Надо было раньше.

Копить с детского сада. На стартап, подушку безопасности, на квартиру или ипотеку без унижения.
Рожать до 30. И желательно, чтобы сразу мальчика и девочку, и чтобы с отцом, который уже вырастил дерево и построил дом.

Худеть в школе.
Пока ещё не разошлись тазовые кости, не было стресса, тревожного расстройства и ночных походов за едой.

Менять работу в двадцать. После сорока резюме вызывает беспокойство. Ты уже не "ищешь себя", ты "нестабильна и выгорела".

Влюбляться тоже надо было раньше.
Когда ещё не размотали, не насторожили, не зачитали лекций про личные границы. Когда ты ещё верила, что можно просто обняться, а не "работать над отношениями".

Становиться экспертом тоже поздно. Тут уже двадцатилетние с курсами по "эмоциональному интеллекту и личному бренду", а ты ещё пытаешься вспомнить, где лежит пароль от Госуслуг.

"Сейчас не время", — говорят.
Поздно. Но завтра тоже не годится.
Там уже живёт новая тревога. Новая волна. Новые, которые успели.
А ты опять не туда, не тогда, не тем.

Общественный будильник, звонил.
Я слышала. Просто в тот момент лежала, смотрела в потолок и думала: «можно мне ещё пять минуточек».

Многие рассказывают, как их пытаются вернуть бывшие, а зато как их пытаются вернуть бывшим, почему-то никто не говорит!

Всё началось с того, что мужчина в сером пальто подмигнул мне в метро. Или, может быть, у него дёрнулось веко. Я, как приличная дама, решила, конечно, подмигнул. Потому что «дёрнулось веко» — это диагноз, а «подмигнул» — судьба.

К вечеру у нас уже были общие дети, дача в писательском посёлке и лёгкий конфликт по поводу ковра в гостиную. Я за восточный, он за скандинавский. Спорили жарко, я даже немного обиделась и ушла в ванную поплакать. Он постучал, извинился. Мы помирились, он подарил мне фикус. Очень тактичный мужчина.

На следующий день я начала ревновать. Сидит, мерзавец, в моём воображении и молчит. Не пишет. Не звонит. На свидание не зовёт. Ну, думаю, пошло всё к чёрту. Удаляю. Прошло два часа. Тоска.

Оказывается, я его любила. Зачем я это сделала? Я ж его даже не узнала как следует. Может, у него детская травма и он боится близости! Я ж его бросила, как последняя истеричка. Ковёр этот ещё дурацкий требовала, скандинавский ведь и правда гораздо лучше.
Молчит.

Тут я не выдержала и вернулась на ту же ветку в то же время.
А он пришёл. С женщиной. С настоящей. С пакетом из магазина рукоделия и выражением лица «мы вместе выбирали бисер». Свиньи.

Я посмотрела на них, на бисер, на свои разбитые фантазии. И пошла домой. Сделала себе чай. Успокоилась. Решила больше не фантазировать. Зашла глянуть рилсы, а там тренер по йоге выложил ролик с цитатой:
«Встретишь того, кто будет бояться тебя потерять»…
Это что получается, влюбился в меня что ли?!

Дневник ненастоящей женщины.

Мой психолог сказал, что у меня заниженная самооценка. Но думаю, он мне льстит.
•••
Сходила на танцы. Мужчина пригласил, но не меня. Я всё равно хорошо подвигалась — по пути домой.
•••
Сегодня решила быть лучше. Получилось на целых семь минут, потом опять началась я.
•••
Было скучно, позвонила маме. Теперь не только скучаю, но ещё и виновата.
•••
Сегодня чувствую себя живой. Завтра планирую отдохнуть от этого.
•••
У меня богатый внутренний мир. А внешний немножечко бедный.
•••
Он пишет редко, но с орфографическими ошибками. Любовь проходит, а «зделал» — остаётся.
•••
Решила заняться спортом. Купила лосины. Устала.
•••
Всё хорошо. Просто я — женщина. И всё плохо.

Письмо одного порядочного кавалера.

