексистско-мизогинной «Лайлой» – которая уже два Октоберфеста бодро звучит из каждого шатра. Но, как говорится, a new challenger appears: теперь общественному спокойствию угрожает совсем вопиющий «Лямур тужур»!

Предыстория, если вы вдруг не знаете, такова: была невинная композиция L’Amour Toujours от известного итальянского диджея Джиджи Д’Агостино. Записанная ещё в благословленном 1999-м, кстати. Но в конце прошлого года отвратительные «ультраправые» негодяи повадились петь под мелодию Д’Агостино ужасное «Deutschland den Deutschen, Ausländer raus» (категорически осуждаем!). Последней каплей стала вечеринка на Зильте, где к кощунственным словам добавились богохульные жесты и дьяволопоклонничество. Ну и песню, в итоге, на Октоберфесте (да и не только на нём) запретили совсем. Ведь кто-то может начать петь совсем не то!

В общем-то, запрет сейчас совершенно не означает, что Визн-2024 пройдёт без «Лямур тужура». «Лайлу» два назад запретили к исполнению примерно в то же время, но в итоге запрет отменили. Потом её опять запретили – и опять передумали. Так что в сентябре будет виднее; в любом случае, благодаря «эффекту Стрейзанд» песня стала супер-популярной и полезла вверх в народных чартах: теперь её послушали даже те, кто подобной музыкой не интересуется. Спасибо федеральному правительству за музыкальный ликбез.

Но кого-то, вероятно, интересует – а что это было? Откуда такая серия нелепых выходок с нехорошими лозунгами на видео и не менее нелепая реакция наверху, благодаря которой о новом ремиксе узнали все? Очевидный ответ: BfV досрочно выполняет годовой план по борьбе с врагами конституции. Видимо, все премии за разоблачение заговора принца Генриха уже раздали; теперь нужно предъявить новые подвиги. Ну и вот.

Немцы – люди прямые и честные, они всегда всё озвучивают открытым текстом. Глава BfV Томас Хальденванг выступил ещё в январе и был предельно ясен:

«Немецкое общество, как мне кажется, сильно обленилось. Люди погрузились в свою комфортную частную жизнь и не осознают, не понимают, насколько серьезными стали угрозы для нашей демократии.
<…>
И я хотел бы, чтобы эта часть общества, молчаливое большинство страны, проснулось и, наконец, заняла четкую позицию против экстремизма в Германии, против правого экстремизма в Германии, против антисемитизма в Германии, а не оставляла это поле для периферийных экстремистов».

Немец сказал – немец сделал. Сначала в Гамбурге прошёл «марш исламистов» с требованием срочно построить халифат, потом в Зильте провели веселую майскую вечеринку (нехорошие лозунги под «Лямур тужур» кричали ещё с ноября прошлого года, но черту подвёл именно Зильт). Уверен, что в обоих случаях сотрудники тайной полиции оторвались от души.

(Мой тезис о методах немецкой тайной полиции вы слышали много раз, могу повторить его ещё раз: всё «экстремистское» подполье Германии на 9/10 состоит из сотрудников и агентов спецслужб. В девяностые это вышло наружу – потому что люди потеряли берега и начали создавать «неонацистские группировки» с нуля, просто для хорошей отчётности. Сейчас они ведут себя скромнее, но методы не изменились)

BfV работает как часы. Посмотрим баланс: «обленившееся» общество гневно стучит ножками и требует бескомпромиссной борьбы с антисемитскими исламистами и неонацистскими экстремистами; спецслужбы в который раз доказывают свою необходимость; немцы, как и много лет назад, знакомятся с итальянской музыкой – в этот раз с ленто-виоленто. Потери: хоровое исполнение «Лямур тужур» в шатре «Лёвенброя» (уточняется).

Ах да, ну и «Лайлу» теперь уже не отменят. Кстати, её авторы держат нос по ветру и, похвалив мелодию Д’Агостино, горячо поддержали её запрет. «Нормальный диджей эту песню играть не будет даже без запрета – и никто с мозгами в голове не станет петь такие отвратительные слова». Буквально, vade retro, Satana :-)

Я всё собирался присоединиться к вспыхивавшим тут и там дискуссиям про «ИИ», но постоянно чего-то не хватало: то слов, то времени, то духа. А потом я вспомнил, что был человек, который уже высказался – и намного лучше, чем мог бы я сам.

Уступаю кафедру ему.

Австрийская пресса задается грустным вопросом – отчего в Европе всё так плохо с ИИ? У американцев-то и «ОпенАИ» есть, и «Гугл» с «Метой». Чат наш Гепете скоро в американские президенты сможет баллотироваться, а где европейские продукты? Европейцы, где же ваш Бог генеративный ИИ, где большие языковые модели?

И действительно, их нет.

(Почти, но об этом ниже)

Причины совершенно тривиальны, и «Штандарт» их называет сам: чрезвычайная зарегулированность всего в ЕС, евробюрократия, драконовские законы о «личных данных», а также совсем недавний гвоздь в киберботинок – принятый в мае регламент об искусственном интеллекте. О каком же прогрессе тут может идти речь? Пока выжившая из ума Европа пользуется бумажной почтой или скрипит факсами, передовые американцы вместе с технократами-китайцами покоряют очередной «последний фронтир». Дело раскрыто: проблемы европейцев порождены их дурацкой Европой. Опять:-)

Но что, если это не так? Вдруг странная политика ЕС в отношении ИИ имеет рациональное объяснение? Ну, то есть не сумасшедшие немцы взяли и просто так закрыли все АЭС (потому что сумасшедшие и немцы), а это следствие некой стратегии: разумной и выгодной в текущих условиях. Что, если и отношения ЕС и ИИ можно трактовать так же?

Давайте посмотрим на этот самый регламент об ИИ. Прежде всего, он делит ИИ на несколько категорий риска, от «неприемлемого» до «минимального». ИИ, отнесенные к категории «неприемлемых» фактически запрещены. Речь идет системах, которые способны манипулировать поведением людей; собирать биометрические данные в общественных местах; и заниматься составлением «социального рейтинга». По мере снижения уровня риска смягчаются требования к системе; к «минимальному» риску отнесены ИИ для игр или спам-фильтров. Но это не самое главное. Куда важнее, что регламент также требует документации того, откуда берутся данные для обучения модели; чем выше степень риска, тем полнее и точнее должна быть документация.

На это в статье жалуется Йозеф Хохрайтер, один из ведущих немецких специалистов в области ИИ: языковая модель, которую он разрабатывает, из-за регламента попадает в категорию высокого риска, что накладывает на него обязательства по подробной документации данных для обучения модели. И это одновременно лишает его возможности кормить свою модель теми же данными, что и американцы. Почему? Потому что это не может быть достаточно задокументировано.

- Мы могли бы иметь технологию лучше, чем у «ЧатГПТ», но нам не разрешают её использовать, - возмущается Хохрайтер, - Я считаю это абсурдным.

Да, абсурд, безумие, мракобесие. Но давайте ещё раз сформулируем требования ЕС: нельзя кормить модель чем попало. И уж точно не надо кормить её американскими данными. На что это похоже? Совершенно верно, на сельское хозяйство. И разный подход к нему по обе стороны океана.

Я как-то уже говорил, что американцы – глубоко религиозные материалисты. Следствием этого является пренебрежение к нематериальным сущностям; например – информации. Если что-то нельзя пощупать, этого как бы и не существует; а несуществующие вещи нет смысла учитывать при планировании. У американцев тут слепое пятно. Положительным следствием такого подхода является американская свобода слова, совершенно невозможная в Европе. Отрицательным – пущенная на самотек культура, например. Очевидно, что к обучению ИИ американцы относятся так же, как своей пищевой промышленности («побольше и подешевле»); европейцы же, верные старым принципам, отправились регулировать «кривизну огурцов» и в сфере машинного обучения. Причины на то у них есть, причём самые веские. Ознакомиться с ними можно в любом школьном учебнике европейской истории, описывающем последние лет четыреста. Уж если для государств чрезвычайно важно, что говорят (и о чём думают) люди, то машины и вовсе будут ходить по струнке.

(Ну и, разумеется, нельзя забывать про частный случай такого подхода – «коэффициент Мавроди»)

Продолжу сельскохозяйственную аналогию: США, безусловно, производят больше сыра, чем Франция и Германия. Но лучше ли он? Американцы-то убеждены, что да:-) Не буду спорить. «Жираф большой, ему видней».

Строгие регуляции ЕС осложняют жизнь для частных компаний, однако посреди выстриженного газона к небу всё же тянутся отдельные ростки. «Штандарт» пишет и о них: это немецкий «Алеф Альфа» и французская «Мистраль». Последняя описывается как, в общем-то, единственный успех ЕС в сфере ИИ: на фоне американских колоссов она выглядит более чем скромно (два миллиарда евро капитализации против семидесяти пяти у «ОпенАИ»), но ничего лучше пока нет.

