Вышел мощный долгострой – моё эрмитажное интервью с хранителем коллекции фламандской живописи XVII века Владиславом Статкевичем и художником-реставратором высшей категории Марией Шулеповой про реставрацию «Вакха» Рубенса.
Мария, увидев «Вакха» в шестилетнем возрасте, разочаровалась в античных богах, потому что сочла Вакха «какой-то тётенькой».
Текст большой и очень интересный, формат, по словам редактора, «макабрический», а по-моему вполне барочный. Там есть всё, что вы хотите и чего не хотите знать про нюансы реставрации масляной живописи XVII века и, конечно, про Рубенса. Рекомендую читать.
https://www.fontanka.ru/2025/02/04/75025238/
Мария, увидев «Вакха» в шестилетнем возрасте, разочаровалась в античных богах, потому что сочла Вакха «какой-то тётенькой».
Текст большой и очень интересный, формат, по словам редактора, «макабрический», а по-моему вполне барочный. Там есть всё, что вы хотите и чего не хотите знать про нюансы реставрации масляной живописи XVII века и, конечно, про Рубенса. Рекомендую читать.
https://www.fontanka.ru/2025/02/04/75025238/
ФОНТАНКА.ру
«Вакх — это „облачко“». Как Эрмитаж реставрирует шедевр Рубенса
В зал Рубенса в Новом Эрмитаже (№ 247) многие приходят с прицелом увидеть «Вакха» (1638/40) — полотно с прекрасным пухлым богом виноделия.
В Музее-квартире Архипа Куинджи, в бывшей спальне (комнате с печкой) камерная выставка «Зима – аллегория и реальность».
Графика из собрания МАХ, уютные жанры, аллегории и, конечно, романтическая зима. Всё, на что приятно смотреть, когда ты «в домике». Кажется, как раз такие вещи и должны висеть в спальне с печкой.
Здесь к каждой выставке перекрашивают стены и в каждом проекте есть мысль (куратор «Зимы» – заведующий музеем Максим Алексеевич Костыря), видно, что делают с любовью. Только посмотрите на эти ветви, «заснеженную» витрину, очень удачные, на мой взгляд, этикетки и кураторский текст. Жаль, что свечи на печи пластиковые. В остальном впечатление как будто мне пять лет, я сижу в комнате с «заклеенным на зиму» окном, на стёклах ледяные узоры (разглядывала их часами, вот она тренировка воображения, а что мы видим на стёклах пластиковых окон – разводы после ноябрьских дождей?), на выпуклом экране телевизора – «Снежная королева», с кухни пахнет пирожками, на мне мамин тёплый платок, потому что у меня как всегда кашель.
Будете рядом с Куинджи – сходите, не пожалеете.
Графика из собрания МАХ, уютные жанры, аллегории и, конечно, романтическая зима. Всё, на что приятно смотреть, когда ты «в домике». Кажется, как раз такие вещи и должны висеть в спальне с печкой.
Здесь к каждой выставке перекрашивают стены и в каждом проекте есть мысль (куратор «Зимы» – заведующий музеем Максим Алексеевич Костыря), видно, что делают с любовью. Только посмотрите на эти ветви, «заснеженную» витрину, очень удачные, на мой взгляд, этикетки и кураторский текст. Жаль, что свечи на печи пластиковые. В остальном впечатление как будто мне пять лет, я сижу в комнате с «заклеенным на зиму» окном, на стёклах ледяные узоры (разглядывала их часами, вот она тренировка воображения, а что мы видим на стёклах пластиковых окон – разводы после ноябрьских дождей?), на выпуклом экране телевизора – «Снежная королева», с кухни пахнет пирожками, на мне мамин тёплый платок, потому что у меня как всегда кашель.
Будете рядом с Куинджи – сходите, не пожалеете.
Сложно сфотографировать, всё бликует, просто поверьте
Думаю и читаю про Михиеля (Михаэля, Михиэля, Майкла) Свертса (Свитса). Его вероятный автопортрет – «Портрет молодого человека» – найдёте в Новом Эрмитаже в зале № 251, в углу по диагонали от «Нового рынка в Амстердаме» Бартоломеуса ван дер Хелста. Портрет, мне кажется, настоящее сокровище, причём вживую он свежее, чем можно подумать по фото на сайте.
