(начало поста) ....Сейчас на книгу получается смотреть другими глазами и становится очевидно, что сам автор, при всем булгаковском самомнении, — которое тоже тема для отдельного разговора, — для себя все же еще не был тем мучеником, которым стал для более поздних читателей, и решал местами непосредственно литературные задачи (кстати, одним из достоинств нынешней экранизации «МиМ» я бы назвала то, что она как раз от изображения булгаковского мученичества отказывается). Серьезные философские вопросы этого автора волнуют не меньше, чем повествовательный экшн, вопрос о том, как сделать чтение захватывающим и увлекательным. В этом плане очень показательна первая часть, где чуть ли не в каждой главе меняется лицо, с чьей точки зрения мы наблюдаем события, место и время действия, но при этом сохраняется сквозная нить истории и достаточно большой ансамбль персонажей действует слаженно. Очень артистичный монтаж эпизодов, постоянные флешбеки и флешфорварды делают «Мастера и Маргариту» в буквальном смысле остросюжетным романом, а опыт выпуклого сатирического, очень визуального письма Булгакова, о котором я писала выше, превращает этот роман практически не в комикс. И это очень, очень круто, потому что как будто выдает намерение автора писать не только для всё понимающих «бывших» интеллигентов, впоследствии создавших культ вокруг книги, но и для более широкой аудитории, условных будущих Иванов Бездомных, которых ему со своей экзотической темой — «что бы произошло, если бы Сатана посетил советскую Москву 1930-х» — только предстояло завоевать с помощью своего литературного мастерства. Акцент именно на «будущих» читателей здесь важен — потому что невозможность издать такой текст в той литературе, в которой Булгаков существовал, для него, скорее всего, была очевидна. Что ж, маленькая я, влюбившаяся в книжку в 4 классе, не имея никакого понятия ни о «Фаусте», ни о примусе — яркое доказательство тому, что в целом всё получилось.

из значимых переизданий этого года – Ad Marginem перевыпустили "Исследование ужаса" самобытного философа и писателя Леонида Липавского. Как минимум рекомендую из этой книги "Разговоры" – собрание диалогов и высказываний ленинградских "чинарей", дружеского сообщества, в которое вместе с Липавским входили Хармс, Введенский, Яков Друскин и другие обэриуты. На букмейте книгу тоже выложили, но в формате постраничных сканов с нераспознанным текстом, – с удобством цитировать Липавского не получится, но спасибо и на том. Надеюсь, такими темпами Ad Marginem переиздадут и пьесы Томаса Бернхардта, раздобыть которые я пыталась примерно в те же годы, что и книгу Липавского

ЛАСТОЧКА

Славно ласточка щебечет,
Ловко крыльями стрижет,
Всем ветрам она перечит,
Но и силы бережет.
Реет верхом, реет низом,
Догоняет комара
И в избушке под карнизом
Отдыхает до утра.

Удивлен ее повадкой,
Устремляюсь я в зенит,
И душа моя касаткой
В отдаленный край летит.
Реет, плачет, словно птица,
В заколдованном краю,
Слабым клювиком стучится
В душу бедную твою.

Но душа твоя угасла,
На дверях висит замок.
Догорело в лампе масло,
И не светит фитилек.
Горько ласточка рыдает
И не знает, как помочь,
И с кладбища улетает
В заколдованную ночь.

Николай Заболоцкий, 1958

ещё одна новая книга, которую я очень ждала – сборник стихов "В самое вот самое сюда" Александра Скидана, вышедшая недавно в Издательстве Ивана Лимбаха. Я очень люблю тот литературный язык, который разрабатывает петербуржец Скидан: в нём есть место и европейской интеллектуальности, и тем особым чувствам, которые ты испытываешь, встречая в пять утра рассвет с пьяными друзьями на Мойке, пока кто-то из них танцует вальс.

В сборник вошли тексты Скидана последних лет, как печатавшиеся, так и опубликованные им в соцсетях, с 2020-го по 2023 год. Книга есть на Букмейте, но я советую не полениться, поддержать рублём одно из лучших независимых издательств в стране и купить её в бумаге.

У меня есть маленький личный ритуал: каждый раз, покупая сборник стихов, я открываю книгу на случайной странице и знакомлюсь с выпавшим текстом. Это хорошо помогает, кстати, когда сомневаешься, стоит ли книгу брать – если конретный текст тебя зацепил, есть вероятность, что и другие понравятся. Со сборником Скидана я провела этот ритуал просто для удовольствия; поделюсь с вами тем, что выпало.