Однако что это за компания? Как ей удалось так развиться? Её ведь тоже должно было придавить бетонной плитой европейских регулирований, как остальных. Всё просто: «Мистраль» – это французский правительственный проект. По бумагам ей руководит вундеркинд из парижских предместий Артюр Менш (идеальная фамилия для директора конторы, занимающейся ИИ :-), но в соучредителях отчего-то появляются люди из Елисейского дворца. Например, Седрик О: советник Макрона и бывший госсекретарь по вопросам цифровизации; человек настолько скромный что в статье о «Мистрали» на Википедии он не упоминается. Во ковидные времена он курировал проект приложения TousAntiCovid, который даже самая лоялистская пресса назвала провалом; но, похоже, с «Мистралью» он вполне реабилитировался.

Однако политика ЕС не сводится к удушению частных огородиков в сфере ИИ ради строительства государственных колхозов. Раз «Мистраль» всё же выросла, её, наверное, приспособят к делу на родине? Будет документы в межведомственной переписке обрабатывать: французский и немецкий у нее получше, чем у «ЧатГПТ» – несмотря на отставание по производительности. Не совсем. «Мистраль» недавно заключила договор с «Микрософтом», её главный продукт – Mistral Large – появится в сервисах «Микрософта», точно так же, как раньше продукты «ОпенАИ», например. Зачем «Микрософту» несколько разных больших языковых моделей тоже понятно: для разных аудиторий. Очевидно, что в Европе он будет продвигать именно «Мистраль», имеющую благословление от Брюсселя.

(Как вы понимаете, с «Алеф Альфа» ситуация точно такая же, только у немцев труба пониже. Основан при небрежно замаскированной поддержке немецкого правительства и по достижению зрелости сосватан «Хьюллет-Паккарду». Немецкие сыры уступают французским, но тоже весьма неплохи)

(А пионерами этой схемы, вероятно, являются англичане, впихнувшие в «Гугл» свой DeepMind)

Таким образом, следите за руками: ЕС делает фактически невозможным разработку ИИ вне государственного контроля, одновременно жестко регулируя использование иностранных моделей (тот же «ГПТ» находится в градации рисков посередине). Затем выращивает свои правильные проекты на экспорт – для американцев, которым, в силу европейских регуляций, будут нужны продукты, сертифицированные для использования в Европе самой же Европой. Все они будут воспитаны на превосходных данных: чистых, как альпийская вода и зеленых, как луга Прованса. Не удивлюсь, если однажды для европейских ИИ введут защищённое наименования мест происхождения, как для шампанского и рокфора :-)

P.S.

Немецкая пресса с утра порадовала хорошими новостями. Помните нашумевшую майскую вечеринку на Зильте — где под «Лямур Тужур» очень плохие люди кричали «Ауслендер раус!» и энергично взмахивали правой рукой? Перечисляя потери от бурной деятельности спецслужбистов, определенно решивших выполнить годовой план за шесть месяцев, я об одной умолчал. Пострадала не только итальянская электронная музыка, но и некая студентка гамбургского политехникума HAW, которую, после идентификации на видео — снятом и слитом в Сеть доблестным BfV, кем же ещё? — решили из вуза исключить. Мысли на этот счёт у меня имелись самые разные, но я решил помолчать и выждать, чем же всё кончится.

И вот он, хеппи-энд: безымянную студентку исключать из политехникума не будут. Проступок её, безусловно, ужасен, но лишение доступа к образованию — наказание несоразмерное. В Германии исключение студента «за поведение» регулируется земельными законами, которые разнятся от одного бундесланда к другому (в Берлине, например, требуется, чтобы суд сначала признал учащегося виновным в уголовном преступлении; на севере законы оставляют университетам больше пространства для маневра). Гамбургский HAW в мае запустил процесс исключения, заодно запретив студентке появляться на кампусе (хаусфербот), но, в итоге, всё отменил. Комиссия сослалась на собственные правила: чтобы быть исключенным, студент должен совершить не просто «тяжелый проступок», а ещё и «наносящий урон вузу». HAW благородно решил, что ему урона нанесено не было — в конце концов, богохульством девушка занималась в свободное от учебы время в баре «Пони», а не на кампусе.

(BfV тоже можно похвалить — не стали топить, вероятно, единственного постороннего человека, забредшего на их отчётную вечеринку. Впечатлительную дурочку пожурили и отпустили доучиваться с миром)

К слову, решение верное не только из соображений гуманистических (не наказывать за неправильные мысли), но и вполне практических. Колумнистка «Шпигеля» напоминает, что люди с университетским дипломом за АдГ — которая, разумеется, считается подлинным виновником всего это безобразия — голосуют реже. Соответственно, чем больше молодых людей учатся в вузах, тем меньше голосов достанется плохой партии, и тем больше — хорошей. Поэтому, продолжает автор статьи, не стоит переживать, что молодежь, надравшись шампанского, кричит «Иностранцев вон!» — поступят в университет, перебесятся и поумнеют. Главное не опускать руки и продолжать работать с ними.

Этот тон — не просто damage control после недавних выборов в Европарламент, на которых впервые получившие право голоса школьники вместо полагающихся им «Зеленых» проголосовали за мемную АдГ. Некоторое время назад пресса с удвоенной силой начала писать о том, что в Германии хромает политическое воспитание молодежи. «Оно хорошее, но почему-то хромает».

Тот же «Шпигель» в качестве антитезы публикует рядом дивное интервью с восемнадцатилетней гимназисткой Луизой Баснер, генеральным секретарем федеральной школьной конференции. Барышня сурово топает ножкой: мало, мало в школах занимаются политикой! Типичный немецкий школьник не просто возмутительно аполитичен и идеологически безграмотен, он ещё и зависим от политических взглядов своих родителей! Образовательные учреждения должны ещё активнее проводить воспитательную работу среди учащихся; в первую очередь, обучать школьников медиаграмотности (то есть, умению отличить правдивую правду от вражеских пропагандистских «фейк-ньюс») нужно не в седьмом классе, а сразу в начальной школе! А то насмотрятся своих тиктоков, и голосуют потом за неправильные партии.

(И, добавлю я, ходят в неправильные бары, где слушают неправильную музыку, подпевают ей неправильными словами, да и руками двигают тоже совершенно неправильно. Вот что значит отсутствие образования)

И становится ясно — эта девушка пойдет далеко. У нее есть политическое чутье и понимание момента:-) Впрочем, и зильтскую грешницу со счетов я бы списывать не стал. Может, это тот самый сюжет про барышню с улицы, случайно заглянувшую внутрь государственного механизма. Тогда помилование — лишь начало интересного пути.

Я жив, здоров и легитимен. Просто в это время года, да ещё и при такой погоде, комментировать реальность или упражняться в построении гипотез совершенно неохота. Хочется плавать на доске по озеру, есть мороженое и набивать ачивки в Европу Универсалис. А новостями если и интересоваться, то только такими:

«Переступив порог его лавки, клиенты оказывались в ином мире. Маленькое королевство Жерара Винера располагалось по адресу Ландверштрассе 12. Восьмидесятипятилетний француз там чинил фотоаппараты, а вокруг на деревянных полках хранились бесчисленные старые камеры. Всё это безвозвратно ушло в прошлое: Винер окончательно закрыл свою лавку неподалеку от мюнхенского вокзала».

Я понимаю, что это звучит бравирующим мещанством, но это первая новость за последний месяц, на которую мне захотелось отреагировать. В последние лет двадцать Жерар Винер был единственным мастером в Мюнхене, бравшимся за ремонт старых фотоаппаратов (действительно старых, выпущенных ещё до Второй мировой). А сейчас вот он ушёл на покой, и я его совершенно не осуждаю; всё же, восемьдесят пять – это солидный возраст даже для президентов США. Но кто же теперь будет реанимировать «Фойгтлендеры» и приводить в божий вид «Иконты»? Мсье Винер же буквально был один такой на весь город. Все остальные ушли на пенсию (или, кхм, ещё дальше) много лет назад.

(Подозреваю, что во всём опять виноваты женщины. В 15-м году семидесятишестилетний Винер планировал работать до восьмидесяти лет и деликатно жаловался на супругу, предлагавшую продать лавку со всем винтажным хламом внутри. А в январе этого года Винер планировал чинить камеры уже до ста лет – «а что ещё дома делать?»; дальше вновь упоминалось мнение его la femme, которая считала, что с лавкой пора завязывать. Похоже, что матриархат всё же победил)

Биография у Винера несложная и вполне соответствующая эпохе: родился в Париже незадолго до Второй мировой, там же выучился на механика. Жизнь у молодого человека начала складываться, но тут ему исполнилось восемнадцать лет, что означало призыв на военную службу и неизбежное участие в специальной военной операции по поддержанию порядка в Алжире. Поэтому он немедленно собрал чемодан и уплыл в Венесуэлу.