Дорогая Зиночка!
Пишу тебе с чувством. Потому что чувствую. Но, честно сказать, не вполне понимаю что именно.
Ты, Зиночка, женщина хорошая. Даже, можно сказать, редкая. Встретишь такую, и сразу не поймёшь обрадоваться или испугаться. Умная, симпатичная. И суп у тебя вкусный. Особенно борщ. Только, признаться, мне после него как-то одиноко становится. Не кулинарно, а душевно.
Ты, Зиночка, извини, но я человек тонкой организации. У меня внутри как будто всё не готово. Вот вроде люблю, а вроде и не люблю. Вроде с тобой хорошо, а вроде бы сижу и думаю: а может, это просто потому, что стул мягкий?
Я, Зиночка, не ухожу. Не подумай. Я наоборот: остаюсь. Но с такими сложными внутренними обстоятельствами, что присутствую как бы душевно неполностью.
Ты, конечно, можешь сказать: «Скажи прямо, что не любишь». А я тебе скажу: ну как же не люблю? Уважаю. Ценю. Иногда даже целую.
Но... знаешь... я такой человек. Мне сейчас не до счастья. У меня как раз период внутренний, переходный. Душевный ремонт. Обои переклеиваю. Полы скрипят. Любовь не поместилась, пришлось вынести на балкон. Протекла.
Поэтому не обижайся. И не радуйся. Просто будь, как будто меня нет. Но с уважением.
С искренним беспокойством,
Петя

Типология токсиков.

Родитель в родительском чате
Пишет сообщения в 6:03 утра. Требует отчёт по платочкам, бутербродам и духовным скрепам.
— А где фото с утренника, Людмила? Где фото? Где радость?

Коллега «я просто уточнил»
Он не делает зла. Он просто каждый день напоминает тебе, что ты делаешь что-то не так.
— Слушай, а ты точно письмо прикрепила? Я просто уточнил. Без негатива.

Святой провокатор
Он не злой. Он «учит». Ловит на слове, испытывает терпение. Учит смирению. Учит посылать, впрочем.
— Ты всё ещё сердишься? А я ведь хотел тебе помочь.

Справедливый каратель
Точно знает, кто виноват. Почти всегда вы. И если не вы, то кто-то рядом с вами.
— Я просто говорю, как есть. Кто-то же должен.

Добросердечная пиявка
Слушает. Обнимает. Но случайно поселилась у вас в позвоночнике и пьёт жизненный сок.
— Я только на пять минут, правда. У тебя ведь никого нет всё равно.

Отравитель благостный
Вежлив, мягок, чай наливает с вареньицем. И только после встречи с ним хочется лечь на пол и не вставать.
— Милочка, вы такая умная. Только почему же у вас морщинки такие сердитые?

Мученик без повода
Ходит, как будто только что вышел из темницы, где страдал за веру. Постоянно болеет, жертвует собой, но никто, увы, не ценит. Особенно он сам.
— Я опять никому не нужен, — говорит он и садится на ваше лицо.

Куратор чужих границ
У него нет своих границ. Зато чужие чётко отслеживает. И сообщает, если ты где-то не так себя повела.
— Ты просто слишком резкая. Люди это чувствуют. Не обижайся, я с добром.

Человек-сравнительный анализ
У него всё всегда лучше. Или у кого-то, но точно не у тебя.
— Я просто говорю: у Лены тоже трое детей, а как держится! А ты с кошкой не справляешься.

Полезный как кирпич в борщ
Всегда «помогает». Даже когда ты не просила. Особенно когда не просила.
— Я заполнил за тебя отчёт. Там всё по-своему сделал, но так лучше. Не благодари.

Человек-предисловие
Каждую фразу начинает с «я не хочу тебя обидеть, но…», и заканчивает тем, что ты обижена.
— Я не к тому, что ты толстая. Просто платье не подчёркивает твои сильные стороны.

Продавец внутренней тревоги
У него всегда тревожно. И он хочет это продать. С хорошей скидкой. Тебе.
— Ты реально едешь одна? В другой город? Без плана? А если что?

Кого встречали, кого добавите?

Женщине, чтобы влюбиться достаточно:

• В детском саду – у него самый красивый паровозик, и он дает в него играть.

• В начальной школе – он самый симпатичный и хорошо учится.

• В средней школе – хулиган, самый спортивный, дерзкий, смелый, начал курить раньше всех, все девочки за ним бегают.

• Выпускные классы – лидер, высок, красив, умён, имеет взрослых друзей.

• Студенчество – симпатичный, шикарно играет на гитаре, поёт, гуляет всю ночь, при этом подрабатывает тебе на мороженое и цветы, галантен, романтичен, ого-го в постели.

