Пимен Карпов у меня давно вызывал жгучий интерес. Выходец из крестьянской семьи, он почувствовал, что необходимо тянуться к образованию и к слову, и вынес на свет самые потаенные субстанции, каковые только способна эманировать страшная русская деревня.
Несмотря на ненависть к интеллигенции, по его мнению, обкрадывающей народ духовно.
Письмо его к Розанову невозможно забыть («Василий Васильевич! Вы мне враг...»), где совершается попытка убедить Василия Васильевича в том, что тот должен написать большой роман прославляющий русский народ, а иначе его ждет РАСПРАВА.
В 1913 году в русском печатном слове случается лютый маргинальный всполох: роман «Пламень». Как, скорее справедливо, нежели наоборот, пишет Александр Дугин о главном детище Карпова:
«Рискну утверждать, что ничего подобного по дикости, оголтелости и откровенному безумию, перемешанному с дурным вкусом, тяжёлым псевдонародным языком и полной художественной бездарностью, в русской литературе не существует».
Карпов обнародовал окаянную изнанку жития, брожение уснувшего разума в погрязших в сектантстве крестьянах хлеборобах. Он описывает сумасшедшие радения, полные извращений, пыток, свального греха, с причащением кровью, и первый тираж горит в очистительном пламени, ровно как счастливые мученики с его страниц. В роман заложена глубинная идея священного пути России — к химерическому Граду через пламень и кровь.
Текст действительно перегружен и переукрашен, напоминает он больше не роман, а песнь — грубо, неумело обтесанную, но полностью искреннюю, и тем красивую. Единственную в своем роде.
...И сложно наполненную метафизическим. Носители ереси представлены несколькими сектами: злыдота, пламенники, сатанаилы. Все они взыскуют Светлого Града, но идут соответственно своими путями в сей Град. Злыдотники очищаются через сотворение греха, принимая на себя тяготу, а бога называют Сущим, и полагают, что он весьма недобр и загораживает проход в этот самый Град. Пламенники более радостный народ, они какие-то языческие солнцепоклонники. Сатанаилы считают, что бог русский — Тьмяный бог, но те не преодолевают его как злыдота, а, наоборот, поклоняются...
В общем, с первого раза вот так просто не разобраться. Со второго у меня тоже получилось не очень. После «Пламени» обязательна к прочтению разбор-статья «Кровушка-матушка» А.Дугина про великий гностический миф.
Несмотря на ненависть к интеллигенции, по его мнению, обкрадывающей народ духовно.
Письмо его к Розанову невозможно забыть («Василий Васильевич! Вы мне враг...»), где совершается попытка убедить Василия Васильевича в том, что тот должен написать большой роман прославляющий русский народ, а иначе его ждет РАСПРАВА.
В 1913 году в русском печатном слове случается лютый маргинальный всполох: роман «Пламень». Как, скорее справедливо, нежели наоборот, пишет Александр Дугин о главном детище Карпова:
«Рискну утверждать, что ничего подобного по дикости, оголтелости и откровенному безумию, перемешанному с дурным вкусом, тяжёлым псевдонародным языком и полной художественной бездарностью, в русской литературе не существует».
Карпов обнародовал окаянную изнанку жития, брожение уснувшего разума в погрязших в сектантстве крестьянах хлеборобах. Он описывает сумасшедшие радения, полные извращений, пыток, свального греха, с причащением кровью, и первый тираж горит в очистительном пламени, ровно как счастливые мученики с его страниц. В роман заложена глубинная идея священного пути России — к химерическому Граду через пламень и кровь.
Текст действительно перегружен и переукрашен, напоминает он больше не роман, а песнь — грубо, неумело обтесанную, но полностью искреннюю, и тем красивую. Единственную в своем роде.
...И сложно наполненную метафизическим. Носители ереси представлены несколькими сектами: злыдота, пламенники, сатанаилы. Все они взыскуют Светлого Града, но идут соответственно своими путями в сей Град. Злыдотники очищаются через сотворение греха, принимая на себя тяготу, а бога называют Сущим, и полагают, что он весьма недобр и загораживает проход в этот самый Град. Пламенники более радостный народ, они какие-то языческие солнцепоклонники. Сатанаилы считают, что бог русский — Тьмяный бог, но те не преодолевают его как злыдота, а, наоборот, поклоняются...
В общем, с первого раза вот так просто не разобраться. Со второго у меня тоже получилось не очень. После «Пламени» обязательна к прочтению разбор-статья «Кровушка-матушка» А.Дугина про великий гностический миф.