***
выходят адорно и беньямин
прилавки подписных изданий ломятся от антифашистской литературы
а ты стоишь один на один
с уроком литературы

урок говорит отвечай
погасло дневное светило
и были лучезарны вечера
и автора поставили к стенке

а еще урок говорит молчи
целее будешь
и тонкая струйка мочи
течет из лицейской осени

и тебя обнимают одноклассники
сокамерники палачи

22 мая 2022

***
мальчик на скейте в футболке кэннибал корпс
что ты принёс
то ли счастливый билетик в тонкой руке
то ли кровь на щеке
эти сиреневы ветки любви
тоже в крови
ну-ка давай зачарованный май
сердце сжигай
криком протяжным учите стрижи
жить не по лжи

29.05.24

Возвращаюсь к формату читательского дневника, вот из недавно прочитанного:

"Гадкие лебеди", Аркадий и Борис Стругацкие, 1967

(фиксирую просто свой читательский отзыв, без глубокого погружения в историю произведения и контекст)

В некоторой стране, в провинциальном городе, где всё время идёт дождь, неугодный лично президенту писатель Виктор Банев пьёт в компании местной выдающейся публики, спит с женщиной Дианой и пытается устроить судьбу не по годам умной дочери-подростка, с которой как раз из-за ума и характера больше не может жить его бывшая. Ещё в городе время от времени появляются загадочные люди – мокрецы: их внешний вид изменила генетическая болезнь, и живут они в лепрозории по соседству. Городская элита – сплошь самодовольные порочные фашисты, – мокрецов не любит и даже ставит на них капканы. Зато подростки-интеллектуалы от этих странных созданий без ума, и писателю Баневу предстоит выяснить, почему.

Подробный пересказ сюжета и анализ "Гадких лебедей" можно найти много где, поэтому поделюсь несколькими личными наблюдениями. Главное из них – всерьёз читать текст с поставленной советскими шестидесятниками проблемой "как жить, если в совершенное будущее, когда его построят грядущие поколения, несовершенных нас не возьмут", сегодня довольно сложно. К тому же очень забавно выглядит моделируемый писателями мир, который, хотя и вырастает из советских реалий, должен выглядеть как "заграница" и поэтому всячески экзотизируется. Например, писатель Банев, прототипом которого был Высоцкий, играет свои песенки на банджо, пусть Боб Дилан в то время и довольствовался гитарой, как и Владимир Семёныч. Нарочно или случайно это сделано, но выглядит очень забавно.

Как и мир повести, образ Банева вообще получился очень осколочный, сшитый из разных лоскутов – герой, по мере необходимости, умеет и войну вспоминать, и песни сочинять, и романы писать, и женщин любить, и пить, и совестью нации выступать, хотя в самом начале "Лебедей" упоминается, что свою дочь он увидел впервые за много лет, и авторы даже время от времени к этому возвращаются. Выглядит так, будто увлекательная задача разобраться в психологии этого порочного, но одухотворённого представителя "старого человечества" в какой-то момент пересилила все остальные, поставленные в тексте, поэтому и развитие сюжета, и образы духовных оппонентов Банева – детей нового поколения и их наставников-мокрецов – остались за бортом. Учитывая, насколько Банев собирательный персонаж – интересный результат, конечно.

Вообще я долго добиралась до этого текста у Стругацких, и ожидания от него были немного другими. Впрочем, то, что я сейчас в нём увидела – несколько несбалансированную исповедально-аллегорическую фантастику, – всё равно интересно. Есть в "Гадких лебедях" определённая романтика, порыв – ради них и стоит читать, пожалуй. Ну и ради того, что памятник своего времени. Надо будет потом проверить, как в составе "Хромой судьбы" этот текст смотрится.

***
Венецианский карнавал,
Конец цивилизации
Прощай, Лучия: нам пора
Готовить репарации

Поёт для ложи Фигаро,
Оркестр выводит терции
Попробуй-ка, моё перо,
Стихов после Освенцима

06.06.24

Тёплый привет всем, кто подписался на канал после вчерашнего поэтического слэма в Красноярске!

Выложу тексты, которые вчера читала, с небольшими комментариями.

Маленький текст-интро я писала специально для этого слэма, это околофристайл, к которому я не отношусь серьёзно, но он оказался даже запоминающимся, поэтому пусть будет.