(Впрочем, эту часть своей биографии Винер всегда рассказывал без подробностей, а если вопросов становилось слишком много, то вообще переходил на французский. Так что тут открывается безбрежный простор для спекуляций самого разного толка – отчего парижский юноша выбрал в качестве тихой гавани именно неспокойную южно-американскую диктатуру?)

Прибыв в Каракас, Винер поступил в местный кинематографический колледж, а на жизнь начал зарабатывать ремонтом фотоаппаратов. Когда война в Алжире завершилась, он вернулся домой, а еще через десять лет переехал в Мюнхен. Там он открыл свою лавку в стратегически выгодном месте (десять минут от вокзала) и полвека с лишним брался за ремонт абсолютно любой камеры. В новом тысячелетии Винер начал принимать в починку даже цифровые фотоаппараты: по его словам, чинить их было даже проще: меньше двигающихся деталей. Но, как я уже сказал, ценность лавки Винера была не в том, что он чинил камеры, а в том, что он соглашался чинить любые. Довоенный «Ролляйфлекс-автомат», например, сейчас в ремонт не берут даже конторы, специализирующиеся на технике «Ролляй» – а Винер брал и чинил. А теперь всё. Всё. «Где мы теперь будем лечиться?».

Хотя в последние лет десять каждый визит к Винеру был чем-то вроде лотереи. Дедушка мог просто забыть о заказе на пару месяцев, перепутать его или даже потерять. Но других-то вариантов не было, а результат стоил риска.

(Что касается лично меня, то совсем впадать в праздность я всё же не планирую. Несмотря на лето и погоды, я набрёл на пару интересных статей и почти начал набрасывать их конспект. Если коварная летняя стихия опять меня не одолеет, я скоро его опубликую :-)

Где-то раз в десятилетие в Германии начинается дискуссия об уместности «нацистского вокабуляра»: слов, порожденных режимом распоясавшимихся ролевиков эпохи Victoria и Hearts of Iron. Если проклятые нацисты говорили «партайгеноссе» («товарищ по партии») и «культуршаффенде» («деятель культуры») – значит, это плохие отвратительные слова, которые никогда нельзя повторять. Или можно? «Давайте сядем в кружок и вызовем дух Виктора Клемперера порассуждаем».

Автор этого канала сидел в таком кружке как минимум трижды – в разных декадах – и однажды изрядно удивился, когда нацистским словом был объявлен «айнтопф»: незамысловатая деревенская еда, нечто среднее между рагу и густым супом.

- Позвольте, - удивился я, - как же «айнтопф» может быть нацистским? Крестьяне им питались ещё в те времена, когда Браунау был баварским, а Моцарты жили в Аугсбурге.

В ответ мне посоветовали меньше спорить со старшими. «Айнтопф» – нацистский термин, точка. Хотя переименовывать сомнительное блюдо – а уж тем более отказываться от него – никто не будет. Поезд ушёл.

Я, конечно, не поверил: данный тезис звучал невероятно дико, примерно как «солянка – большевицкое слово». Но и спорить со старшими и уж наверняка более компетентными товарищами не решился. А потом, уже много лет спустя, мне в руки попала небольшая, но очень интересная брошюра Даниэлы Рютер, посвященная буквально одной теме: айнтопфу в т.н. «Третьем Рейхе». Не могу её не пересказать.

Но для начала немного контекста. Битва с неправильными словами – лишь часть великой войны, которую Германия ведёт с известной эпохой; это то самое «преодоление прошлого» на практике. И шараханье от слов, которые брал в рот Гитлер, ещё не самая причудливая её часть.

Вот пример свежий (и весьма наглядный). В июле министерство обороны Германии попыталось частично расширить континуитет традиций бундесвера и на события Второй мировой. Любой армии нужны героические фигуры из прошлого: результативные лётчики, танкисты-асы, герои-подводники и т.д. У самого бундесвера, которому ещё даже семидесяти лет не исполнилось, определённо маловато славных страниц: конечно, помощь обществу во время наводнений и эпидемий заслуживает похвалы, но построить на этом военную традицию как-то сложно. Соответственно, можно было бы обратиться к опыту других, более бурных эпох – но те лежат в запретной зоне. Единственный элемент эпохи ВМВ, не просто разрешенный к использованию, а ставший фундаментом идеологии бундесвера – это неудачная попытка военного переворота, святое и праведное 20 июля 1944 года.

(Как вы помните, кончилось всё тем, что армия честно пытается следовать традициям режимоборчества – как научили – а государство её, отчего-то, за это наказывает)

Как на идею военного министерства чтить выдающихся (т.е. набивших много фрагов) немецких военных, сражавшихся во Второй мировой войне, отреагировало общество, вы прекрасно можете догадаться сами. Общее настроение отлично суммирует возмущенный вопль колумниста TAZ Дирка Эккерта:

«Он [бундесвер] скрупулезно фиксирует, сколько «воздушных побед» одержали летчики-истребители во Второй мировой войне: 352, 301 и 275.

Таким образом, сбитые самолеты союзников и их экипажи, которые отсрочили поражение нацистской Германии и падение нацистского режима, оцениваются как нейтральные военные достижения. Но это не так. Любая подобная воздушная победа была лишней»

Видите? Опять разоблачили подлую натуру живших в нацистской Германии «нацистских немцев»: они, негодяи такие, поленились заглянуть в хрустальный шар и узнать, что в 1946 году НС-режим признают преступным, а их самих, соответственно, преступниками. Вместо этого они продолжили выполнять приказы, следовать государственным законам и общественным нормам. «Народ-урод», ну что тут поделать.

(Не проигрывайте мировые войны. Избегайте этого любой ценой. Кстати, вот неплохая стратегия, как не доводить до поражения в мировой войне – не начинать её)

Конечно, идею бундесвера похерили. Образцом военной доблести снова будут герои, бесстрашно эвакуировавшие из Афганистана 65 тысяч банок пива. Надеюсь, однажды их именами назовут какую-нибудь авиабазу.

А вот пример комичный – но тоже показательный. Немцы очень гордятся тем, что именно Германия первой изобрела и внедрила систему почтовых индексов, которая существенно упростила жизнь почтальонам и почтовым ведомствам. Но есть одна проблема: этот административный прорыв случился в 1941 году. То есть, получается, что проклятые нацисты сделали что-то хорошее, а бедные люди до сих пор вынуждены с их сатанинским изобретением жить. Как теперь пользоваться почтой, когда из каждой цифры индекса на тебя смотрит Гитлер?

Немцы выкрутились так: было объявлено, что систему почтовых индексов изобрел не hostis humani generis, а некто Карл Бобе. И не когда-нибудь, а в 1917 году, когда «наблюдаемого Гитлера» ещё не существовало.

Вы спросите – а почему же тогда индексы ввели только четверть века спустя? Отвечаю: дело в том, что Карл Бобе был сумасшедшим. С милым таким, безобидным хобби – оптимизировать существующие системы. В 17-м году он придумал современную систему индексов, потом загорелся идеей улучшить немецкие железные дороги – рейхсбан. Бобе непрерывно слал письма в дирекцию рейхсбана, фонтанируя новыми рацпредложениями; в какой-то момент он всех утомил и ему просто перестали отвечать. Тогда Бобе, протестуя против чиновничьей черствости, нарисовал себе «билет» с правом «использование всех существующих и будущих средств передвижения в пределах Вселенной» и начал с ним ездить в поездах. Иногда удавалось проехать бесплатно; чаще скромного гения всё же ссаживали. Потом ему присылали счета на оплату штрафа; Бобе в ответ отправлял юмористические стихи собственного сочинения.

В какой-то момент борца с системой отправили в психиатрическую лечебницу, но потом всё же выпустили. Основания к тому, видимо, имелись, потому что для действительно сумасшедшего Бобе оказался слишком живучим: он пережил и нацистов, и войну. Тем не менее, финал оказался достаточно предсказуемым – в феврале 1947 году возле Билефельда (которого не существует) гениального изобретателя переехал британский грузовик :-) Бадум-тсс!

Я привел эти два примера, чтобы продемонстрировать, насколько немцы не любят обращаться к нацистской эпохе. Видите, чтобы не отказываться от приоритета даже в такой мелочи, как почтовые индексы, был придуман целый Карл Бобе: псих с нелепой биографией – но зато не нацист. С военными подвигами, конечно, сложнее. Предположу, что смелое начинание министерства обороны провалилось из-за того, что правильный момент ещё не настал. В конце концов, в СССР тоже был период, когда единственно верная точка зрения на Отечественную войну 1812 года заключалась в том, что царские генералы преступно оттягивали поражение дикой отсталой России, сопротивляясь прогрессивным силам Наполеона. А потом «что-то случилось» и Кутузовы-Багратионы-Барклаи вдруг стали великими героями прошлого, примерами для подражания и вообще гордостью страны.

