«Волшебная Флейта» Ромео Кастеллуччи смертельно поранила меня.
Над оперой поработал Великий Геометр, отразив через центр инверсии изначальный смысл, и зеркально — физическое его воплощение.
Потрясающее торжество белоснежной зеркальной симметрии превращает все числа в чётные: два Тамино, две Памины, два Папагено и две Папагены, четыре дамы, четыре пажа. Все они совершенно неотличимы друг от друга, полностью обезличены в царстве чистого света.
Единственным числом представлены только сам Зарастро и Царица Ночи как нечто неповторяемое —
вечное.
«Великий китч Зарастро отрицает смерть и дефекацию, изобретая миры света настолько невероятные, что они радиоактивны» (Ромео)
Профессор Евгений Жаринов, прививший мне любовь к литературе, совершенно верно констатировал в одной из лекций, что истинному христианину никакая литература не нужна, кроме душеполезной – то есть той, в которой написано всё одно и то же – понимаете. Зарастро, жрец огня, представляет образ универсального морального закона, точно также не терпящего отклонений и стирающего личностные различия. Человек, рожденный с собственной индивидуальностью во тьме ночи, превосходит её на пути к свету.
Но мысль режиссера, который любит и смерть и дефекацию, ведет к тому, что человеческой жизни недостаточно, чтобы достичь сияния Зарастро, а попытки нас только калечат. Чтобы показать, насколько жестоки испытания светом и пламенем, он вытаскивает на сцену пять действительно слепых женщин и столько же обожженных мужчин.
«Испытание огнем поглощает опыт, в то время как испытание водой очищает его порог от пепла [у Кастеллуччи вместо смывания водой ослепление светом]. Эта чистота – ужас. Слушайте внимательно слова Зарастро: его сладкие речи притупляют разум».
Противопоставление барочному празднику запаха горелой человеческой плоти напоминает мне строки из «Заратустры» Ницше, который взял тот же прообраз с целью опровергнуть его:
«Некогда смотрела душа на тело с презрением, и тогда не было ничего выше, чем это презрение: она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она ускользнуть от тела и от земли. О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной, и жестокость была наслаждением этой души!
Но и вы, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не бедность и грязь и жалкое довольство собою?»
Царица Ночи – создательница всех живых форм, mater dolorosa, утешающая несчастных своих детей, которых ослепил и обжег свет Зороастра. Она – не менее неоднозначна, чем жрец огня. Она дает жизнь, но ставит ей ограничение, за которое небезопасно выходить: это стеклянная трубка с грудным молоком, обозначающая линию горизонта, клепсидру, предупреждающую, что звезды и человеческая жизнь несоизмеримы.
Поет Царицу Ночи прекрасная Сабина Девьей – однажды уже её видела: она пленительно блевала в образе Красоты в «Триумфе времени и разочарования» Генделя в постановке Варликовского.
Отдельное внимание сценографии: создание архитектуры светозарного дворца поручили алгоритмам, непрерывно повторяющим геометрические операции, к примеру таким, как складывание плоскости. Изменение нескольких параметров в процессе создает перестановки, приводящие к изменениям в конструкции. Создатель декораций Майкл Хансмейер вместе с режиссером намеревались создать нечто, стоящее между жизнью и искусственностью, хаосом и порядком, что-то одновременно чужое и естественное. Роскошь, в которой просматривается обнаженный скелет органической формы жизни. Завораживающе и пугающе.
____
«Не говори, что мы неудачники.
Мы – его лучшие работы!» (Обгоревшие мужчины)
Посмотреть можно здесь.
Над оперой поработал Великий Геометр, отразив через центр инверсии изначальный смысл, и зеркально — физическое его воплощение.
Потрясающее торжество белоснежной зеркальной симметрии превращает все числа в чётные: два Тамино, две Памины, два Папагено и две Папагены, четыре дамы, четыре пажа. Все они совершенно неотличимы друг от друга, полностью обезличены в царстве чистого света.