Два других текста – из цикла "Всё прошло мимо", написанного в 2014 году вскоре после моего переезда в Петербург. Вместе с другими моими текстами, написанными во второй половине 2010-х, они были опубликованы на "Полутонах", и я до сих пор люблю эту публикацию.

Про заглавное стихотворение цикла есть такая история: я тогда уехала учиться в магистратуре, пробовала делать какие-то профессиональные шаги в культуре (неудачно), сидела от безденежья на гречке и была страшно зла на те привилегии, которые достались петербургским и московским интеллектуалам просто потому, что они живут в крупных культурных центрах. Ещё я активно читала написанные в тот период стихи Владимира Навроцкого (если вы не знакомы с его поэзией – рекомендую, это очень достойно) с их ностальгирующим по 2000-м рассказчиком. Из этих злости и опыта чтения и вырос лирический герой стихотворения – он был меня постарше лет на 10, но тоже злой.
Правда, в 2024 некоторые из его выпадов звучат уже довольно странно и могут быть неправильно поняты, поэтому для слэма я немного отредактировала текст – в этом виде его и выкладываю. Убрала и одну мизогинную реплику из оригинального текста, написанную под влиянием собственного РПП, которое в 2014 я не осознавала как проблему, а теперь уже несколько лет как осознанно лечу.

И это стихотворение, и стихотворение про кеды я впервые за десять лет прочла вслух, что по-своему тоже круто.

Ну вот, как-то так – перейдём к стихам.

ПРОЛОГ
(к поэтическому слэму в Красноярске, 07.06.2024)

строчками в столбик написанным словом
поэты легко очаруют любого
но слэм — это больше как рок или рэп
а я тут побуду за «Ленина пакет»
за Юру Хоя, за Горшенёва:
сделаю вместо «красиво» — ну так, контркультурно, вы понимаете 

***
мы всегда были маргиналами наше искусство 
прорастало сорной травой в поле нового элитарного 
на окраинах ваших колоний куда не добраться и группе бутырка 

мы не знали про паунд и элиот пели гражданскую оборону 
девяностые делали нас неформалами это был способ бежать от разрухи 
от советского скучной одежды уродливой формы вещей 

мы копили случайные знания как артефакты как признаки мира 
непохожего на фильм балабанова а того где возможно 
футуристов и песни хвостенко где бывает как было на mtv 

мы взрослели из школы в филфак местечкового вуза 
покупали ом и афишу шмотки в масс-маркете 
с vhs переходили на dvd с раскладушек на слайдеры 
с вписок в сквотах на съёмные хаты с вавилона на полутона 

что-то было неправильно 
не случалось великой любви откровений 
не хватало не то таланта то ли просто образования 
но зато возрастное брюшко летов умер умер дашевский стабильность 
и теперь мы сидим в своих гнёздах читаем посмертного драгомощенко
покупаем пинчона 
много пишем но часто не можем рефлексию только переживаем 
запасные пути и пустоты порожняка 

что нам петь 
анатомию не соборов но панельных пятиэтажек 
что нам петь
эти улицы учат тебя своему языку
что нам петь 
злая птица соловей страшно смотрит из ветвей 

молоко постсоветского быта мы пьём его ночью мы пьём его днём

так хули вы нам пиздите тоталитаризм это демократия 
хули вы нам пиздите новые правые старенькие лимоновцы
мы не скифы не азиаты мы неврастеники 
мы сопьемся быстрее чем сделаем революцию 
нас до смерти забьют ипотекой детьми и налоговым вычетом
и морщинами в зеркале 

всё прошло мимо 

всё 
мимо 
прошло

(из цикла "Всё прошло мимо", 2014; отредактировано в июне 2024)

***
и мальчик в кедах в джинсах с бахромой
сам по себе а может чей-то мальчик
куда-то переулком петербургским

была гроза ещё и воздух влажен
от мокрой чуть родившейся листвы

и мальчик в кедах 
что это за кеды
дешёвые 
рифленая подошва
китайские 
на рынке двести пара
зато как у кобейна со стены

я спиздила такие в раздевалке
в коробке с позабытой кем-то сменкой
стремалась страшно помню две недели
ждала чтобы решиться и забрать
зато потом ходила улыбалась
не зная ничего о марке конверс
грошовому подростковому счастью
в котором на районе рассекало
почти что поголовно нефорьё