(Впрочем, лично на мой взгляд, в СССР за смену точки зрения заплатили слишком большую цену. И в таком случае, черт с ними, с Хартманном и Топпом. Правда, не стоит оно того)

Ну а теперь возвращаемся к айнтопфу. Как ни странно, но тезис «айнтопф придумали нацисты» почти верен. Почти.

Блюдо, для приготовления которого нужно свалить покрошенные продукты в один котел, разумеется, существовало примерно всегда. Но единого названия для него существовало; в каждом регионе его именовали на свой лад и имели собственный рецепт – из доступных в этом же регионе ингредиентов.

(При этом, например, уже в конце XIX века айнтопф почти не готовили в сытой Баварии и пафосном Берлине)

Само слово «айнтопф» – Eintopf – появилось в устной речи лишь в XIX веке (точная дата сильно плавает); а достаточную распространенность получило лишь во время ПМВ как фронтовая пища солдат, позволявшая минимизировать отходы и максимизировать калории. После войны айнтопф стал основным блюдом в благотворительных столовых и однозначно ассоциировался с нищетой, разрухой и военным поражением.

Официально «айнтопф» вошёл в немецкий язык в 1934 году, когда это слово – первоначально в варианте Eintopfgericht – появилось в словаре «Дудена», определявшим тогда языковую норму.

Поскольку произошло это при нацистах, появились законные основания говорить о «нацистском происхождении» термина.

Однако дело, разумеется, не только в этом.
Ведь нацисты внесли искомое слово в «Дуден» не просто так: это случилось в рамках масштабной программы организации и популяризации «айтопфзоннтагов» – «айнтопфных воскресений».

Так как нацисты не приходили к власти демократическим путём, они пытались легитимизировать себя благодаря социальной демагогии и популизму. Великая депрессия ввергла Германию в новый экономический кризис, и немцы, которые только-только успели понюхать нормальной жизни в середине двадцатых, снова оказались в нищете. И значительная часть тогдашней нацистской риторики была построена не на ресентименте (Данциг на хлеб не намажешь), но на обещаниях дать работу безработным, накормить голодных и согреть замерзших. Важной частью этой программы стали регулярные «Винтерхильфсверки» (WHW, Winterhilfswerk – зимняя помощь): акции по сбору пожертвований для безработных и малоимущих, чтобы помочь тем пережить тяжелые зимние месяцы.

Сама идея WHW не принадлежала нацистам; они целиком и полностью содрали её с аналогичной программы, созданной в последние годы Веймарской Германии для той же цели: помогать резко обнищавшим из-за кризиса немцам. Нацисты поначалу этого не скрывали, но обещали делать всё лучше, в первую очередь – собирать больше денег. Это всячески подчеркивалось в пропаганде первых нацистских лет, где НСДАП хвасталась собранными суммами. Объем пожертвований действительно был выше, чем во время аналогичных сборов между 1918-м и 1933-м; вот только в Веймарской Германии участие в благотворительности было добровольным.

Да, поставив себе задачей превзойти благотворительные программы властей-предшественников, нацисты начали выжимать деньги из населения. Доходило до смешного: после запуска первого WHW осенью 1933 года, нацисты очистили улицы от попрошаек – буквально, чтобы избавиться от соперников, получавших зимнюю помощь «напрямую». Впрочем, эффект от этой акции был скорее пропагандистский («Гитлер пришёл – порядок навёл!»); потому что главным конкурентом НСДАП по сбору пожертвований у населения была сама НСДАП: она к этому времени отрастила кучу щупалец в виде разнообразных партийных организаций, которые общипывали зарплаты рабочих бесконечными добровольно-принудительными сборами на разнообразные хорошие дела. Тот самый «полтинник на детей Германии», только Швондер приходил не один, а их выстраивалась целая очередь; так что в 1933 году немецкий рабочий отдавал на «благотворительность» в четыре раза больше, чем в 1932-м.

Айнтопфзоннтаг стал ещё одной стратегией по выкачиванию денег из граждан. Сначала идея выглядела совсем просто: по воскресеньям на улицах проводят очередное мероприятие по сбору денег, заодно предлагая всем желающим пообедать айнтопфом. Сэкономленные деньги (раз люди наелись дешевым айнтопфом, а не более дорогой едой) предлагалось также пожертвовать на WHW. Затем Геббельс предложил устраивать айнтопфзоннтаги не только на улицах, но и дома: с осени до весны, в первое воскресенье месяца, немецким семьям предлагалось готовить не традиционные воскресные блюда – сложные и дорогие – а скромно варить айнтопф. Опять же, сэкономленные на этом деньги, порядка 50 пфеннигов, следовало отдать блокварту (управдому / районному старосте) на WHW. Те же рекомендации получили все заведения общепита, включая гостиницы и вагоны-рестораны. Везде подают айнтопф, все едят айнтопф (пусть и всего шесть раз в год) Идиллия!

Большинство историков сходятся в том, что WHW и особенно айнтопфзоннтаги не были какой-то заранее продуманной программой нацистов, а вышли случайно. Нацистам требовалось выдоить из населения как можно больше средств (в том числе и для соцпрограмм, но смысл-то от этого не меняется), так что они ухватились за веймарский благотворительный проект и начали его модернизировать по ходу дела, пытаясь добиться максимальной эффективности. В принципе, это можно сказать про любые нацистские инициативы. «Государство непрерывной импровизации», как однажды их охарактеризовал Дэвид Шонбаум.

То, что WHW в первые годы режима существовали для выкачивания денег у населения, следует из того, с какой назойливостью и упорством нацисты занимались сбором средств «на благотворительные программы». Дело не ограничивалось блоквартами, которые по воскресеньям обходили квартиры с кружкой для пожертвований. Геббельс с самого начала трезво оценил реальный уровень солидарности трудящихся с партией, поэтому пожертвование в пользу WHW стало фактически ещё одним налогом, который просто вычитали из зарплаты; однако всегда подчеркивалось, что речь идёт о добровольном взносе. В общем, нормальная налоговая такая нагрузка, как при любом другом социализме. Они ведь действительно не так уж сильно отличаются.

(В какой-то момент нацистское руководство пришло к выводу, что сильно перестаралось с перераспределением средств. Скажем, в 1934 году выяснилось, что рабочий, получавший 120 рейхсмарок в месяц – а это довольно мало, но таковы были зарплаты – после всех налогов и сборов, включая «добровольное» пожертвование на WHW, имел на руках лишь ~92 марки. Считайте, на четверть меньше. В общем, даже в современной Европе налоговая система как-то гуманнее: там государство хотя бы не покушается на минимальную зарплату.

Наличие «перегибов на местах» было признано в отдельном меморандуме рейхсминистерства экономики: там отмечались курьезные случаи, когда пожертвование на WHW сдирали с тех, кто получал настолько малое жалование, что оно не облагалось подоходным налогом или когда взнос требовали с человека, получившего благодаря пожертвованиям значок WHW и, по идее, освобожденного за счет этого от дальнейших выплат)

Масштаб поборов был огромным; нацисты не брезговали вымогать пожертвования и коммунистов с евреями. Это оправдывалось включением и их в программу помощи. В 1935 году, выступая на открытии WHW 1935/36, Гитлер сказал:

«Мы не мелочны. Если он [коммунист] голоден, он должен получить еду».

(Ужасно смешная фраза, конечно. Звучит как мем с Форчана :-)

Набрав силу, нацисты исключили евреев из общенемецкого WHW, создав для них в 1938 отдельный, еврейский.

Но поскольку разговоры про деньги всё же, не вполне приличны, официально нацисты апеллировали к «духовной» составляющей айнтопфзоннтагов. Есть айнтопф нужно не ради экономии и пожертвований (хотя это и важно); нет, просто это сплачивает нацию. Вся Германия в первое воскресенье месяца, и бедные и богатые, приносят общую жертву великой цели и вместе едят одно и то же блюдо, символизирующее подлинный немецкий дух. Тут режим делал упор именно на богатых: с точки зрения пропаганды было выгодно показать неимущим классам, как «проклятые буржуи» хотя бы раз в месяц хлебают айнтопф, а не жуют рябчиков с ананасами. Это подчеркивалось в снимках, которые публиковались в прессе и в плакатах, посвященных WHW. Солидарность! Прищучили богатеньких, поставили их на место.