До начала прошлого века в работах Свертса предполагали вещи Терборха, Вермеера, Веласкеса, Пуссена, сам Свертс был известен серией офортов «Diversae Facies», изданной в Брюсселе в 1656 году; на этом основании традиционно писали, что Свертс «хороший портретист», но живопись его, как полагали, утрачена.
Интересно, как люди механически приписывали как можно больше вещей известным авторам, чтобы получить стройную и понятную историю искусства. Вроде ок принести в жертву масштабу гения несколько персонажей, которые не прозвучали достаточно громко: кажется, что они могли и не создать, а гений мог и создать. Теряется контекст. Не смотрите на ярлыки, не забывайте, что это упрощение, не бойтесь увидеть полный объём.
Ещё подумала, что мне часто нравятся художники, которые в другое время скорее всего не занимались бы живописью, ну вот Свертс: брюсселец из семьи торговцев тканью, католик, какое-то время жил в Риме и тусил с bamboccianti, добился покровительства семьи Памфили, вернулся в Брюссель, основал академию рисунка, в 1660 уехал в Амстердам, где вступил в местное Общество заграничных миссий (католическую организацию миссионеров), в 1661 году из Марселя уехал на Восток, присоединившись к миссии иезуитов, которая направлялась в Китай. Глава миссии писал, что Свертс очевидно не годится для такого дела. Художник добрался до Турции, Сирии и Персии, разошёлся со своими спутниками и в 1664 году умер в иезуитской колонии на Гоа. Ему было сорок пять лет. Многим, наверное, удивительно видеть на этикетке возле работы XVII века «Брюссель – Гоа». Сегодня человек такого склада наверное был бы харизматичным руководителем сети йога-студий, устраивал бы ретриты, постил из тропиков просветлённый контент по итогам экзотических практик.
Эрмитажная трактовка «Портрета молодого человека» ожидаемо отсылает к дюреровой «Меланхолии I». Мне хочется выйти за пределы этой официальной версии, хочу и буду рассуждать свободнее, потому что могу и потому что мои рассуждения всё равно мало кому интересны.
Обманка на первом плане, приколотый булавкой лист с девизом «Ratio Quique Reddenda» – «Каждый должен оплатить счет» – обычное для XVII века напоминание о смерти. Наверное, только молодой индивидуализм, ещё прочно связанный с Богом, мог с таким постоянством и внешней эффектностью думать о смерти. И только в барочной культуре XVII века, тут иллюзия, напоминая о смерти, предметно показывает молодой капитализм: деньги, письма, кошелёк.
Поэтому мне и кажется, что этот (авто)портрет – не про меланхолию, ведь у героя дела. Он подпирает голову рукой так же, как это делает современный человек, когда его после четырёх часов непрерывной работы за компьютером отвлекли чем-то уместным и приятным, и он хочет ещё побыть с вами, не сразу возвращаться к монитору.
Вживую заметно, что лист с девизом и предметы на столе написаны тонко, ювелирно, этот план картины вещный, а вот лицо мягкое и дышащее, наверное можно понять тех, кто видел тут нечто от Веласкеса.
До начала прошлого века в работах Свертса предполагали вещи Терборха, Вермеера, Веласкеса, Пуссена, сам Свертс был известен серией офортов «Diversae Facies», изданной в Брюсселе в 1656 году; на этом основании традиционно писали, что Свертс «хороший портретист», но живопись его, как полагали, утрачена.
Интересно, как люди механически приписывали как можно больше вещей известным авторам, чтобы получить стройную и понятную историю искусства. Вроде ок принести в жертву масштабу гения несколько персонажей, которые не прозвучали достаточно громко: кажется, что они могли и не создать, а гений мог и создать. Теряется контекст. Не смотрите на ярлыки, не забывайте, что это упрощение, не бойтесь увидеть полный объём.