там тоже были грозы ливни зелень
там тоже были мальчики смешные
лохматые в обрезанной джинсе
которую не подшивала мама  
курили во дворах дешёвый винстон
по двадцать с чем-то там рублей за пачку
пока кривая старая гитара
шла по рукам по плану шла по барам
по бабам шла и время шло за ней

и за её хозяином кудрявым
и где теперь искать их и найдёшь ли
скажи мне петербургский призрак детства
а впрочем эй прохожий проходи

(из цикла "Всё прошло мимо", 2014)

СЛУЧАИ

нас было семеро мы шли от ларька
была метель и на окнах иней
и ночь как настойка была горька
а Лёша Синий 
бил кулаками по капотам машин
так, что сигналки выли протяжно
но к нам почему-то никто не выходил
из тёмных девятиэтажек

нас было четверо мы шли на заброшку
где в тот вечер давали нойз и индастриал
одна девушка украла мороженку
а мне за неё было стыдно ужасно
в заброшке читала Наташа Романова
и люди катались в бетонной пыли
но я не смогла объяснить себе заново
зачем мы сюда пришли

нас было двое мы шли к гаражу
а до этого на кухне долго курили
в гараже пели песню Fade into you
и гирлянды певице мягко светили
в электричке наутро было пусто и тихо
я спешила домой, размышляя о том,
что любовь — посложней, чем сказал Лёха Никонов,
но мы это обсудим потом

(06.06.24, написано в подготовке к поэтическому слэму в Краснорске "под Родионова", с самыми тёплыми воспоминаниями о героях 1 и 3 случая)

«Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модезон-Беккер», Мари Дарьесек
2016, на русском — 2020, No Kidding Press

(1/6) Маленькую книгу французской писательницы Мари Дарьесек о немецкой художнице начала XX века Пауле Модерзон-Беккер я уже несколько лет как рекомендую людям, которые учатся писать об искусстве. Эта книга была одной из первых, изданных No Kidding на старте издательства. А тут я наконец-то сама её вдумчиво перечитала по работе и очень довольна.

Это очень поэтичная биография художницы, по форме — фрагментарная проза / эссе. Книга разбита на 5 частей, охватывающих разные периоды жизни героини — юность в колонии художников Ворпсведе, дружба с поэтом Райнером Марией Рильке (цитатой из него и названа биография) и помолвка с тоже-художником Отто Модерзоном, замужество, поездки за вдохновением в Париж, затем, в тридцать лет — уход от мужа в поисках себя, возвращение, беременность и смерть. Модерзон-Беккер умерла совсем молодой — в 31 год, из-за осложнений после тяжелых родов. Врач по принятым в то время медицинским методикам назначил ей постельный режим, она выдерживала его 18 дней, поднялась с постели и умерла через несколько мгновений, потому что у художницы развилась эмболия.

«...Пауле наконец-то позволено подняться. Устраивают небольшой праздник. Она просит поставить в ногах кровати зеркало, укладывает косу вокруг головы и прикалывает к своему домашнему платью розы. Дом заставлен свечами и цветами, всё сияет. Паула встает — и падает замертво. Она умирает от эмболии, из-за того, что слишком долго лежала. Падая, она произносит: «Schade». Это ее последнее слово. Оно значит — «жаль».

Несмотря на небольшие художественные преувеличения (смерть Паулы в других источниках описывают иначе), этот выразительный фрагмент впечатляет. Мне кажется, по нему можно оценить уровень включенности Дарьесек в жизнь Паулы, которую ей так хочется изобразить. Писательница и сама признаётся: «Я написала эту биографию из-за него, из-за последне­го слова. Потому что в самом деле — жаль. Потому что мне не хватает этой женщины, с которой я не была знакома». В книге Дарьесек рассказывает, что её знакомство с Модерзон-Беккер началось с репродукции картины Reclining Mother and Child (1906), которую Мари увидела в электронной почте: «...мне пришло спам-объявление о круглом столе по психоанализу, посвященном материнству. Картинка была крохотная, просто иллюстрация <...> Кто этот художник, откуда так хорошо знает о кормлении грудью? Потому что впервые я увидела удобную позу, которую не показывают в художественных училищах и в которой не изображают Мадонн с младенцем: женщина не сидела, ее руки были свободны, она лежала ря­дом с ребенком <...> Паула — художница, и она видит, что тот (та!), кого она пишет, спит, лежа лицом к ребенку. Паула делает несколько карандашных набросков и пишет две картины на холсте. Крупные соски, лобковые волосы черные и густые, живот круглый, бедра и плечи — крепкие. На этих рисунках мать и дитя ласково трутся носами; на картинах же они расслаблены и симметричны, оба — в позе зародыша, большая женщина и маленький ре­бе­нок. И ни слащавости, ни святости, ни эротизма — наслаждение здесь в другом. Бесконечная, иная сила».