Единственным числом представлены только сам Зарастро и Царица Ночи как нечто неповторяемое —
вечное.
«Великий китч Зарастро отрицает смерть и дефекацию, изобретая миры света настолько невероятные, что они радиоактивны» (Ромео)
Профессор Евгений Жаринов, прививший мне любовь к литературе, совершенно верно констатировал в одной из лекций, что истинному христианину никакая литература не нужна, кроме душеполезной – то есть той, в которой написано всё одно и то же – понимаете. Зарастро, жрец огня, представляет образ универсального морального закона, точно также не терпящего отклонений и стирающего личностные различия. Человек, рожденный с собственной индивидуальностью во тьме ночи, превосходит её на пути к свету.
Но мысль режиссера, который любит и смерть и дефекацию, ведет к тому, что человеческой жизни недостаточно, чтобы достичь сияния Зарастро, а попытки нас только калечат. Чтобы показать, насколько жестоки испытания светом и пламенем, он вытаскивает на сцену пять действительно слепых женщин и столько же обожженных мужчин.
«Испытание огнем поглощает опыт, в то время как испытание водой очищает его порог от пепла [у Кастеллуччи вместо смывания водой ослепление светом]. Эта чистота – ужас. Слушайте внимательно слова Зарастро: его сладкие речи притупляют разум».
Противопоставление барочному празднику запаха горелой человеческой плоти напоминает мне строки из «Заратустры» Ницше, который взял тот же прообраз с целью опровергнуть его:
«Некогда смотрела душа на тело с презрением, и тогда не было ничего выше, чем это презрение: она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она ускользнуть от тела и от земли. О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной, и жестокость была наслаждением этой души!
Но и вы, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не бедность и грязь и жалкое довольство собою?»
Царица Ночи – создательница всех живых форм, mater dolorosa, утешающая несчастных своих детей, которых ослепил и обжег свет Зороастра. Она – не менее неоднозначна, чем жрец огня. Она дает жизнь, но ставит ей ограничение, за которое небезопасно выходить: это стеклянная трубка с грудным молоком, обозначающая линию горизонта, клепсидру, предупреждающую, что звезды и человеческая жизнь несоизмеримы.
Поет Царицу Ночи прекрасная Сабина Девьей – однажды уже её видела: она пленительно блевала в образе Красоты в «Триумфе времени и разочарования» Генделя в постановке Варликовского.
Отдельное внимание сценографии: создание архитектуры светозарного дворца поручили алгоритмам, непрерывно повторяющим геометрические операции, к примеру таким, как складывание плоскости. Изменение нескольких параметров в процессе создает перестановки, приводящие к изменениям в конструкции. Создатель декораций Майкл Хансмейер вместе с режиссером намеревались создать нечто, стоящее между жизнью и искусственностью, хаосом и порядком, что-то одновременно чужое и естественное. Роскошь, в которой просматривается обнаженный скелет органической формы жизни. Завораживающе и пугающе.
____
«Не говори, что мы неудачники.
Мы – его лучшие работы!» (Обгоревшие мужчины)
Посмотреть можно здесь.
Der, welcher wandelt diese Straße voll Beschwerden
W.A. Mozart
Der, welcher wandert diese Strasse voll Beschwerden,
Wird rein durch Feuer, Wasser, Luft und Erden;
Wenn er des Todes Schrecken überwinden kann,
Schwingt er sich aus der Erde Himmel an. —
Erleuchtet wird er dann im Stande seyn,
Sich den Mysterien der Isis ganz zu weih'n.
Mich schreckt kein Tod, als Mann zu handeln, —
Den Weg der Tugend fort zu wandeln.
Schliesst mir des Schreckens Pforten auf!
____
Кто идёт по этой дороге, полной препятствий, — очищается огнём, водой, ветром и землёй.
Если он сможет победить страх смерти, он воспарит с земли к небесам.
Просвещённый, он сможет затем полностью посвятить себя таинствам Изиды.
Никакой страх смерти не сможет остановить меня следовать тропой добродетели.
