Полароидные снимки Энди Уорхола, которые он производил в неимоверном количестве с 1970 по 1987 год
Forwarded from Modulor Archives
Пинчонианские галстухи от Деды Ку, circa 2009
Должны были пройти многие годы, прежде чем путем чувства и мысли я пришел к той простой разгадке, что цели (а потому и средства) природы и искусства существенно, органически и мирозаконно различны — и одинаково велики, а значит, и одинаково сильны. Эта разгадка, руководящая нынче моими работами, такая простая и естественно прекрасная, избавила меня от ненужных мук ненужных стремлений, владевших мною вопреки их недостижимости. Она вычеркнула эти муки, и радость природы и искусства поднялась во мне на неомрачимые высоты. С той поры мне дана была возможность беспрепятственно упиваться обоими этими мировыми элементами. К наслаждению присоединилось чувство благодарности.
Эта разгадка освободила меня и открыла мне новые миры. Все «мертвое» дрогнуло и затрепетало. Не только воспетые леса, звезды, луна, цветы, но и лежащий в пепельнице застывший окурок, выглядывающая из уличной лужи терпеливая, кроткая белая пуговица, покорный кусочек коры, влекомый через густую траву муравьем в могучих его челюстях для неизвестных, но важных целей, листок стенного календаря, к которому протягивается уверенная рука, чтобы насильственно вырвать его из теплого соседства остающихся в календаре листков, — все явило мне свой лик, свою внутреннюю сущность, тайную душу, которая чаще молчит, чем говорит.
Так ожила для меня и каждая точка в покое и в движении (линия) и явила мне свою душу. Этого было достаточно, чтобы «понять» всем существом, всеми чувствами возможность и наличность искусства, называемого нынче в отличие от «предметного» «абстрактным».
Василий Кандинский. «Точка и линия на плоскости».
Эта разгадка освободила меня и открыла мне новые миры. Все «мертвое» дрогнуло и затрепетало. Не только воспетые леса, звезды, луна, цветы, но и лежащий в пепельнице застывший окурок, выглядывающая из уличной лужи терпеливая, кроткая белая пуговица, покорный кусочек коры, влекомый через густую траву муравьем в могучих его челюстях для неизвестных, но важных целей, листок стенного календаря, к которому протягивается уверенная рука, чтобы насильственно вырвать его из теплого соседства остающихся в календаре листков, — все явило мне свой лик, свою внутреннюю сущность, тайную душу, которая чаще молчит, чем говорит.
Так ожила для меня и каждая точка в покое и в движении (линия) и явила мне свою душу. Этого было достаточно, чтобы «понять» всем существом, всеми чувствами возможность и наличность искусства, называемого нынче в отличие от «предметного» «абстрактным».
Василий Кандинский. «Точка и линия на плоскости».
В непостоянной рубрике с анонсами — мартовский концерт на Левашовском хлебозаводе: музыка Карманова и Райха.
9 марта появилась счатливая возможность послушать исполнение камерных произведений российского композитора Павла Карманова, безвременно ушедшего в прошлом году, вкупе с музыкой знаменитого американского минималиста, особенно любимого и почитаемого Павлом, – Стива Райха. И все это в рамках программы «МАСМ: Подарок самому себе на день рождения». Где МАСМ — это Московский ансамбль современной музыки.
Билеты тут
9 марта появилась счатливая возможность послушать исполнение камерных произведений российского композитора Павла Карманова, безвременно ушедшего в прошлом году, вкупе с музыкой знаменитого американского минималиста, особенно любимого и почитаемого Павлом, – Стива Райха. И все это в рамках программы «МАСМ: Подарок самому себе на день рождения». Где МАСМ — это Московский ансамбль современной музыки.
Билеты тут
Francis Bacon. Reclining Woman (1961) vs Lucian Freud. Naked Portrait (1972–3)
«Смелость всегда ведёт к одиночеству, русский. А правда не обходится без страданий. Поэтому люди и не хотят знать правду. Но они так или иначе её знают — в своих потёмках. Это, кажется, и имел в виду Фрейд, если я правильно его понимаю. Фрейд не был таким идиотом, как я думал, хотя и был законченным мозгоёбом. Но он понимал, что где-то внутри человека скрывается правда, хотя люди не готовы её признать и сказать словами. Ведь вспомнить правду — больно и трудно.
Но только тогда пение птицы и становится внятно: когда вспоминаешь правду. А я так никогда и не сказал всей правды, которая мне открылась. Хотя и пытался. Я хотел избежать контроля, приказов, внушений, промывки мозгов — с помощью метода нарезки и других придумок. Я хотел нащупать границы контроля и выйти наружу, в космическое пространство. Но я мало и плохо пытался. Я слишком погряз в литературе.