Ещё подумала, что мне часто нравятся художники, которые в другое время скорее всего не занимались бы живописью, ну вот Свертс: брюсселец из семьи торговцев тканью, католик, какое-то время жил в Риме и тусил с bamboccianti, добился покровительства семьи Памфили, вернулся в Брюссель, основал академию рисунка, в 1660 уехал в Амстердам, где вступил в местное Общество заграничных миссий (католическую организацию миссионеров), в 1661 году из Марселя уехал на Восток, присоединившись к миссии иезуитов, которая направлялась в Китай. Глава миссии писал, что Свертс очевидно не годится для такого дела. Художник добрался до Турции, Сирии и Персии, разошёлся со своими спутниками и в 1664 году умер в иезуитской колонии на Гоа. Ему было сорок пять лет. Многим, наверное, удивительно видеть на этикетке возле работы XVII века «Брюссель – Гоа». Сегодня человек такого склада наверное был бы харизматичным руководителем сети йога-студий, устраивал бы ретриты, постил из тропиков просветлённый контент по итогам экзотических практик.
Эрмитажная трактовка «Портрета молодого человека» ожидаемо отсылает к дюреровой «Меланхолии I». Мне хочется выйти за пределы этой официальной версии, хочу и буду рассуждать свободнее, потому что могу и потому что мои рассуждения всё равно мало кому интересны.
Обманка на первом плане, приколотый булавкой лист с девизом «Ratio Quique Reddenda» – «Каждый должен оплатить счет» – обычное для XVII века напоминание о смерти. Наверное, только молодой индивидуализм, ещё прочно связанный с Богом, мог с таким постоянством и внешней эффектностью думать о смерти. И только в барочной культуре XVII века, тут иллюзия, напоминая о смерти, предметно показывает молодой капитализм: деньги, письма, кошелёк.
Поэтому мне и кажется, что этот (авто)портрет – не про меланхолию, ведь у героя дела. Он подпирает голову рукой так же, как это делает современный человек, когда его после четырёх часов непрерывной работы за компьютером отвлекли чем-то уместным и приятным, и он хочет ещё побыть с вами, не сразу возвращаться к монитору.
Вживую заметно, что лист с девизом и предметы на столе написаны тонко, ювелирно, этот план картины вещный, а вот лицо мягкое и дышащее, наверное можно понять тех, кто видел тут нечто от Веласкеса.
Спасибо читателю за донат и комментарий к нему🙂 Сил на все работы катастрофически не хватает, ищу возможности брать качеством, потому что неделями пахать без сна, как десять лет назад, я уже не могу (и если честно не хочу).
А также у меня вышел текст про «Новую историю открытия и завоевания Америки» Фернандо Сервантеса, вспоминаю в нём среди прочего любимый мультфильм «Дорога на Эльдорадо».
https://gorky.media/reviews/ne-hlam-no-vintazh/
https://gorky.media/reviews/ne-hlam-no-vintazh/
«Горький»
Не хлам, но винтаж
Конкистадорская Испания в книге историка Фернандо Сервантеса
Про Дейнеку в ГРМ. У меня редко так бывает, но в этом случае я наверное представляю, что чувствуют люди, которые не понимают пластические искусства – что ты не имеешь права говорить на эту тему. Я смотрю вещи Михиеля Свертса или Виллема Дроста, Жака-Шарля Белланжа или Карла Брюллова, Николая Ге или Александра Иванова, и, как мне кажется, понимаю их как людей и художников, могу представить, каковы их руки на ощупь и могу о них говорить, ведь вот они, рядом со мной, нужно только подобрать слова.
С Дейнекой такого нет – прекрасные линии, немного механические и слишком прочные, но не менее прекрасные композиции, а я совсем не чувствую героя, страшно и непривычно. Очень понравилась мозаика «Утро». «Сгоревшая деревня» – одна из главных для меня вещей про войну в широком смысле, до сих пор помню свою с ней первую встречу и наконец появился повод публично описать свои ассоциации.
С Дейнекой такого нет – прекрасные линии, немного механические и слишком прочные, но не менее прекрасные композиции, а я совсем не чувствую героя, страшно и непривычно. Очень понравилась мозаика «Утро». «Сгоревшая деревня» – одна из главных для меня вещей про войну в широком смысле, до сих пор помню свою с ней первую встречу и наконец появился повод публично описать свои ассоциации.
ФОНТАНКА.ру
Стальная концепция и тайна скрытой мозаики. Гид по выставке Александра Дейнеки в Русском музее
Русский музей отмечает 125-летие Александра Дейнеки выставкой в корпусе Бенуа.