(Также были предприняты попытки оправдать айнтопфные дни религией: дескать, христиане постились по пятницам, заменяя мясо рыбой – в память о жертве Спасителя. Почему бы немецкой нации не поститься по воскресеньям, питаясь айнтопфом, чтя погибших в Мировой войне?

В принципе, уже этого предложения достаточно, чтобы трезво оценить, какое отношение нацизм имел к христианству – конечно же, люди, буквально предлагавшие заменить Иисуса жертвами войны, и ввести в честь этого эрзац-пост, были очень набожными и богобоязненными. Но тут, как мне кажется, интересно другое: это очень похоже на современный культ «мертвой войны»: ведь у и нас есть и погибшие за наши грехи на Великой войне, и храмы в их честь, и, пожалуй, настоятельные рекомендации совершить акт самопожертвования – например, изменить диету; в том числе и для того, чтобы почтить память мучеников и отсрочить грядущий конец света. Ну вы знаете: Ju will it se bags und so weiter. Что не удивительно, ведь национал-социализм был не реакцией, а торжеством модерна, хотя ролевики-косплейщики довольно успешно убедили окружающих в обратном)

Как реально простые немцы относились к принуждению есть айнтопф и кидать деньги в нацистскую кружку? Именно так, как вы и подумали – люди себе не враги. И то и другое при любой возможности саботировалось. По воскресеньям они старались готовить воскресные блюда – ну не гуся, ладно, так богато люди не жили – но хотя бы свинину какую-нибудь с кнёдлями. С деньгами всё еще очевиднее. Как пела величайшая группа мира:

I want to keep my money
And give away absolutely nothing

Если была возможность поборы не платить, их, конечно, не платили. Избавиться от вычетов из зарплаты на производстве было сложно, а вот закрыть дверь перед блоквартом во время воскресного визита – очень даже легко. Это подтверждалось и внутренними правительственными документами («тут платят, тут не платят»), и отчётами разгромленных социал-демократов, ушедшими в изгнание, но продолжавшими собирать данные о ситуации внутри Германии – пока это было возможно. Вот выдержка из такого отчёта, речь идет о ситуации в 1934 году в одном из местечек Рура:

«В первое айнтопфное воскресенье целые [многоквартирные] дома отказались сдавать деньги. Сильнее всего сопротивлялись женщины. Они прямо заявили, что их прежде всего заботит, как они сами переживут зиму – и них нет ни одного лишнего пфеннига на WHW. Звучали намёки на нацистское руководство. Сборщики упорно давили. Данные отказников записывали. Женщины продолжали сопротивляться: «Перепишите хоть всех, у нас от этого больше денег не появится».

Да и сама идея есть айнтопф тоже не нашла особого понимания у беднейших слоев: самые состоятельные из них и так его ели семь дней в неделю.

Средний класс саботировал как раз сам айнтопф, рассчитывая, что после того, как он внесёт пожертвование, государство перестанет лезть на его кухню. Государство не переставало: появились карикатуры, где состоятельный бюргер откупается от сборщика пятьюдесятью пфеннигами, а у него с кухни тянет запеченным гусем. От общепита правительство, как вы помните, тоже требовало подавать в соответствующие дни только айнтопфы (что, очевидным образом, было направлено против среднего класса, так как бедняки в рестораны не ходили); однако эти государственные ограничения действовали только до 17:00, поэтому публика стала просто приходить обедать вечером.

(Первым в итоге сдалось партийное руководство в Гамбурге, которое предложило отменить айнтопфные ограничения для ресторанов, разрешив подавать любую еду – в обмен на доплату в фонд WHW).

И средний класс, с его нежеланием есть айнтопф, раздражал нацистов ничуть не меньше, чем «жадные» бедняки. Гитлер, открывая WHW в 1935 году, озвучил это прямым текстом:

«И не надо мне говорить: «Ах, эти взносы, они так утомительны!». Вы никогда не испытывали голода, иначе бы знали, как утомителен бывает голод. <…> Или вот другие говорят: «Ну знаете, этот айтопфзоннтаг, я, конечно, сделаю взнос, но у меня желудок, проблемы с желудком, не понимаю я этого, вот вам десять пфеннигов!». Нет, мой дорогой друг! Мы всё это сделали специально. Дело даже не в том, что это айнтопфное воскресенье принесло тридцать миллионов марок, а ты бы никогда не смог посчитать всех людей, которые получили горячий обед и все те миллионы, которые мы собрали. Ты, мой фольксгеноссе, наверное, этого не понимаешь. И раз не понимаешь, мы можем тебе это сказать: очень полезно вернуть тебя обратно, к твоему народу, к миллионам твоих фольксгеноссе, которые были бы счастливы, если бы у них на столе был тот айнтопф, который ты ешь, может, раз за зиму. Мы всё это сделали специально, и менять ничего не будем. Напротив, мы убеждены, что это почётный день немецкой нации; а тот, кто от него уклоняется – бесхребетный вредитель среди нашего народа».

Куда уж прямее. «Ешь айнтопф, Ганс. И деньги плати. Выбирать что-то одно – нельзя».

Однако у нацистов имелась и третья причина – помимо описанных выше финансовой и идеологической – пичкать людей айнтопфом. Она, на мой взгляд, и была самой важной.

Ладно, давайте отвлечёмся на прискорбный инцидент с Павлом Дуровым. Но, видит бог, мне больше нравится писать про айнтопф :-) И я обязательно ещё продолжу.

Вот картина нашей эпохи одним предложением: анонимные телеграм-каналы строят конспирологические версии об аресте владельца «Телеграма», которому инкриминируют наличие в мессенджере анонимных каналов, распространяющих нехорошую информацию. Как говорится, «живите дальше в проклятом мире, который сами и создали»:-)

Строго говоря, арест Дурова в ЕС не является каким-то невероятным событием. Европа всегда крайне серьёзно относилась к информации, её источникам и средствам передачи; именно поэтому в ЕС нет аналога американской Первой поправки, а обсуждение отдельных тем буквально запрещено под угрозой уголовного преследования. Европейцы знают, что мир не ограничивается материальной сферой, и ищут способы контроля над «тонкими материями».

К этому стоит добавить процесс усиления государств, отращивающих всё новые щупальца для управления населением. Пруссия в 1867 году национализировала почту Турн-и-Таксисов не из-за зависти к красивым стикерам маркам, а потому что государство накопило достаточно сил и захотело контролировать переписку подданных. Прусской полиции было очень интересно, что они там пишут, а какой-то Максимилиан Карл, вместо того, чтобы отдать ключи шифрования, начал рассказывать про цифровую свободу и независимость от государства.

(Его, конечно, в тюрьму не сажали – удалось договориться. Но этой сделки хотела Пруссия, а не Турн-и-Таксисы; последние сумели лишь минимизировать ущерб для себя)

И сами жители ЕС люди вымуштрованные. Дурова им по-человечески жалко, но для среднего европейца «Телеграм» – это темный переулок, где распространяют наркотики и нелицензированную правительством информацию, снимают проституток, а также общаются террористы. Он в этом уверен, так как, во-первых, об этом сказали в новостях, а во-вторых еще год назад раздел в «Телеграме», называвшийся «Люди поблизости», выглядел буквально так.

Но сводить всё к борьбе государственной машины и гордого одиночки было бы, вероятно, неправильно. Образ «Телеграма» как свободного мессенджера, не зависимого ни от одного государства, создан пиар-службой Дурова. Строить картину мира на рекламных лозунгах, всё же, несколько наивно. В реальности ситуация несколько иная. Напомню, что в нулевые Дуров неожиданно выстрелил клоном «Фейсбука»: изначально таким же неудобным, как оригинальный «Фейсбук», но за несколько лет проект был доведен до ума и стал очень хорош. После этого его де-факто национализировала РФ, а Дуров уехал из страны; считается, что его выдавили чекистские костоломы, отнявшие бизнес у петербургского гения – но Турн-и-Таксис нашего времени покинул Россию с 300 миллионами долларов наличными. «Во все тяжкие» смотрели? Вот и представьте количество денежной массы. Если стодолларовыми купюрами, это, на секундочку, три тонны. И Дуров, значит, аккуратно сложил их по чемоданам, сдал в багаж и улетел в Швейцарию. А потом на эти деньги зарегистрировал компанию в британской юрисдикции. Ни в точке А, ни в точке Б к нему вопросов не возникло. Значит, что? Значит, видимо, то, о чём Михаил К. из канала по соседству написал ещё шесть лет назад. Человек показал себя в криптоколонии, и метрополия дала добро на повышение.