Литература убаюкивает и в конечном счёте убивает правду. Но это, конечно, не настоящая литература. Настоящая литература убивает литературу. Настоящая литература говорит, в сущности, только одно: что правда исчезает из жизни. Красота исчезает, то есть вот этот голос птицы. Красота всегда исчезает в человеческом мире. Или её уже нету. А чтобы её вспомнить и хоть как-то вернуть к жизни, обязательно нужно отчаянное усилие, которое и есть правда. Но она похоронена под литературой».
Из монолога Уильяма Берроуза, описанного в повести Александра Бренера «В гостях у Берроуза».
Но только тогда пение птицы и становится внятно: когда вспоминаешь правду. А я так никогда и не сказал всей правды, которая мне открылась. Хотя и пытался. Я хотел избежать контроля, приказов, внушений, промывки мозгов — с помощью метода нарезки и других придумок. Я хотел нащупать границы контроля и выйти наружу, в космическое пространство. Но я мало и плохо пытался. Я слишком погряз в литературе.
Литература убаюкивает и в конечном счёте убивает правду. Но это, конечно, не настоящая литература. Настоящая литература убивает литературу. Настоящая литература говорит, в сущности, только одно: что правда исчезает из жизни. Красота исчезает, то есть вот этот голос птицы. Красота всегда исчезает в человеческом мире. Или её уже нету. А чтобы её вспомнить и хоть как-то вернуть к жизни, обязательно нужно отчаянное усилие, которое и есть правда. Но она похоронена под литературой».
Из монолога Уильяма Берроуза, описанного в повести Александра Бренера «В гостях у Берроуза».
Байка от Дмитрия Пригова:
Я вообще бросил скульптуру и решил, что больше этим не занимаюсь. Как только я защитился, пошел работать в архитектурное управление инспектором по внешней отделке зданий. В этом управлении работали одни старики (двое мужчин по шестьдесят лет и одна женщина пятидесяти пяти лет), им было необходимо омоложение кадров, работа ведь рутинная, никому не интересная, они просто-таки вцепились в меня.
Здания ремонтировались и красились, но, поскольку был общий генеральный план, красить их надо было определенной краской, определенным образом, управление давало некую бумажку, без которой ремонт был невозможен. Подписывал такую бумажку в своих районах я. В моем ведении был Центральный район. Однажды ко мне приходит замдиректора Фундаментальной библиотеки по общественным наукам (потом она превратилась в ИНИОН), которая была расположена напротив Ленинки, туда записывали по специальному разрешению начиная с аспирантов, книги давали только по той теме, над которой ты официально работал, а на дом книги не выдавались вообще. Так вот, приходит ко мне замдиректора этой библиотеки, у них все сроки вышли, просит как
можно быстрее оформить необходимую для ремонта бумажку. Меня осенило, я говорю: «Давайте так: утром я к вам приезжаю и делаю эту бумажку, а вы мне даете читательский билет с правом доступа в любой отдел и с правом брать книги на дом». Он удивился: «И все?»
Для него это было просто счастьем. С этого началась моя отдельная жизнь. На работе я писал, что пошел на объект, а сам шел в библиотеку. И ходил я туда каждый день без пропусков, включая отпуск.
Я вообще бросил скульптуру и решил, что больше этим не занимаюсь. Как только я защитился, пошел работать в архитектурное управление инспектором по внешней отделке зданий. В этом управлении работали одни старики (двое мужчин по шестьдесят лет и одна женщина пятидесяти пяти лет), им было необходимо омоложение кадров, работа ведь рутинная, никому не интересная, они просто-таки вцепились в меня.
Здания ремонтировались и красились, но, поскольку был общий генеральный план, красить их надо было определенной краской, определенным образом, управление давало некую бумажку, без которой ремонт был невозможен. Подписывал такую бумажку в своих районах я. В моем ведении был Центральный район. Однажды ко мне приходит замдиректора Фундаментальной библиотеки по общественным наукам (потом она превратилась в ИНИОН), которая была расположена напротив Ленинки, туда записывали по специальному разрешению начиная с аспирантов, книги давали только по той теме, над которой ты официально работал, а на дом книги не выдавались вообще. Так вот, приходит ко мне замдиректора этой библиотеки, у них все сроки вышли, просит как
можно быстрее оформить необходимую для ремонта бумажку. Меня осенило, я говорю: «Давайте так: утром я к вам приезжаю и делаю эту бумажку, а вы мне даете читательский билет с правом доступа в любой отдел и с правом брать книги на дом». Он удивился: «И все?»
Для него это было просто счастьем. С этого началась моя отдельная жизнь. На работе я писал, что пошел на объект, а сам шел в библиотеку. И ходил я туда каждый день без пропусков, включая отпуск.