«Никак не проходило ощущение, что не то меня сейчас вырвет, не то Рамакришна появится из реки...»
Аллен Гинзберг. Индийские дневники
Гинзберг был пионером в популяризации Индии для западного человека, в первую очередь для племени, которому сам он дал известное теперь название «дети цветов», и которое незамедлительно отправилось в паломничество за просветлением вслед за своим гуру.
Это он виноват в том, что сегодня к вам пристают кришнаиты и предлагают прочесть Бхагават-гиту, которая изменит ваше сознание. Однажды на концерте «Мантра-Рок» в пользу храма кришнаитов Аллен объявил, что повторение мантры «Харе Кришна» даёт такой же эффект, как от приема ЛСД. Из-за него кришнаиты собрали тогда много денег и смогли отправиться осваивать новые территории.
Гинзберг также популяризировал эксгибиционизм, как в прямом смысле, так и в творчестве. Однажды, объясняя слушателю на поэтическом вечере что именно пытаются доказать миру битники, он возопил: «Что всё — нагое! Что всё — поэтическая нагота!», — после чего скинул с себя одежды, вызвал аплодисменты и продолжил периодически практиковать этот акт осквернения зрительского зала и обретать последователей. (По сей день и среди своих знакомых нахожу таковых).
И несмотря на солидный послужной список каких-то бесконечных провокационных выходок (покачать права геев на Кубе ещё, например), он никогда так и не перешел черту, как это сделали многие другие герои бит-поколения, которые кончили плохо (спились, сторчались, убили кого-нибудь или погибли сами).
Аллен хорошо чувствовал нужную грань, размывал границы до безопасной черты и умело использовал это для саморекламы.
В предисловии к его «Индийским дневникам» в отношении гениальной способности к продаже дерьмового искусства (в данном случае творчества битников) Гинсберга приравнивают к Энди Уорхолу.
Но посмотрим, что же Аллен делал в Индии столько времени. Первая запись в его дневнике посвящена опиумному притону. Ночью того же дня он видит сон, в котором ищет свои пожитки среди руин и слышит голос незнакомца: «Так вот, что ты воплотил — искания всяческого хлама!», —после чего соглашается с этим утверждением и торжественно благословляет помойку.
Следующая запись — через несколько дней. Приняв морфин, Аллен лежит и ловит моменты отрешений. Близится 37-летие и он ощущает собственную бренность, а всякого рода слава, которую он успел заслужить к этому моменту, временно обесценивается.
Это в порядке вещей. Просветление никогда не даётся даром:
«Шаманские травяные сборы или современные сома употреблены, ими уже вырвало — а я всё ещё не постиг хоть какой-то вечности. Лишь над ухом зудит комар. И лицо в поту, покрытое тонким слоем крема от насекомых».
Заметно, что Аллена очень впечатляет культ индуистской богини Кали. Он посвящает ей многие страницы блужданий улетевшего разума. Пишет стихотворение (обязательно покажу) и целую поэму, в которой сравнивает символ свободы США с богиней-воительницей, воплощением ярости, не способной справиться с собственным неистовством и разрушающей всё: не только условное зло, но и условное добро («Стотра для Кали в обличье статуи Свободы»). Получилась помесь из обличительного гимна против политики США и географических сексуальных фантазий автора.
Три месяца после приезда. Индия прошила структуры мышления Гинзберга:
«Чакра, или диск Вишну — Е=mc²
Трезубец Шивы — вилы, чтобы ворошить сено в мозгу — Реактивный самолёт
Витая Раковина Варуны — Сирена Воздушной Тревоги при налёте
Пылающий дротик Агни — Напалмовая Бомба, электрический стул
Колчан и Стрелы Сурьи — масс-медиа и болтовня Конституций, и Хартий, и Закона
Боевая секира Вишвакармы — груша для сноса зданий
Молочный океан, Жемчужное ожерелье — деньги и доллары...»
Ну и т.д.
Четыре месяца в Индии. Аллен обнаруживает, что глава из Бхагавад-гиты «Созерцание вселенского образа» — точь-в-точь всё, что он уже видел под кислотой. ↓
Аллен Гинзберг. Индийские дневники
Гинзберг был пионером в популяризации Индии для западного человека, в первую очередь для племени, которому сам он дал известное теперь название «дети цветов», и которое незамедлительно отправилось в паломничество за просветлением вслед за своим гуру.
Это он виноват в том, что сегодня к вам пристают кришнаиты и предлагают прочесть Бхагават-гиту, которая изменит ваше сознание. Однажды на концерте «Мантра-Рок» в пользу храма кришнаитов Аллен объявил, что повторение мантры «Харе Кришна» даёт такой же эффект, как от приема ЛСД. Из-за него кришнаиты собрали тогда много денег и смогли отправиться осваивать новые территории.