(В названиях обоих проектов Дурова, сданных государствам под ключ, чувствуется британская ирония. Про «ВКонтакте», который in touch with tovarishch major, не шутил только ленивый. А мессенджер «Телеграм» – это буквально telegram messenger, доставщик телеграмм, толковый шустрый мальчонка на велосипеде. Но в условиях Британии этот мальчонка носил форму Его Величества, соблюдал воинскую дисциплину, а также чётко и безукоризненно выполнял все приказы начальников. Цитирую из Википедии: «Посыльным запрещалось кататься на перилах и курить; будучи в форме, играть в азартные игры или в карты; заходить в публичные дома разрешалось только для доставки сообщений. С 1915 по 1921 год к этим требованиям добавилась утренняя зарядка». Ваша переписка, леди и джентльмены, в надёжных руках. Не волнуйтесь.

А ещё вы теперь знаете, почему Дуров регулярно выкладывал фото с голым торсом и постоянно напоминал, что не пьет и не курит. Человек блюдёт инструкции-с!)

Впрочем, я согласен умерить конспирологический пыл. Пожалуй, на все 100% «Телеграм» британским проектом не является, своя доля акций там есть и у Франции, и даже у Германии. Как отмечает всё тот же Михаил, французское гражданство Дурову ведь за что-то дали. А самая первая штаб-квартира «Телеграма» в далеком 2014 году располагалась в Берлине; там же тогда жил и сам Дуров (который ещё в 2013-м часто приезжал в Мюнхен). Год спустя по необъяснимым причинам её перенесли в Дубай (якобы, не все из команды Дурова смогли получить немецкий вид на жительство, ага-ага. Просто дело пошло слишком хорошо и такой проект был Германии не по чину, что вполне подтвердилось позже – в условиях, приближенных к боевым, она прохлопала целый трубопровод). Соответственно, происходящее сейчас можно объяснить, например, переделом долей собственности. «Телеграм» станет менее британским и более «евросоюзным».

Будучи неисправимым оптимистом, предположу, что Павлу Турн-и-Таксису ничего страшного всё же не грозит. После официальной сдачи под ключ второго проекта, ему поручат третий. Так уж устроены государства: они почти не умеют создавать новое, только заимствовать и регулировать; а для инноваций нужна частная инициатива. Кто-то же должен построить ракушку, в которую залезет государственный осьминог.

Популяризация айнтопфа была важна для нацистов, потому что позволяла сократить потребление продуктов населением. Режим с самого начала готовился к войне, так что под нож шли любые невоенные расходы. О чём, в принципе, тоже было сказано прямым текстом. В начале 1936 года Геббельс объявил:

«Если что, мы сможем обойтись без масла, но никогда – без пушек».

Позже это переформулировал Гесс в виде известного лозунга «Пушки вместо масла».

Я не думаю, что для кого-то это прозвучит откровением, но на всякий случай скажу ещё раз: немцы при национал-социализме жили бедно. Процветающей страной они могли показаться только жителям великого Советского Союза, где примерно в ту же эпоху натурально случился массовый голод со случаями людоедства. На таком фоне, конечно, и айнтопф будет выглядеть достижением.

Нацисты действительно решили вопрос безработицы, возникший из-за последствий Великой депрессии; причем поначалу в приоритете были гражданские проекты и субсидии частному сектору. Но затем все ресурсы стали доставаться военной промышленности в ущерб легкой; одновременно с этим государство ограничивало импорт, чтобы оставлять в стране драгоценную валюту. В итоге, например, немцы остались без текстиля – его производство было фактически убито госрегулированием и невозможностью импортировать сырье; иностранный текстиль в продаже был редок и дорог. А к концу тридцатых вместо безработицы страна испытывала дефицит кадров: все рабочие руки высосала оборонка (позже к ней подключится вермахт), поэтому государство сознательно разрушало частный сектор, выдавливая его работников на военные заводы; в марте 1939 года был принят позволявший закрывать мелкие предприятия, если их владельцы «не соответствовали личным и материальным требованиям, установленным государством». Ну и т.д., и т.п.; вы это знаете всё сами, не хотелось бы пересказывать по 100500-му разу тезис «Гитлеровская Германия была типичным социалистическим государством». Вернёмся к айнтопфу.

При нацистах немцы жили в условиях хронического дефицита продовольствия: потому что госрегуляции унд приоритет оборонки. Одним из следствий этого был феномен, известный в немецкой литературе как Fettlücke, т.е. дефицит жиров. Он существовал уже в момент прихода нацистов к власти и со временем лишь усугублялся: в 1936 году немецкое сельское хозяйство покрывало лишь 69% жира, требуемого для питания; остальное приходилось везти из-за границы. С жирами для промышленности всё было ещё хуже: в 1937-м 90% потребностей в них покрывали за счёт импорта. А поскольку доктрина звучала как «пушки вместо масла» (и никак не наоборот), то финал был предсказуем: немцам следовало меньше есть – и, конечно, есть меньше дорогого и дефицитного мяса. Отсюда и айнтопфы. Если брюкву и картошку хорошо проварить, да добавить крупы, морковки и «гороховой колбасы», то можно и без свининки обойтись.

Призывами к «разумному потреблению», «самоограничению» и «умеренности» было немедленно заполнено всё информационное пространство. Именно тогда немцам объяснили, что правильно есть не белую булку, а дешёвый полезный цельнозерновой хлеб, и намазывать на него по утрам надо не сливочное масло, а творог и мармелад. Легендарная поваренная книга Мэри Хан, изданная первый раз в 1912 году и ставшая Библией немецкой кухни, немедленно пополнилась новыми разделами: «Айнтопфные блюда» и «Использование остатков». В газетах и журналах рассказывали, как найти применение хлебным коркам, картофельным очисткам и скисшему молоку. Домохозяйкам напоминали, что самый немецкий фрукт – это яблоко, а желать бананов и прочих ананасов элементарно неприлично.

(Нетрудно догадаться, что современные призывы к тому же в Европе имеют под собой те же основания. В военные времена надлежит экономить, а страны включают режим автаркии, переходя с заморского газа и урана на родные ветер и солнце. И, конечно, совершенно неприлично становится есть авокадо. Есть же замечательные яблоки!

Рискну повторить ещё раз: в современности Гитлер бы абсолютно без шуток вступил бы в партию «Зелёных», потому что ничего ближе к покойной НСДАП в политическом пространстве ФРГ просто нет)

Если WHW худо-бедно работала – что неудивительно, учитывая сколько денег она выжимала из населения – то айнтопфзоннтаги заявленных целей не добились. Как я уже упомянул, бедные жалели полтинника, при этом сам айнтопф они и так ели регулярно; богатые были согласны откупиться, лишь бы им не мешали обедать. Никакого единения нации вокруг котелка с фронтовой похлебкой не произошло.

Это стало понятно еще в 1933 году, но нацисты решили сделать вид, что не замечают массового уклонения от айнтопфной повинности. Возмущение гражданской несознательностью началось лишь год спустя, когда газеты официально возопили «доколе?», «позор!», и пошли те самые карикатуры и фельетоны. К середине тридцатых пропаганда айнтопфзоннтага утратила накал, а мероприятие превратилось в рутинный ритуал. Однако с началом войны всё началось по новой: Геббельс стряхнул пыль со старой риторики о необходимости «жертвы» (она ожидалась в первую очередь от среднего класса, который должен был пожертвовать своим комфортом, уютом, традициями и, конечно, деньгами ради Великой Идеи). Айтопфзоннтаг в 1939 году переименовали в «Опферзоннтаг», то есть – «жертвенное воскресенье».

Геббельс тогда объявил об очередной идеологической победе: айнтопф, наконец, стал основной едой немцев, поэтому готовить его в специальные дни в частном порядке больше не требовалось – раз его, дескать, и так едят все (однако для общепита эта повинность сохранилась). Так что от населения требовались только регулярные денежные взносы. После 1943 года схему упростили дальше; слово «айнтопф» в посвященных опферзоннтагам статьях практически не появлялось. Нацистам пришлось расставить приоритеты и полностью отказаться от кулинарного контроля в обмен на сборы.

Айнтопф – это хороший символ нацистской эпохи, её материальное воплощение: бедность, экономия на всём и диктат государства, которое, не снимая сапог, вламывалось в кухню и требовало вместо городского воскресного ужина готовить деревенскую еду (знакомую большей части населения по полевым кухням прошлой войны). Если подумать, то немцы нормально не ели хрестоматийные сорок лет: сначала ПМВ и её итоги, потом двадцатые, когда хорошая жизнь кончилась, едва начавшись, потом военный социализм тридцатых, потом война, потом послевоенная разруха. Те, кто всё это пережил, сумели поесть вволю как при кайзере-батюшке только в начале пятидесятых.

(Тут мой конспект начинает полагаться на статью Элис Уэйнреб, посвященную кухне ранней ФРГ. Интересно, почему именно у женщин получается так интересно писать о еде?)