Реконструируя жизнь Паулы, Дарьесек работала с дневниками художницы, её перепиской с Рильке и другими друзьями, изучала её живопись в разных музеях, побывала в её собственном: после смерти Модерзон-Беккер коллекционер и меценат Людвиг Розелиус музеефицировал её дом. Писательница в биографии решает сразу несколько задач: реконструировать хронику жизни Паулы «изнутри», попробовав нащупать источники её вдохновения, описать её картины и то, что делает их особенным, и, наконец, передать в тексте дух художницы, по-своему оживить её: «...я хочу, чтобы она жила... Я не просто хочу воздать ей по заслугам: я хочу совершить чудо, чтобы она была здесь».

(пост о книге: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

(2/6) Эта возвышенная миссия, очевидно, и сообщает тексту Дарьесек его поэтический, «приподнятый» строй. Интенсивность такого языка позволяет «уложить» в один абзац несколько месяцев из жизни героини, выразить её чувства и мысли, о которых писательница не может знать, но которые улавливает, угадывает в Пауле по оставленным ей свидетельствам и её картинам. Эта же интенсивность делает и для читателя биографию Модерзон-Беккер определённым переживанием, поскольку таким образом апеллирует к его чувствам и воображению, мотивирует погрузиться в написанное и додумать цельную картину из набросанных Дарьесек деталей.

Кстати, цитат из «поэзии-поэзии» в тексте тоже довольно много — биограф регулярно цитирует дружившего с Паулой и посвящавшего ей стихи Рильке; ещё очень запоминается, хотя поначалу и раздражает своей очевидностью, её обращение к «Фуге смерти» Целана. Но Дарьесек также пытается соотнести биографию Паулы с историей XX века, дух которого писательница чувствует в её картинах и который, как показывает нам автор, искусство Паулы пережило без особых смысловых потерь: язык её живописи настолько попадает во француженку Мари спустя столетие, что та ошарашена. При этом в нацистской Германии искусство Модерзон-Беккер было признано дегенеративным, и этот момент — как и размышления художницы о своей «немецкости» и других национальных культурах — биограф не может оставить без внимания. Отсюда и Целан, особенно «косы» его Маргариты и Суламифи. Волосы и причёски рыжей Паулы и её темноволосой подруги Клары Вестхофф очень занимают описывающую их жизнь спустя столетие женщину: это её находка и способ «оживить» героинь, из персонажей истории искусства сделать более осязаемыми для читающих. Ну как тут пройти мимо похожей пары «золотых» и «пепельных» кос у Целана.

Правда, на долгой дистанции поэтический язык, выбранный Дарьесек, неизбежно становится утомительным, и в этом смысле компактность её книги — большое достоинство. Но сильнее всего меня сейчас цепляет в ней анализ женского взгляда, который писательница видит в работах Модерзон-Беккер и который старается зафиксировать. И здесь я, пожалуй, сделаю так: в нескольких следующих постах покажу картины Паулы и цитаты из книги, их описывающие, без интерпретации. Просто чтобы самой к ним возвращаться, когда потребуются

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

«Паула писала настоящих женщин. Я бы даже сказала, по-настоящему обнаженную натуру, сбросившую с себя мужской взгляд. Эти женщины не позируют перед мужчиной; Паула увидела их — не через призму мужского желания, подавленности, собственничества, доминирования и стремления противопоставить. На картинах Модерзон-Беккер женщины не соблазните­льны (как у Жерве) и не экзотичны (как у Гогена), они не дразнят (Мане) и не выставлены жертвами (Дега), не отчаянные (Тулуз-Лотрек), не рыхлые (Ренуар) и не ис­полинские (Пикассо), не статные (Пюви де Шаванн) и не воздушные (Каролюс-Дюран). Они не «из бело-­розового миндального теста» (так Золя с издевкой описывал картины Кабанеля). Паула не пытается взять реванш. Она не пытается что-то доказать. Никого не оценивает. Она показывает то, что видит.