Гинзберг также популяризировал эксгибиционизм, как в прямом смысле, так и в творчестве. Однажды, объясняя слушателю на поэтическом вечере что именно пытаются доказать миру битники, он возопил: «Что всё — нагое! Что всё — поэтическая нагота!», — после чего скинул с себя одежды, вызвал аплодисменты и продолжил периодически практиковать этот акт осквернения зрительского зала и обретать последователей. (По сей день и среди своих знакомых нахожу таковых).
И несмотря на солидный послужной список каких-то бесконечных провокационных выходок (покачать права геев на Кубе ещё, например), он никогда так и не перешел черту, как это сделали многие другие герои бит-поколения, которые кончили плохо (спились, сторчались, убили кого-нибудь или погибли сами).
Аллен хорошо чувствовал нужную грань, размывал границы до безопасной черты и умело использовал это для саморекламы.
В предисловии к его «Индийским дневникам» в отношении гениальной способности к продаже дерьмового искусства (в данном случае творчества битников) Гинсберга приравнивают к Энди Уорхолу.
Но посмотрим, что же Аллен делал в Индии столько времени. Первая запись в его дневнике посвящена опиумному притону. Ночью того же дня он видит сон, в котором ищет свои пожитки среди руин и слышит голос незнакомца: «Так вот, что ты воплотил — искания всяческого хлама!», —после чего соглашается с этим утверждением и торжественно благословляет помойку.
Следующая запись — через несколько дней. Приняв морфин, Аллен лежит и ловит моменты отрешений. Близится 37-летие и он ощущает собственную бренность, а всякого рода слава, которую он успел заслужить к этому моменту, временно обесценивается.
Это в порядке вещей. Просветление никогда не даётся даром:
«Шаманские травяные сборы или современные сома употреблены, ими уже вырвало — а я всё ещё не постиг хоть какой-то вечности. Лишь над ухом зудит комар. И лицо в поту, покрытое тонким слоем крема от насекомых».
Заметно, что Аллена очень впечатляет культ индуистской богини Кали. Он посвящает ей многие страницы блужданий улетевшего разума. Пишет стихотворение (обязательно покажу) и целую поэму, в которой сравнивает символ свободы США с богиней-воительницей, воплощением ярости, не способной справиться с собственным неистовством и разрушающей всё: не только условное зло, но и условное добро («Стотра для Кали в обличье статуи Свободы»). Получилась помесь из обличительного гимна против политики США и географических сексуальных фантазий автора.
Три месяца после приезда. Индия прошила структуры мышления Гинзберга:
«Чакра, или диск Вишну — Е=mc²
Трезубец Шивы — вилы, чтобы ворошить сено в мозгу — Реактивный самолёт
Витая Раковина Варуны — Сирена Воздушной Тревоги при налёте
Пылающий дротик Агни — Напалмовая Бомба, электрический стул
Колчан и Стрелы Сурьи — масс-медиа и болтовня Конституций, и Хартий, и Закона
Боевая секира Вишвакармы — груша для сноса зданий
Молочный океан, Жемчужное ожерелье — деньги и доллары...»
Ну и т.д.
Четыре месяца в Индии. Аллен обнаруживает, что глава из Бхагавад-гиты «Созерцание вселенского образа» — точь-в-точь всё, что он уже видел под кислотой. ↓
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Forwarded from Александра Бекренева
В дороге
Друзья, встречайте нашу подборку травелогов!
Осторожно, можно случайно собрать чемодан и уехать куда-нибудь!
Вера @lyubiteknigi_vera
«Шпицберген», Фритьоф Нансен
«Шпицберген» — книга не просто учёного, но человека, страстно любящего всё живое. «Шпицберген» — не просто книга о научной экспедиции, но ещё и прекрасная возможность побывать на краю света и прочувствовать «родину настоящего северного ветра», не выходя из дома.
Александра @abbbooks
«Письма русского путешественника», Николай Михайлович Карамзин
Пожить жизнью удалого, молодого и прекрасного русского дворянина 18-го века и вместе с ним совершить евротрип — это ли не мечта? Узнать, что шотландцы дружили с немцами, что привычные нам города и страны были совсем другими… или до боли такими же? И разговоры в дороге — всё те же, и стереотипы о народах ничуть не изменились. Шедевр!