Откройте мне врата ужаса!
Wird rein durch Feuer, Wasser, Luft und Erden;
Wenn er des Todes Schrecken überwinden kann,
Schwingt er sich aus der Erde Himmel an. —
Erleuchtet wird er dann im Stande seyn,
Sich den Mysterien der Isis ganz zu weih'n.
Mich schreckt kein Tod, als Mann zu handeln, —
Den Weg der Tugend fort zu wandeln.
Schliesst mir des Schreckens Pforten auf!
____
Кто идёт по этой дороге, полной препятствий, — очищается огнём, водой, ветром и землёй.
Если он сможет победить страх смерти, он воспарит с земли к небесам.
Просвещённый, он сможет затем полностью посвятить себя таинствам Изиды.
Никакой страх смерти не сможет остановить меня следовать тропой добродетели.
Откройте мне врата ужаса!
Die Zauberflöte
Sigurður Bragason
Моцарт для меня стал символом сдвига внутренней парадигмы. Не из-за этой арии привратников, но она могла бы почти (ха ха) подойти по смыслу.
Расплескивающаяся радость в его музыке отвечает состоянию королевского восхождения к безумию, освобождения от различных аспектов недопонимания с действительностью, накопившегося бремени смысла.
Музыка, которая звучит в моей голове, когда все построения исчезают.
Моцарт — это абсолютный конец всего. Радость чистого небытия.
Поэтому — скорее, откройте врата ужаса!
Расплескивающаяся радость в его музыке отвечает состоянию королевского восхождения к безумию, освобождения от различных аспектов недопонимания с действительностью, накопившегося бремени смысла.
Музыка, которая звучит в моей голове, когда все построения исчезают.
Моцарт — это абсолютный конец всего. Радость чистого небытия.
Поэтому — скорее, откройте врата ужаса!
Анна Сокольская (музыкальный критик, интересный) емко заметила в одной беседе о Кастеллуччи, что он ищет всегда «универсальную изнанку» вещей. Ставя свои спектакли, он действительно рассказывает именно о внутреннем наполнении, которое ближе к общему принципу, а не о характере конкретного сочинения. Не копается в индивидуальных различиях, а вытаскивает общие смыслы из всякой истории, работает с ними, создавая собственные перформансы и регулярно подвергаясь за это критике. Подставляйте что угодно, Моцарт там или не Моцарт при таком подходе вообще перестает иметь значение. Моцарт остается как бы отрезан.
До абсолюта Кастеллуччи довел эту мистерию редуцирования в своем «Человеческом использовании человеческих существ», напрямую показав избавление от языка, сворачивание его в первоэлементы, добравшись до тьмы, предшествующей рождению слов, озвучить которую очень удачно помог небезызвестный Алексей Тегин (Phurpa).
Он прокручивал диалог Христа с воскресшим Лазарем снова и снова, каждый раз срезая лексические уровни языка, пока не осталось 4 самых общих слова по мнению автора: агон, метеор, блок и апофема.
Мне это очень близко, в чтении художественных романов тоже какое-то сродство к общим вопросам высматриваю, причем в значительно большей степени, чем обращаю внимание на детали, которые в сравнении с «универсальной изнанкой» становятся не важны и как шелуха отлетают от моего восприятия.
Поняв, в какое болото я залажу, в какой-то момент я даже стала заставлять себя учиться читать заново, изучая все представленные декорации.
В сравнении с Ромео, мой маленький масштаб проблемы сформировался не сознательно и на узком поле. Самые основные два вопроса, видимо интересные мне более других, по которым идет поиск всегда в фоновом режиме при чтении:
— о детерминированности жизни, вселенной (через такую совсем не свойственную ей в литературоведении призму была прочитана, к примеру, «Война и мир», или еще яркий, но уже сам по себе кричащий образчик — оба романа Ласло Краснахоркаи, которые у нас пока изданы);
— второй такой запрос — о том, что жизнь есть сон, иллюзия (этим по моему ощущению сплошь пронизан Рене Домаль, и не менее Брайон Гайсин).