Тогда символом немецкого возрождения стал гавайский тост. Его подарил публике повар-телеведущий Клеменс Вильменрод. Немцы, которые десятилетиями до этого заедали брюкву картошкой, пораженно тёрли глаза. Белый хлеб, ветчина, ананас (!) и сыр? И всё это нам? В 1952 году среднее потребление калорий в ФРГ выросло до 2800 на человека: немцы бросились отъедаться. В следующие пять лет продажи взбитых сливок выросли на 40%, выпечки – на 90%, просто деликатесов – на 77%. К середине пятидесятых два из пяти жителя ФРГ закономерно имели лишний вес, но винить их в невоздержанности как-то не поднимается рука.

(Дела у их восточных камерадов шли не так хорошо, но всё же общий рост уровня жизни затронул и ГДР, так что к её жителям постепенно тоже вернулись сытые времена. Однако нормального кофе – и других ненужных Самой Передовой из Германий излишеств – вновь предстояло ждать всё те же сорок лет)

Кстати, именно из-за всего перечисленного выше, знаменитая фраза «Пили бы баварское» не имеет смысла в обоих контекстах её применения. «Баварское» – это райнхайтсгебот, соблюдение технологических процессов и качественное сырье; ничего из этого при военном социализме долго не протянет. Баварского бы не пили сами немцы. После прихода нацистов к власти немедленно начался дефицит ячменя; причём исчерпывающе картину благоденствия при новом режиме даёт тот факт, что ячмень, среди прочего, шёл на производство эрзац-кофе.

(Настоящий кофе для немцев был дорог. Его потребление впервые за долгое время подросло лишь в 1937 году – чтобы улететь в военную бездну два года спустя)

Вообще, этот тезис в исторической литературе по понятным причинам крайне непопулярен, но в небольшом квазианонимном канале его озвучить, наверное, можно: первыми жертвами нацизма стали сами немцы. Кучка мутных личностей, узурпировавшая власть в обход законов, с первых дней активно начала разрушать прежнюю Германию, относясь к самим немцам – в интересах которых всё якобы происходило – как к ресурсу, причём недорогому. В конце концов, первый нацистский концлагерь, Дахау, изначально был построен для немцев и первым его заключенным стал типичный немец Клаус Бастиан: художник, юрист и немножко коммунист (а кто по молодости не совершал глупостей?).

(Некоторые вспомнят, что несколько восточнее в то же время происходило что-то похожее – ну так методы управления в колониях социалистических диктатурах не сильно отличаются. Да и красное знамя, к слову, впервые было поднято над Рейхстагом за десять лет до Кантарии и Егорова)

И никакого хеппи-энда для жителей нацистского режима в случае сугубо гипотетической победы во Второй мировой не ожидалось. Даже макабрический лор TNO оказался бы ближе к реальности чем пропагандистские постеры НСДАП.

Вот вы знаете, что в 1935 году – когда Гитлер окончательно разобрался с явными политическими противниками, а позиции НСДАП обрела всю полноту власти – были приняты известные Нюрнбергские законы. Они состояли из трёх частей: «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести», «Закон о гражданах Рейха», «Закон о флаге Рейха». Последняя часть делала государственным флагом Германии партийное знамя НСДАП вместо недавно возвращенного имперского триколора, а первые две определяли, кого считать евреями и что с ними теперь делать. Но не только.

«Закон о гражданах Рейха» официально вводил разные категории граждан:

- рейхсбюргеров: полноправных граждан

- (просто) граждан

(За период до 1945 года этот список расширили, там появились:

- «граждане с возможностью отзыва гражданства» – предполагалось, что через десять лет они получат статус обычного гражданина, в противном случае перейдут в категорию ниже

- «Лица под защитой Германского Рейха». Та самая «категория ниже», куда, как правило, включали не-немецкое население Богемии, Моравии и Польши

- Ну, понятное дело, «евреи» и «цыгане». Тут стоить отметить, что эта категория предназначалась для евреев и цыган с оккупированных территорий, немецкие евреи имели немецкое гражданство – только толку от него с определенного момента не было)

И полными правами обладали, как вы понимаете, только рейхсбюргеры. Чтобы стать таким, было совершенно недостаточно иметь немецкую фамилию и внешность или свидетельство о рождении на немецкой земли; кто тут рейхсбюргер, а кто нет, должна была решать Партия, выдавая соответствующий аусвайс. Нацисты просто не успели реализовать программу до конца. В 1935 году НСДАП милостиво приказала считать рейхсбюргерами всех немцев, пока не будут сформулированы четкие критерии. Потом, опять же таки, началась война и выдачу волшебных аусвайсов решили отложить до Окончательной Победы. Если бы она произошла, немцев ждало бы много сюрпризов.

(У меня есть в запасе лишняя тысяча символов, поэтому я немного поаутирую в пространство и задамся вопросом: обращали ли вы внимание на то, что два самых популярных мода к HOI4, Kaiserreich и TNO, посвящены победе Германии в Первой и Второй мировых войнах соответственно? Причем сюжет каждого из них построен на том, что от этого стало плохо всем и в первую очередь – самой Германии, которая буквально разваливается под весом Победы. И если в случае с TNO это допущение вполне здраво, хотя и используется для построения совершенно сюрреалистических сюжетов, то вариант Кайзеррейха выглядит откровенно натянуто. Выходит, что даже век спустя победителям – у которых в реальном мире ничего подобного не случалось – требуется убеждать себя и окружающих, что всё было сделано правильно, «потому что могло стать ещё хуже»)

Конечно, нельзя не отметить, что нацисты всё же не доводили население (точнее, ту его часть, которую считали полезной) до откровенного голода – даже в самые тяжёлые моменты войны. Впрочем, сделано это было не потому, что НСДАП переживала за немцев и хотела им добра, а потому что учла урок ПМВ. Тогда превращение страны в одну большую воинскую часть с выделением всех ресурсов фронту в ущерб тылу привело к голодным бунтам уже в 1916 году. Этого старались избегать, но описанной выше экономии на всём такой подход не отменял.

(Раз уж я так расписался, то могу ещё вспомнить смешной парадокс. Нацисты, чей режим зашёл в объединении Германии дальше всех, в какой-то момент стали продвигать региональные кухни. Объясняется это тем же прагматизмом: так проще организовать снабжение на местах. Если на юге будут есть свои шпецли, а на севере – свой грюнколь, то меньше нагрузки выйдет на логистику, инфраструктуру, etc. Но даже сломанные часы иногда показывают правильное время.

В ранней ФРГ популяризация региональных блюд тоже поначалу велась с совершенно конкретной целью: для реинтеграции свеженарисованных земель – что логично – и, внезапно, ради вовлечения женщин в политику; им так внушался легкий ресентимент. До эпохи Брандта ФРГ отказывалась мириться с утратой территорий за Одером; а полноценного признания ГДР вообще так и не произошло. В пятидесятые начали массово выходить поваренные книги, описывающие рецепты различных немецких регионов: Восточной Пруссии, Силезии, Судет, Саксонии, Тюрингии… Предполагалось, что у женщин – раз уж ими чаще пользовались женщины – в голове отпечатается образ Единой и Неделимой Германии от Рейна до Немана, а также возникнет вопрос, куда это всё подевалось. О результатах этого проекта есть разные мнения, но – как и в случае с Хайно – он спас важный культурный пласт старой Германии)

Подводя, наконец, итог, вынужден признать, что старшие товарищи были правы, и айнтопф, безусловно, имеет отношение к нацистской эпохе. Хотя само блюдо – вполне съедобное, надо просто уметь готовить – виновато не больше, чем другие элементы культуры прежней Германии, апроприированные нацистами: хоть имперский флаг, хоть старые песни.

При этом, как показывает Рютер, айнтопф – это символ идеологического провала нацистского режима и демонстрация того, что никакой консолидации общества нацисты не добились; да и пресловутая «всенародная поддержка» нацистов была вещью довольно фиктивной. В массовом сознании закрепилась чёрно-белая дихотомия: если люди не устраивают вооруженного восстания, значит, они поголовно сторонники режима и всецело его одобряют. Айнтопфный пример показывает, как немцы – в меру сил и способностей – пытались уклониться от государственных повинностей.

Рютер рассматривает финансовый (поборы) и идеологический (единение) аспекты айнтопфзоннтагов, не особо фокусируясь на третьем – экономии в условиях военного социализма и автаркии. Такая позиция понятна, потому что в Германии, как я уже упоминал, тезис о том, что немцы, вообще-то, тоже пострадали от нацизма, причем пострадали первыми (и даже может больше вс#%$>&NO CARRIER) является неприличным; соответственно, подчеркивание низкого уровня жизни немцев при режиме НСДАП рассматривается как попытка уйти от ответственности. Это хорошо видно в массовой культуре, где бедность немцев охотно подчеркивается при демонстрации эпохи ГДР, (пост)военных сороковых или беспокойных двадцатых, но никак не между 1933-м и 1939-м.