Юлия @we_and_books
«Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», Василий Голованов
Травелог писателя и журналиста, поехавшего за поисками смысла жизни на заполярный остров Колгуев: поэтические поиски себя человека, который посмотрел в глаза оленям. Что он увидел? Страх? Самого себя? Бездонное небо белой ночи? Сказки старых оленеводов? Все это в книге, где поистине лучший подарок – это ответ на Вопрос...
Данил @kmikkmik
«Хожение за три моря», Афанасий Никитин
Если бы Афанасия Никитина не ограбили в начале пути, не было бы никакого хожения за три моря. Тем удивительнее кажутся записи, оставленные тверским торговцем. Наблюдения эти полны деталей и эмоций. Тем трагичнее выглядит судьба Афанасия, погибшего, судя по всему, не своей смертью на земле русской, чуть-чуть не дойдя до дома.
Ирина @irakuznec
«В сказочной стране», Кнут Гамсун
Кнут Гамсун фигура неоднозначная. В своих путевых заметках, которые скандинавские критики считали одним из самых субъективных текстов о путешествиях, а русские находили массу неточностей, он раскрывается с совершенно неожиданной стороны. С любовью, юмором и трепетом описывает он поистине сказочную страну, покорившую его сердце.
Наташа @dvorkolodetz
«Путешествие на Кон-Тики», Тур Хейердал
Если вы думаете, что ваш план слишком сумасбродный, юношески максималистский и какой-то не очень проработанный, то книга о том, как не умеющий плавать Тур Хейердал и ребята в 1947 году пересекли Тихий океан на плоту ради ответа на этнографический вопрос, должна придать вам решимости. Легенда.
Екатерина @majorsormusbooks
«В Патагонии», Брюс Чатвин
Что вы делаете, когда обнаруживаете в бабушкином серванте шкуру бронтозавра? Правильно, пакуете чемоданы и улетаете на край света, чтобы узнать, что бронтозавры — не то, чем кажутся! Книга Чатвина — это по-латиноамерикански мистический травелог с захватывающими дух историями, страстями и странностями из одного из самых экзотических уголков Земли.
Светлана @buymadness
«Индийские дневники», Аллен Гинзберг
15 февраля 1962 года корабль с Алленом Гинзбергом пришвартовался в Бомбее. За три месяца до этого события ему приснилась Индия. Предвосхищение Индии отец-основатель битников воспринимает как пророчество, и отправляется в путь длинной в полтора года. Последствия будут чудовищны и, увы, непоправимы...
Поделитесь в комментариях, какие книги о путешествиях вдохновили вас больше всего, и расскажите о своих самых запоминающихся путешествиях — мы с нетерпением ждём ваших историй!
Друзья, встречайте нашу подборку травелогов!
Осторожно, можно случайно собрать чемодан и уехать куда-нибудь!
Вера @lyubiteknigi_vera
«Шпицберген», Фритьоф Нансен
«Шпицберген» — книга не просто учёного, но человека, страстно любящего всё живое. «Шпицберген» — не просто книга о научной экспедиции, но ещё и прекрасная возможность побывать на краю света и прочувствовать «родину настоящего северного ветра», не выходя из дома.
Александра @abbbooks
«Письма русского путешественника», Николай Михайлович Карамзин
Пожить жизнью удалого, молодого и прекрасного русского дворянина 18-го века и вместе с ним совершить евротрип — это ли не мечта? Узнать, что шотландцы дружили с немцами, что привычные нам города и страны были совсем другими… или до боли такими же? И разговоры в дороге — всё те же, и стереотипы о народах ничуть не изменились. Шедевр!
Юлия @we_and_books
«Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», Василий Голованов
Травелог писателя и журналиста, поехавшего за поисками смысла жизни на заполярный остров Колгуев: поэтические поиски себя человека, который посмотрел в глаза оленям. Что он увидел? Страх? Самого себя? Бездонное небо белой ночи? Сказки старых оленеводов? Все это в книге, где поистине лучший подарок – это ответ на Вопрос...
Данил @kmikkmik
«Хожение за три моря», Афанасий Никитин
Если бы Афанасия Никитина не ограбили в начале пути, не было бы никакого хожения за три моря. Тем удивительнее кажутся записи, оставленные тверским торговцем. Наблюдения эти полны деталей и эмоций. Тем трагичнее выглядит судьба Афанасия, погибшего, судя по всему, не своей смертью на земле русской, чуть-чуть не дойдя до дома.
Ирина @irakuznec
«В сказочной стране», Кнут Гамсун
Кнут Гамсун фигура неоднозначная. В своих путевых заметках, которые скандинавские критики считали одним из самых субъективных текстов о путешествиях, а русские находили массу неточностей, он раскрывается с совершенно неожиданной стороны. С любовью, юмором и трепетом описывает он поистине сказочную страну, покорившую его сердце.