• 30 лет – хорошо зарабатывает, ого-го в постели, имеет машину, начитан, вежлив, умеет ухаживать.

• 40 лет – своя квартира, машина, высокий статус, руководящая должность, ого-го, стильный.

• 50 лет – дети от предыдущих браков не мешают, успешен, ухожен, своя машина, квартира, дача.

• После 60 лет – не бесит, не пердит, не воняет, своя квартира, машина, дача, в которой он живёт.

Кароч, мужики, хорошенько оторвитесь, пока вам не исполнилось 7 лет.

«Бутерброд»

Маленький закуток кабинета компьютерной томографии битком, все стулья заняты, кому не хватило места, стоят облокотившись на стены. Санитарки, притащившие пациентов, используют минутку, чтобы отдохнуть, да перекинуться двумя словами между собой — кто куда ездил, кто чего сажал. Эти беседы такие подкупающе будничные своим ощущением того, что жизнь продолжает течь где-то там, за стенами, а не остановилась, как здесь.

Очередь двигалась вполне быстро, до момента, пока в нее не вклинилась делегация «лежаков». Лежачих больных на санитарочном сленге.

– Что, Светк, лежаков привезли?
– Агась, не успели вы, теперь будем этих через одного пускать без очереди.

Санитарок, которые привели ходячих эта новость не обрадовала: время идет, а основную работу в палатах за них никто не сделает.
Лежаки товарищи нерасторопные. Их на каталке сначала завези, потом на стол переложи, томографию сделай. Очень долгая свистопляска. Точнее свистолежка.

По большей части, мертвецы в морге более живоподобные, нежели лежаки. Страшное дело — человеческая жизнь. Там уже душе держаться негде, помещения для души скукожилось, а всё живой. Вон даже томография требуется! Живой и подвластный лечению, значит. В такие моменты думается, что нет никогда безвыходной ситуации, а, может, это всего лишь закон, повелевающий лечить до самого конца. Точнее, до хосписа. Еще один конец перед концом, если не повезет.

Лежаки в этот приезд были разной лежачести. Тихая бестелесная и бесцветная бабуля; мужчина непонятного возраста с цветом кожи, не свойственным живому человеку, но зато с вполне сохранной личностью: ругался матом, требовал ускорить процесс; и половина Оганесяна, верхняя. Никто бы в этой больнице не удивился бы и живой нижней половине человека, там не такое видывали. Но Оганесян был верхней половиной. Туберкулез костей сделал свое мерзкое дело.
Морщинистый, полностью седой, беззубый, изможденный, выглядящий явно старше своего возраста, ослабший из-за болезни и других тягот. А в крючковатых худющих пальцах двух рук бутерброд. Батон с маслом и с копченой колбасой.

И нет в мире больше ничего кроме Оганесяна и этого бутерброда. Он ел его так медленно, так вкусно. Впиваясь в него. Наслаждаясь им. Откусывая маленькими кусочками и долго-долго жуя, не отодвигая рук ни на сантиметр от рта. Глаза его были приоткрыты и направлены куда-то вдаль, чуть выше бутерброда.

– Откудась у него бутерброд-то этот?
– Ой, не знаю, пока забирали, везли, ему кто-то в руки, видать, сунул. Я и не заметила. Ну уже не отбирать же. Вкусно тебе, Оганесян? Ну кушай, кушай, мой хороший, — санитарочка, подняла отвалившийся кусочек бутерброда с простыни и ласково подсунула Оганесяну в рот.
В какой-то момент Оганесян подавился, начал кашлять.

Показалось, что вот и настал тот момент, когда судьба рушила забрать на тот свет человека таким внезапным, и, возможно, гуманным способом. Сразу представился фатализм и необратимость картины, на которой изображена рука дающего бутерброд. Но нет, смотри-ка прокашлялся. Санитарка приподняла его голову, помогла проглотить.

Оганесян спокойно отдышался, закинул оставшуюся часть в рот и прикрыл глаза, продолжая жевать.

Казалось, что во всей этой больничной сутолоке, в звуках колес каталок, отрывистых разговоров, гулкого дыхания томографа, — он единственный в мире, кто на миг постиг его суть. В этом бутерброде было всё: жизнь, которую он прожил, и жизнь, которая еще теплилась в нем. Вкус хлеба, масла и колбасы — последний рубеж между существованием и пустотой. И если в конце остается хотя бы кусочек счастья, то, может, никакого конца и не существует.