Есть и другая причина, по которой этот тезис лишний раз не поднимают. Европа периодически вынуждена переходить в режим военной экономии, который включает в себя и такой важный пункт, как сокращение гражданского потребления. Методы и тогда, и сейчас одни и те же; просто девяносто лет назад есть айнтопф нужно было во имя национальной солидарности, а сейчас отказаться от авиаперелетов и мяса необходимо ради спасения планеты. Сравнение с Гитлером неприятно любому; поэтому на успехах нацистов в экономии стараются не акцентироваться. Но мы-то хорошо помним, что «Защита окружающей среды – это защита Фатерлянда» :-)

И учимся любить айнтопф. Praemonitus praemunitus.

А что, если разбавить длинные и тяжелые конспекты почтенным жанром путевых заметок? Тем более, давно их тут не было. Давайте я, что ли, расскажу, как в прошлом месяце дышал морским воздухом. Исключительно в медицинских целях – ради профилактики дефицита йода.

Поскольку все климатические талоны ушли на авокадо я чту учение Преподобной Греты, выбирать надлежало из тех морей, к которым можно добраться на поезде. В итоге, я провел неделю в бывшей Шведской Померании, обретаясь, преимущественно в окрестностях Штральзунда – но иногда совершая железнодорожные марш-броски по окрестностям. Попробую поделиться впечатлениями.

Вор годе кунг

Штральзунд – это шведский город. Пусть и бывший. В учебниках истории шведский период подаётся как проходной эпизод: дескать, да, Швеция некоторое время владела кусочком Померании, но в XIX веке это недоразумение исправили.

Вот только владела им Швеция с ~1650 года, который в некоторых спекулятивных теориях считается точкой отсчета достоверной истории; т.е. Померания была шведской «с начала времён». А продолжалось шведское владычество более полутора веков; де-юре даже больше, потому что от претензий, например, на Висмар Швеция отказалась только в 1903 году. Согласитесь, что и полтора века – это очень много.

Штральзунд своей «шведскостью» явно гордится. Шведский флёр сумел пережить всё, включая объединительный штурм-унд-дранг XIX и первой половины XX веков; а сейчас-то он цветёт и пахнет: во-первых, это нравится туристам, во-вторых это важный элемент, скрепляющий еврорегион «Померания», который своими очертаниями удивительно напоминает историческую Svenska Pommern.

(С 1998 по 2013 годы в его состав входила шведская провинция Сконе – чтобы аутентичность была совсем уж полной. Вероятно, именно поэтому шведов в итоге попросили проект покинуть :-)

В главной городской церкви святого Николая до сих сверкают бережно сохраненные надписи в духе «сия часовня принадлежит благословенному королевскому шведскому лейбмедику, рыцарю ордена Васы <...> и его наследникам». А в городской ратуше скромно стоит бюст Густава Адольфа, присланный в 1930 году из Стокгольма. В напоминание, так сказать. Сам бюст, впрочем, откровенно пародийный: det är ju bara på skämt, понимать надо!

Альтштадт (старый город) в Штральзунде интересный и довольно большой. Тем более, если сравнивать с ничтожным мюнхенским.

(Баварские историки щекотливость ситуации отлично понимают: «древний» «важный» Мюнхен, объединивший всю Баварию, имеет крохотный альтштадт, уступая не то, что Нюрнбергу, а Ингольштадту и Аугсбургу. Поэтому в последние годы археологи буквально грызут землю вокруг города, доказывая его древность. Уже найдены артефакты и следы поселений IX века. Думаю, через ещё пару десятилетий они откопают могилу какого-нибудь римского императора)

И тамошний альтштадт довольно аутентичен. Серьёзно бомбили Штральзунд лишь однажды, в октябре 1944 года (скоро круглая дата); боев за город в 1945-м почти не было. Куда сильнее американской авиации и советских танков Штральзунду навредили власти ГДР, которым памятники старины мешали строить бетонные коробки; старинные ворота Земловер Тор устояли после встречи с эскадрильей Б-17, но не пережили перепланировку города, затеянную СЕПГ – в 1960 году их с социалистической прямотой (и несмотря на протесты жителей) взорвали. Кроме того, за сорок лет полувоенного социализма, альтштадт серьёзно обветшал. Так что сразу после объединения ФРГ запустила ряд проектов по восстановлению региональных немецких идентичностей исторического облика восточных городов; Штральзунд был выбран в качестве одного из модельных городов для их реализации. Реставрация длилась с конца девяностых до конца нулевых – что отчего-то совпадает со временем членства Швеции в еврорегионе «Померания» :-)

Жил-был Шилль

По итогам Наполеоновских войн Штральзунд достался Пруссии, и, та, разумеется, начала интегрировать его в своё культурное пространство. Отскоблить «курьезные» полтора шведских века ей отчего-то не удалось, поэтому новый слой легенд укладывали поверх прежнего. Отныне за немецкий дух Штральзунда отвечал Фердинанд фон Шилль, а весь город был превращён в один большой памятник ему.

Шилль – это такой былинный герой Наполеоновских войн, прусский Игорь Иванович Стрелков (они даже внешне похожи :-). Согласно государственной легенде, сформированной сильно после смерти самого Шилля – то есть, это буквально «житие Чапаева» – он был третьеразрядным прусским офицером, неожиданно для всех (и в первую очередь – для самого себя) отличившимся в боях с армией Наполеона: ранен в битве при Ауэрштедте, потом сыграл важную роль в обороне Кольберга (1807), собрав корпус из добровольцев, бивший французов в хвост и гриву.

В 1807 году был подписан Тильзитский мир, завершивший войну для Пруссии. Шиллю дали звание майора. Но жизнь без войны показалась ему ужасно пресной, поэтому он снова собрал костяк своего добровольческого корпуса и решил продолжить рубить французов. («Верните мне мой 2007-й 1807-й!»). Конечно, имелось и идеологическое обоснование: освободить немцев от французского ига. Пруссия, с треском проигравшая последнюю войну, де-юре оставалась нейтральна, но в реальности сильно зависела от Парижа. Поэтому на государственном уровне никто не собирался связываться с заскучавшим от мирной жизни майором Шиллем и его офицерами. Шилль сначала хотел помочь Австрии, воевавшей с Францией, но та слишком быстро проиграла. Тогда он занял Дессау, где выпустил патриотическое воззвание к немцам. Потом напал на французский/вестфальский гарнизон Магдебурга, отправленный разгромить его отряд (сражение закончилось ничьей, но имея в десять раз меньше людей – что-то около трех сотен против трех тысяч – он смог нанести противнику больше урона, чем получил сам, да ещё и убил командующего вестфальским полком). Дальше он собирался устроить восстание в Вестфалии – французском рейхскомиссариате государстве-новоделе, собранном из оккупированных прирейнских княжеств и управляемом младшим братом Наполеона Жеромом Бонапартом. Жером, узнав о происходящем, объявил награду за голову Шилля в 10 000 талеров. За Шиллем был отправлен корпус из датчан и голландцев, который он решил встретить в Шведской Померании, также контролируемой французами. Местные города последовательно отказывались с ним сотрудничать, пока Шилль не добрался до Штральзунда, где имел связи ещё со времен осады Кольберга.

(На самом деле Шилль Штральзунд банально взял, пусть и без боя. Но я сейчас излагаю его биографию по классическому школьному учебнику, там акценты другие)

Шилль рассчитывал в Штральзунде отсидеться, создать очаг сопротивления французам и, вероятно, распространить восстание на другие города. Но поддержки у местных жителей он не нашёл, а дышавшие ему в затылок датчане и голландцы за считанные часы заняли город и перебили немногочисленный отряд вместе с храбрым Фердинандом фон Стрелковым.

(Кстати, считается, что каноничным автором так любимой немцами фразы «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца» является именно Шилль)

Поскольку награду за голову Шилля никто не отменял, её, разумеется, немедленно отпилили и привезли в подарок Жерому Бонапарту. Прусский король в ответ на окрик из Парижа заявил, что никого Шилля не знает, приказа ему не давал, и вообще, это мятежник, дезертир и преступник, устроивший грубую провокацию, чтобы разрушить дружественные отношения с французскими партнерами. Спустя четыре года, в 1813 году, когда армия Наполеона отступала через Германию под натиском русских войск, а немецкие княжества одно за другим выходили из союза со Францией и присоединялись к силам Коалиции, король Пруссии объявил Шилля героем, настоящим немецким патриотом, который показал, как надо сражаться с французскими оккупантами, символом и иконой освободительной войны Пруссии за общее немецкое дело. Ну а дальше был создан настоящий культ Шилля, материально воплощенный в Штральзунде.