Наташа @dvorkolodetz
«Путешествие на Кон-Тики», Тур Хейердал
Если вы думаете, что ваш план слишком сумасбродный, юношески максималистский и какой-то не очень проработанный, то книга о том, как не умеющий плавать Тур Хейердал и ребята в 1947 году пересекли Тихий океан на плоту ради ответа на этнографический вопрос, должна придать вам решимости. Легенда.
Екатерина @majorsormusbooks
«В Патагонии», Брюс Чатвин
Что вы делаете, когда обнаруживаете в бабушкином серванте шкуру бронтозавра? Правильно, пакуете чемоданы и улетаете на край света, чтобы узнать, что бронтозавры — не то, чем кажутся! Книга Чатвина — это по-латиноамерикански мистический травелог с захватывающими дух историями, страстями и странностями из одного из самых экзотических уголков Земли.
Светлана @buymadness
«Индийские дневники», Аллен Гинзберг
15 февраля 1962 года корабль с Алленом Гинзбергом пришвартовался в Бомбее. За три месяца до этого события ему приснилась Индия. Предвосхищение Индии отец-основатель битников воспринимает как пророчество, и отправляется в путь длинной в полтора года. Последствия будут чудовищны и, увы, непоправимы...
Поделитесь в комментариях, какие книги о путешествиях вдохновили вас больше всего, и расскажите о своих самых запоминающихся путешествиях — мы с нетерпением ждём ваших историй!
Кали — один из гневных аспектов Шакти, супруги господа Шивы. Форму Кали она принимает, чтобы сражаться с демонами, защищая от них сонм беспомощных богов. Но гнев богини не утихает, когда враги заканчиваются. Выпив всю их кровь, она приходит в такую исступленную ярость, что грозно шествует по миру дальше, не ведая, что рискует его уничтожить.
Шиве приходится лечь на пути ее стоп, чтобы она наступила на его грудь и опомнилась. В ужасе осознав под ногой своего господа, она издает сумасшедший вопль отчаяния.
ㅤ
Вот это я понимаю, супружеские игры...
Доброе утро.
#злыебоги #все_утра_мира
Шиве приходится лечь на пути ее стоп, чтобы она наступила на его грудь и опомнилась. В ужасе осознав под ногой своего господа, она издает сумасшедший вопль отчаяния.
ㅤ
Вот это я понимаю, супружеские игры...
Доброе утро.
#злыебоги #все_утра_мира
У переписки Брюсов-Петровская репутация ещё огненнее, чем у романа «Огненный ангел», написанного Брюсовым на основе их взаимоотношений. Я... Могу лишь опровергнуть это.
Валерий Брюсов вел двойную игру всегда: вкушал разрушительных страстей с Ниной, но делал это аккуратно, не теряя рассудок и дорогу назад, в комфорт семейной жизни. Его называли декадентом и служителем тьмы, то есть, в прямом смысле, чернокнижником, в свободное время отдающим честь домашним пирогам с морковью.
Холодный прагматичный ум прослеживается даже в составленных собственных донжуанских списках Брюсова, они и привели меня в восторг.
Цитирую из книги переписки. Оцените классификацию — вот это я понимаю, профессионал:
«Мой Дон-Жуанский список» разделен на две графы, «Серьезное» и «Случайные 'связи', приближения etc».
Более подробный список «Мои 'прекрасные дамы'»:
«Я ухаживал»,
«Меня любили»,
«Мы играли в любовь»,
«Не любя, мы были близки»,
«Мне казалось, что я люблю»,
«Я, может быть, люблю»,
«Я люблю». В последнем только имя Нины.
Валерий Брюсов вел двойную игру всегда: вкушал разрушительных страстей с Ниной, но делал это аккуратно, не теряя рассудок и дорогу назад, в комфорт семейной жизни. Его называли декадентом и служителем тьмы, то есть, в прямом смысле, чернокнижником, в свободное время отдающим честь домашним пирогам с морковью.
Холодный прагматичный ум прослеживается даже в составленных собственных донжуанских списках Брюсова, они и привели меня в восторг.
Цитирую из книги переписки. Оцените классификацию — вот это я понимаю, профессионал:
«Мой Дон-Жуанский список» разделен на две графы, «Серьезное» и «Случайные 'связи', приближения etc».