Вообще, конечно, современному зрителю нужно быть опытным и проницательным, чтобы понять, что происходит. С одной стороны у нас довольно долго не было централизованной массированной пропаганды, и сейчас все эти методички на соответствие ценностям соблюдаются, полагаю, довольно криво в силу того что система сама не очень понимает, чего хочет. В этот раз ведь нет идеологической основы. В кривизне есть плюсы и минусы – она богатый материал для исследователей, хотя вариться в ней очень так себе.
С другой стороны в институциях вроде ГРМ много сотрудников с опытом работы в духоте, которые и не такие методички перемалывали.
С третьей стороны – и это, мне кажется, самое интересное – кое-что лежит на поверхности. Смотрите что и как показывает амбициозный нынче ГРМ: мега-проекты имени Маниловой – Суриков, Брюллов, Васнецов, не мега – например, Дейнека.
Постоянно об этом говорю, даже неловко повторяться, но давайте закрепим – «народными» у нас остаются художники XIX века, причём их всех без разбора продвигают как «великих русских», особенно меня умиляет ремарка «его признали даже в Европе» – сколько же у вас, господа хорошие, комплексов, из них и растёт это желание всех называть «великими русскими».
Хотя Брюллова лично я продвигала бы как интернационального героя, взращённого нашей Академией, говорила бы о широкой душе и имперской многонациональности, мне кажется это более сильная позиция, чем твердолобый национализм. Ну да ладно.
Главное – в разговоре про Дейнеку всё ещё есть нотки вот этого: «посмотрите, ведущий советский художник, а какой интересный, совсем не только про идеологию». Неудобно получается – «великими русскими» больших советских мастеров не назовёшь, потому что они, простите, советские, а система, наследующая позднесоветской, прячет голову в позапрошлый век и времена Александра III (знали бы вы, как меня бесят эти рюшечки). Духота в квадрате и какая-то свалка получается; если вам так важно подчеркнуть, что художник не про идеологию – придумайте, про что он, версия что про защиту Родины, на мой взгляд, слабовата.
В общем, за Дейнеку обидно – для выставки Васнецова привезли аж «Богатырей», для Брюллова отреставрировали «Последний день Помпеи», а мозаика Дейнеки, которая тут же в ГРМ, осталась зашитой в стене; надо реставрировать и непонятно, когда будут.
Важно – я тут анализирую «официальную» линию, а не зрительский интерес, зрители у нас, мне кажется, готовы смотреть много разного.
С другой стороны в институциях вроде ГРМ много сотрудников с опытом работы в духоте, которые и не такие методички перемалывали.
С третьей стороны – и это, мне кажется, самое интересное – кое-что лежит на поверхности. Смотрите что и как показывает амбициозный нынче ГРМ: мега-проекты имени Маниловой – Суриков, Брюллов, Васнецов, не мега – например, Дейнека.
Постоянно об этом говорю, даже неловко повторяться, но давайте закрепим – «народными» у нас остаются художники XIX века, причём их всех без разбора продвигают как «великих русских», особенно меня умиляет ремарка «его признали даже в Европе» – сколько же у вас, господа хорошие, комплексов, из них и растёт это желание всех называть «великими русскими».
Хотя Брюллова лично я продвигала бы как интернационального героя, взращённого нашей Академией, говорила бы о широкой душе и имперской многонациональности, мне кажется это более сильная позиция, чем твердолобый национализм. Ну да ладно.
Главное – в разговоре про Дейнеку всё ещё есть нотки вот этого: «посмотрите, ведущий советский художник, а какой интересный, совсем не только про идеологию». Неудобно получается – «великими русскими» больших советских мастеров не назовёшь, потому что они, простите, советские, а система, наследующая позднесоветской, прячет голову в позапрошлый век и времена Александра III (знали бы вы, как меня бесят эти рюшечки). Духота в квадрате и какая-то свалка получается; если вам так важно подчеркнуть, что художник не про идеологию – придумайте, про что он, версия что про защиту Родины, на мой взгляд, слабовата.
В общем, за Дейнеку обидно – для выставки Васнецова привезли аж «Богатырей», для Брюллова отреставрировали «Последний день Помпеи», а мозаика Дейнеки, которая тут же в ГРМ, осталась зашитой в стене; надо реставрировать и непонятно, когда будут.
Важно – я тут анализирую «официальную» линию, а не зрительский интерес, зрители у нас, мне кажется, готовы смотреть много разного.