Выслушаю ваши читательские исповеди, друзья.
До абсолюта Кастеллуччи довел эту мистерию редуцирования в своем «Человеческом использовании человеческих существ», напрямую показав избавление от языка, сворачивание его в первоэлементы, добравшись до тьмы, предшествующей рождению слов, озвучить которую очень удачно помог небезызвестный Алексей Тегин (Phurpa).
Он прокручивал диалог Христа с воскресшим Лазарем снова и снова, каждый раз срезая лексические уровни языка, пока не осталось 4 самых общих слова по мнению автора: агон, метеор, блок и апофема.
Мне это очень близко, в чтении художественных романов тоже какое-то сродство к общим вопросам высматриваю, причем в значительно большей степени, чем обращаю внимание на детали, которые в сравнении с «универсальной изнанкой» становятся не важны и как шелуха отлетают от моего восприятия.
Поняв, в какое болото я залажу, в какой-то момент я даже стала заставлять себя учиться читать заново, изучая все представленные декорации.
В сравнении с Ромео, мой маленький масштаб проблемы сформировался не сознательно и на узком поле. Самые основные два вопроса, видимо интересные мне более других, по которым идет поиск всегда в фоновом режиме при чтении:
— о детерминированности жизни, вселенной (через такую совсем не свойственную ей в литературоведении призму была прочитана, к примеру, «Война и мир», или еще яркий, но уже сам по себе кричащий образчик — оба романа Ласло Краснахоркаи, которые у нас пока изданы);
— второй такой запрос — о том, что жизнь есть сон, иллюзия (этим по моему ощущению сплошь пронизан Рене Домаль, и не менее Брайон Гайсин).
Выслушаю ваши читательские исповеди, друзья.
Звонок с незнакомого номера застает меня в приятном расположении духа. Ничего необычного. Беру трубку.
— Здравствуйте. Вас полностью устраивает то, что вы видите вокруг себя?
Думаю: Оо-о.... наконец-то. Наконец-то кто-то интересный позвонил, в кои-то веки не медцентр и не банк со своей рекламой: сейчас мне предложат вступить в секту.
Слушаю дальше. Вроде будто все ведет к тому. Что-то про башни.... (У них свой замок?).
— Оглянитесь вокруг, посмотрите вдаль...
Реклама кабинета офтальмологии. Чёрт!..
— Здравствуйте. Вас полностью устраивает то, что вы видите вокруг себя?
Думаю: Оо-о.... наконец-то. Наконец-то кто-то интересный позвонил, в кои-то веки не медцентр и не банк со своей рекламой: сейчас мне предложат вступить в секту.
Слушаю дальше. Вроде будто все ведет к тому. Что-то про башни.... (У них свой замок?).
— Оглянитесь вокруг, посмотрите вдаль...
Реклама кабинета офтальмологии. Чёрт!..
Друг прислал мне этот рассказ Чехова со словами «очень смешно». Оказалось, даже до озверелости смешно! Но кроме этого — ещё и познавательно!
Чехов, действуя по принципу «развлекая поучай», открывает читателю, откуда взялась поэзия пессимизма — вопрос, который наверняка интересует многих литературоведов.
Рассказ так мал, что я прикреплю его полностью.
https://telegra.ph/Rybya-lyubov-06-20
Чехов, действуя по принципу «развлекая поучай», открывает читателю, откуда взялась поэзия пессимизма — вопрос, который наверняка интересует многих литературоведов.
Рассказ так мал, что я прикреплю его полностью.
https://telegra.ph/Rybya-lyubov-06-20
Telegraph
Рыбья любовь
Как это ни странно, но единственный карась, живущий в пруде близ дачи генерала Панталыкина, влюбился по самые уши в дачницу Соню Мамочкину. Впрочем, что же тут странного? Влюбился же лермонтовский демон в Тамару, а лебедь в Леду, и разве не случается, что…