Более подробный список «Мои 'прекрасные дамы'»:
«Я ухаживал»,
«Меня любили»,
«Мы играли в любовь»,
«Не любя, мы были близки»,
«Мне казалось, что я люблю»,
«Я, может быть, люблю»,
«Я люблю». В последнем только имя Нины.
История «Огненного ангела» начинается из непосредственной реальности Валерия Брюсова, Нины Петровской и Андрея Белого, обретает плоть в романе Брюсова, и уносится в высшие сферы в музыке Сергея Прокофьева.
Я все же поняла, что буду перечитывать роман, поэтому о нем позже, ну или никогда. Как пойдет. Хотелось бы отметить вот что: выигрывает «Огненный ангел» среди всех форм своего существования именно в музыке, на мой взгляд. В романе по сохранившемуся ощущению не хватает этой агонии, в которую погружено сознание одержимой Ренаты, он довольно сухой и спокойный, стилизованный под добротный немецкий роман (XVI век в Германии), педантично выверенный, обращенный к фаустианской традиции и оккультным мотивам.
Дело в том, что предельная рациональность Брюсова могла только сделать попытку написать о субстанции безумия, и не более, несмотря на его увлечения магией и затемненными участками бытия.
Я все же поняла, что буду перечитывать роман, поэтому о нем позже, ну или никогда. Как пойдет. Хотелось бы отметить вот что: выигрывает «Огненный ангел» среди всех форм своего существования именно в музыке, на мой взгляд. В романе по сохранившемуся ощущению не хватает этой агонии, в которую погружено сознание одержимой Ренаты, он довольно сухой и спокойный, стилизованный под добротный немецкий роман (XVI век в Германии), педантично выверенный, обращенный к фаустианской традиции и оккультным мотивам.
Дело в том, что предельная рациональность Брюсова могла только сделать попытку написать о субстанции безумия, и не более, несмотря на его увлечения магией и затемненными участками бытия.
В письмах действительных Брюсова и Петровской огонь вообще предстает лишь в виде попытки разжечь мокрое дерево, какое-то мучительное семилетнее тление; волшебное наваждение символизма оборачивается тыквой, истерией покинутой любовницы. В этих письмах столько боли, что можно в ней утонуть. К концу книги я сама хотела убить Нину, это невозможно читать...
У Прокофьева же получилось по-настоящему адское сочинение. Красота и безумие — две основные составляющие этой оперы. Ее не удалось поставить при жизни композитора, и он сделал свою Третью симфонию на ее материале. Совершенная инфернальная эссенция, которую рекомендую к прослушиванию в первую очередь. Прикреплю очень хорошую запись ниже. Riccardo Chailly, 1991
У Прокофьева же получилось по-настоящему адское сочинение. Красота и безумие — две основные составляющие этой оперы. Ее не удалось поставить при жизни композитора, и он сделал свою Третью симфонию на ее материале. Совершенная инфернальная эссенция, которую рекомендую к прослушиванию в первую очередь. Прикреплю очень хорошую запись ниже. Riccardo Chailly, 1991
Forwarded from CHAOSSS_ME
Пока все кругом впадают в уныние, наши переводчики давно в нём живут — и работают над текстом "Проклятого от рождения" — трагической биографии Билли Берроуза-младшего (да-да, сына), составленной по просьбе его отца Дэвидом Оули на основе разрозненных документов из семейного архива Берроузов и увидевшей свет в далёком 2006-м. Монография включает в себя фрагменты его неоконченного романа "Слияние Пракрити", а также множество дневниковых записей и выдержки из переписки с отцом.
Старики ещё помнят его первые два романа, которые вышли на русском в том же 2006-м одной книгой, получившей название "От винта" и выпущенной издательством "Эксмо".
И если уныние — тяжкий грех, мы пользуемся этим случаем, чтобы передать холодный привет всем братьям и сёстрам, пребывающим во грехе.
Старики ещё помнят его первые два романа, которые вышли на русском в том же 2006-м одной книгой, получившей название "От винта" и выпущенной издательством "Эксмо".
И если уныние — тяжкий грех, мы пользуемся этим случаем, чтобы передать холодный привет всем братьям и сёстрам, пребывающим во грехе.
Доброе утро, вернемся немного в серебряный век. Сегодня — крайне редкий на этом канале контент: («научить плохому») «полезное».
Уезжая с любовницей в Финляндию на месяц, не забудьте составить живописную «легенду» для жены:
«Это мое путешествие воистину перелом моей жизни — завершение долгого периода, подведение итогов многому старому, прощание со всей моей молодостью, со всеми ее привычками, страстями, исканиями.