И дети — тоже настоящие. История искусства наплодила целый выводок чрезвычайно неудачных младенцев Иисусов на груди у скептичных Мадонн.... Нет, таких детей, как у Паулы, я никогда не видела на картинах, но именно так они выглядят в реальной жизни. Сосредоточенный, почти неподвижный взгляд широко раскрытых глаз маленького человека, сосущего грудь. Рука упирается в грудь или сжата в кулачок. Запястья нет — только складка. Голова не держится. Пухлые, а не мускулистые ножки. Иногда тонкие руки. Щеки: румяные или бледные, но всегда не такого цвета, как у взрослых. И окружают их апельсины Паулы…

Когда маленькая Элсбет в бане прикоснулась к ее груди и спросила о ней, Паула лирично сказала: «В ней-то и вся тайна». Происхождение мира: капля жизни на кончике соска. Уже тот факт, что маленькие люди по­яв­ляются из женских вагин, — скандал. А уж то, что грудь нужна, чтобы кормить, — это грабеж и неза­кон­ное присвоение. Невозможно представить себе мла­денца, припавшего к соску Олимпии»

Мари Дарьесек, «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»

(пост о книге: часть 1, часть 2 | цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

Паула Модерзон-Беккер. Stillende Mutter, 1903*
(фрагмент текста, с которым связана картина)

*русифицированное название картины пока не нашла

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2| цитата 2 + картина 2)

«В музее Модерзон-Беккер в Бремене, ее музее, хранится самый известный автопортрет Паулы, тот, о котором непременно вспоминают, говоря о ней. Обнаженная до бедер, она стоит в три четверти, на шее — длинное янтарное ожерелье, грудь маленькая и острая, ок­руг­ленный живот. Она на четвертом или пятом месяце. В виде исключения она добавила внизу картины: «Я на­писала это в тридцать лет на шестую годовщину мо­ей свадьбы, П. Б.»

Но даты не сходятся. Двадцать пятого мая 1906 года Паула не была беременна. Ровно месяц назад она как раз убеждала Отто, что ребенок — не сейчас, не от не­го. И все же она обнимает свой живот заботливым и гордым жестом беременной женщины.

Модерзон-беккероведы, которых на Земле примерно три­дцать, спорят о том, что это значит. Апеллируют к ее раци­ону. Слишком много капусты и картошки. Автопортрет с набитым животом: еще тарелочку супа? Но она могла просто представлять, что беременна. В шутку надула живот, выгнула спину, выпятила пупок. Просто посмотреть. Автопортрет как вымышленная биография. Она пишет себя так, как хочет, и так, как представляет: она пишет свой образ. Красивая, веселая и немного игривая.

И это — внимание! — первый раз. Первый раз, когда женщина пишет себя обнаженной.

Раздеться, встать перед холстом и начать писать: вот моя кожа, мой живот, а вот как выглядят мои груди и пу­пок… Автопортрет обнаженной женщины, один на один с историей искусства. В том ли дело, что моделям нужно было много платить? Сознательный ли это шаг? Эта здоровая, спортивная, симпатичная, крепкая немка увлекается нудиз­мом и любит свое тело. Написать себя обнаженной — вот и всё. Никакого самолюбования, только работа. Прос­то нужно это сделать. Перед зеркалом или по фотографии. Просто нужно разобраться. Не знаю, осознавала ли она, что она — первая. По крайней мере на картинах у нее, обнаженной, вид всегда радостный».

Мари Дарьесек, «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»

(пост о книге: часть 1, часть 2| цитата 1 + картина 1 | цитата 2 + картина 2)

Паула Модерзон-Беккер. Автопортрет на шестую годовщину свадьбы, 1906
(фрагмент текста, с которым связана картина)

(пост о книге «Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер»: часть 1, часть 2| цитата 1 + картина 1)

Мне было сегодня лет, когда я узнала, что писательница и художница Ирина Пивоварова, жена Виктора Пивоварова и мать Павла Пепперштейна, – автор детских книг о Люсе Синицыной ("О чём думает моя голова" и другие), которые мама с любовью показывала мне, когда я сама училась в третьем классе, и которые мне тогда очень нравились. Из этих книг, например, я узнала, как делать секретики. О детских стихах Пивоваровой я знала, а об этом – нет, по-хорошему ошарашена и теперь хочу всё перечитать.

А вот ещё хорошая статья о самой Пивоваровой с репродукциями её графики.