tgoop.com/bilchenko_official/9822
Last Update:
В двадцатом веке началась такая тенденция в искусстве: богема стала отказываться от этики. Заговорили об "аморальной гениальности" и "интеллектуальной распущенности". Красота сдуру решила, что сможет прожить без добра и при этом остаться прекрасной и даже стать ещё лучше. Оно и понятно: терпеть дутый пафос, в который превратилось академическое искусство, стало невыносимо. Его и сейчас терпеть невыносимо: никто не любит начетничества и ханжества.
Наружу прорвались все желания, какие только можно себе представить. Секс и смерть боролись друг с другом в горизонтальной плоскости: на смену секса приходила смерть, на смену смерти, наивно полагая, что Танатос можно победить Эросом, приходил секс. Никто не поднимался по вертикали ввысь, а победить смерть только чувственностью невозможно: Эрос и Танатос - равны и одинаково чувственны. Фрейд, Ломброзо, Ницше, Сартр, Бодлер, Верлен, Рембо, Арто, Кундера, Павич, Уильямс, Уайльд, Феллини, Бертолуччи, Маркес, Лакан, новая французская школа всего лишь продолжили то, что в Ренессансе начали Боккаччо и Рабле. И это было по-своему прекрасно, но закончилось глубоким творческим кризисом. На мой взгляд, причины этого кризиса очевидны и кроются как раз в панэстетизме, в культе чистой красоты, в трансгрессии не знающей берегов.
Чистая эстетика без этики - это своего рада бравада. Форма протеста против засушливой и удушливой назидательности, против чопорного морализаторства. Бравада строится на игре, на двойном коде. Остроумие и талант не позволяют творцу опуститься до пошлости, он нарочно имитирует брутальность, соблюдая некоторую ироничную дистанцию по отношению к тому, что он имитирует, чем он дурачится, во что играет. Но в том-то и загвоздка, что без этики у него нет точки опоры, нет сдерживающего начала, способного сохранить эту дистанцию. Эстетика не в состоянии служить точкой опоры, потому что это - стихийный порыв чувств. Интеллект не в состоянии служить точкой опоры, потому что приумножает печали, утоляемые теми же чувствами. Получается замкнутый круг: творец бежит от секса в смерть и от смерти в секс, метаясь между Эросом и Танатосом, пока его разум не подсказывает ему, что он как творец умер.
Сдерживающим фактором может быть только мораль, потому что наш дух - тверд, это - небо, а небо - это твердь. Без духа двойной код уплощается до одинарного, остроумное беспутство игрока становится обыкновенной пошлостью дурака, а пошлость - это обратная сторона ханжества, его изнанка. Искусство - не изнанка.
Следовательно, в искусстве должна быть мораль. И мораль эта должна исходить от творца, от самого художника, потому что искусство - дело авторское, даже, если оно анонимно, как фольклор. Вот так парадоксально кончаются все утопии, самоотрицанием: желание спасти красоту от добра приводит к потере не только добра, но и красоты. Нет ничего удивительного, что у зарвавшегося в порыве маркиза же Сада художника наступает творческий кризис. Это ведь на самом деле - не творческий кризис, это - духовный и экзистенциальный кризис.
Человеку не хватает Бога, чтобы было вдохновение, а не свечей и перьев. Если есть Бог, вдохновение в особых условиях не нуждается. Следовательно, чтобы вернуть искусству красоту, надо вернуть ему добро, исходящее от Бога. Не фарисейство, не формализм, ничего из этого. А подлинное Божье добро. И тогда кончится же Сад и снова начнется Достоевский, и в нем не будет ничего тяжкого, ибо добру не свойственная тяжесть. Тяжелы лишь поборники добра, превратившиеся в кликуш, а не само добро.
Из книги "Молчание Царь-колокола".
BY Это я - Бильченко
Share with your friend now:
tgoop.com/bilchenko_official/9822