⠀Окончен праздник первых встреч! —
так сказано где-то у меня в неудачном и неоконченном стихотворении. Теперь хочу только ясности, только мира, только работы. <...>
Оставшееся время хочется употребить, чтобы проехать на север, в страну лопарей, к жизни первобытной, дикой. Хочется увидать юрты, северных оленей, зарю человечества. Хочется ночевать уже не в кладовой финна, как не раз случалось мне в пути вокруг Саймы, а в дымном чуме.
⠀Я хочу, измучив, тело
⠀Бросить на ночь в душный хлев».
(Брюсов, из письма к жене, июнь 1904 г.)
...или используйте более тонкую игру, собираясь в «одинокий» отпуск в следующий раз: признайте часть своих грехов, не упоминая главное. Скажите, что лазите по опасным «непристойным» местам, т.к. собираете материалы для романа «Семь смертных грехов»:
«Вчера был в месте, которое Ты, конечно, назвала бы притоном: в кафэ, где собираются преимущественно морфинисты. Благодаря некоторому (уже давнему) опыту в сих делах я завел небезынтересное знакомство с одной парочкой: юношей и его petite amie, всячески накрашенной парижаночкой. Целый вечер говорил по-французски, и очень успешно».
«Писал Тебе о кафэ морфинистов. Еще видел кафэ гомосексуалистов. Все чрезвычайно любопытно и для меня совершенно ново».
«По моим письмам Ты поняла, что я провожу время "не совсем хорошо". Так оно, по Твоей терминологии, и есть. Но я хочу очень усердно убеждать Тебя, что мне это просто "необходимо" в жизни. Во всех моих писаниях, в стихах и в прозе, я часто подходил к вопросам о всем темном в жизни и в душе. И это темное до сих пор знал почти только по догадке да по жалким его отражениям у нас в Москве. Здесь представляется мне случай в самом, так сказать, горниле "зла" посмотреть на него лицом к лицу. Чувствую себя, как Дантэ, сходящий в Ад, и, конечно, как Дантэ, надеюсь выйти из Ада к Раю и вынести на землю бессмертную песню».
...ну и не забудьте захватить с собой Бальмонта, чтобы свалить все на него:
«"Кончился пир наш бедою". Бальмонт, конечно, повел меня на Монмартр (вечером). Мы сидели в Bal Tabarin и смотрели канкан. Бальмонт пил ром и виски, а я унывал. С бала вышли мы уже достаточно расстроенные, т.е. Бальмонт достаточно пьяным. Зашли еще в одно кафэ. Бальмонт стал пить ликеры. И совершилось все, что совершалось столько раз. Пьяный Бальмонт стал говорить мне всякие оскорбительные слова и т.д., и я наконец решился уйти. Он цеплялся за меня, удерживал силой, умолял и ругался. Вмешались в нашу распрю посторонние. Я вырвался, сел на фиакр и уехал. Грустно!».
«Проспал до вечера, милая моя девочка, после вчерашних скитаний с Бальмонтом. В душе и в желудке скверно. Нет, не создан я для таких приключений! — Впрочем, раньше, чем в кабаках, были мы с Бальмонтом у профессора Буайэ, и это было очень приятно. <...> Вышли от него в 11, и тут-то начались все обычные бальмонтизмы. Не хочется их пересказывать...»
...в конце концов, оправдайте дело последней необходимостью перед грядущей славой, которая не позволит потерять моральный облик большого писателя:
«Наконец, кажется мне, что годы мои таковы, что в последний раз без неприличия могу я показываться во всех этих местах. Еще через три-четыре года — я поседею, буду более известен даже и в Париже, и неуместно будет мне посещать все эти притоны. Вот почему я и спешу воспользоваться этими днями».
(из писем Брюсова к жене из Парижа, сентябрь 1909 г.)
#бальмонтизмы
#кончился_пир_наш_бедою
Уезжая с любовницей в Финляндию на месяц, не забудьте составить живописную «легенду» для жены:
«Это мое путешествие воистину перелом моей жизни — завершение долгого периода, подведение итогов многому старому, прощание со всей моей молодостью, со всеми ее привычками, страстями, исканиями.
⠀Окончен праздник первых встреч! —
так сказано где-то у меня в неудачном и неоконченном стихотворении. Теперь хочу только ясности, только мира, только работы. <...>
Оставшееся время хочется употребить, чтобы проехать на север, в страну лопарей, к жизни первобытной, дикой. Хочется увидать юрты, северных оленей, зарю человечества. Хочется ночевать уже не в кладовой финна, как не раз случалось мне в пути вокруг Саймы, а в дымном чуме.
⠀Я хочу, измучив, тело
⠀Бросить на ночь в душный хлев».
(Брюсов, из письма к жене, июнь 1904 г.)
...или используйте более тонкую игру, собираясь в «одинокий» отпуск в следующий раз: признайте часть своих грехов, не упоминая главное. Скажите, что лазите по опасным «непристойным» местам, т.к. собираете материалы для романа «Семь смертных грехов»:
«Вчера был в месте, которое Ты, конечно, назвала бы притоном: в кафэ, где собираются преимущественно морфинисты. Благодаря некоторому (уже давнему) опыту в сих делах я завел небезынтересное знакомство с одной парочкой: юношей и его petite amie, всячески накрашенной парижаночкой. Целый вечер говорил по-французски, и очень успешно».
«Писал Тебе о кафэ морфинистов. Еще видел кафэ гомосексуалистов. Все чрезвычайно любопытно и для меня совершенно ново».
«По моим письмам Ты поняла, что я провожу время "не совсем хорошо". Так оно, по Твоей терминологии, и есть. Но я хочу очень усердно убеждать Тебя, что мне это просто "необходимо" в жизни. Во всех моих писаниях, в стихах и в прозе, я часто подходил к вопросам о всем темном в жизни и в душе. И это темное до сих пор знал почти только по догадке да по жалким его отражениям у нас в Москве. Здесь представляется мне случай в самом, так сказать, горниле "зла" посмотреть на него лицом к лицу. Чувствую себя, как Дантэ, сходящий в Ад, и, конечно, как Дантэ, надеюсь выйти из Ада к Раю и вынести на землю бессмертную песню».
...ну и не забудьте захватить с собой Бальмонта, чтобы свалить все на него:
«"Кончился пир наш бедою". Бальмонт, конечно, повел меня на Монмартр (вечером). Мы сидели в Bal Tabarin и смотрели канкан. Бальмонт пил ром и виски, а я унывал. С бала вышли мы уже достаточно расстроенные, т.е. Бальмонт достаточно пьяным. Зашли еще в одно кафэ. Бальмонт стал пить ликеры. И совершилось все, что совершалось столько раз. Пьяный Бальмонт стал говорить мне всякие оскорбительные слова и т.д., и я наконец решился уйти. Он цеплялся за меня, удерживал силой, умолял и ругался. Вмешались в нашу распрю посторонние. Я вырвался, сел на фиакр и уехал. Грустно!».
«Проспал до вечера, милая моя девочка, после вчерашних скитаний с Бальмонтом. В душе и в желудке скверно. Нет, не создан я для таких приключений! — Впрочем, раньше, чем в кабаках, были мы с Бальмонтом у профессора Буайэ, и это было очень приятно. <...> Вышли от него в 11, и тут-то начались все обычные бальмонтизмы. Не хочется их пересказывать...»
...в конце концов, оправдайте дело последней необходимостью перед грядущей славой, которая не позволит потерять моральный облик большого писателя:
«Наконец, кажется мне, что годы мои таковы, что в последний раз без неприличия могу я показываться во всех этих местах. Еще через три-четыре года — я поседею, буду более известен даже и в Париже, и неуместно будет мне посещать все эти притоны. Вот почему я и спешу воспользоваться этими днями».
(из писем Брюсова к жене из Парижа, сентябрь 1909 г.)
#бальмонтизмы
#кончился_пир_наш_бедою
Вокруг Андрея Белого был ореол святости. В какой-то момент он попробовал спасти Нину Петровскую (ещё до Брюсова пострадавшую тогда от оргиастического Бальмонта), причастить её эзотерической святой любви.
Но он быстро сбежал, стараясь не запятнать своих риз, так как Нина понимала только язык любви земной.
А к Петровской тем временем ходили его друзья-мистики из антропософского общества, укорять, обличать и оскорблять ее:
«Сударыня, вы нам чуть не осквернили пророка, Вас инспирирует Зверь, выходящий из бездны».
«Я хочу упасть в Вашу тьму, бесповоротно и навсегда...» — писала она потом к Брюсову.
#дьяволздесь
Но он быстро сбежал, стараясь не запятнать своих риз, так как Нина понимала только язык любви земной.
А к Петровской тем временем ходили его друзья-мистики из антропософского общества, укорять, обличать и оскорблять ее:
«Сударыня, вы нам чуть не осквернили пророка, Вас инспирирует Зверь, выходящий из бездны».
«Я хочу упасть в Вашу тьму, бесповоротно и навсегда...» — писала она потом к Брюсову.
#дьяволздесь