Меня интересует все, что смещает восприятие катастрофы, не умаляя ее.

Недавно я вспоминала, как Латур в "Где приземлиться" писал о том, что потеря своей земли сейчас знакома не только мигрантам, но и всем людям везде. Он писал, конечно, очень общо, и у меня нет сейчас книжки под рукой, чтобы свериться, но смысл, кажется, был в том, что земля горит под ногами у всех, больше нет мест на планете, где можно скрыться от разрушительных процессов.

Когда я читаю о войне в Украине, я понимаю, что она реально может случиться везде. Что опыт укрытия в подвалах, выбирания из-под завалов, самодеятельных похорон и т.д. может стать ближайшим будущим для кого-угодно из нас. Именно это, а не какая-то особенная чувствительность к боли других, делает нас восприимчивыми к этой трагедии, заставляет подключаться к ней.

Я помню, что ощущать эту связанность всего со всем (в России, раньше) мне было труднее. Может быть, из-за настроенности российских медиа (даже либеральных) на локальные события. Или из-за малого присутствия беженцев и мигрантов в культуре. Сейчас я понимаю, что то, что могло быть свидетельствами из разных перспектив, даже в узком сегменте независимых медиумов, на деле все равно оказывалось "взглядом москвича" на действительность. Это не поменять в одночасье. Это системная проблема – прав людей. И, конечно, это питает ощущение своей принадлежности к какой-то стране и национальному сообществу (вместо принадлежности к десятку других разных сообществ, в том числе этнических, социальных), питает имперское в конечном итоге самосознание. То есть то, что ударило сейчас с обратной стороны и по тем, кто войну не поддерживает и благородно ее стыдится – как россиянин. Стыдиться можно было бы меньше, если бы мы осознавали гибридность наших идентичностей, были знакомы с опытом других людей, других народов. Но и сейчас это уже происходит, это осознание.

В тексте про Вадима Шишимарина, который написала Нина Назарова и Святослав Хоменко, хорошо виден механизм военных преступлений. Насилие отделяется от актора как сыворотка от простокваши. Цепочка событий изложена как сценарий, и на конкретном примере показывает, почему война – бесчеловечное мероприятие, на котором всегда будут военные преступления.

1. Все начинается с нечаянного самострела, когда несколько военных, разбивших лагерь, наступают на свои же светошумовые растяжки, и свои же сослуживцы по ним стреляют. В принципе, если бы этого не случилось, если бы свои же не запустили эту машину страха и стрельбы... Хорошая метафора этой войны вообще!

2. Шишимарин попадает в число тех, кто сопровождает раненых, и в их машины попадают украинские ракеты. Куски тел. Оставленные убитые. У Шишимарина первый боевой опыт и первые смерти вокруг. Думается, еще и контузия и стресс.

3. Спасшиеся идут пешком по дороге, захватывают гражданскую машину. Шишимарину какой-то тип, который даже не его командир, но тоже едет в машине, приказным тоном орет, чтобы тот застрелил гражданского на велосипеде, который якобы может передать их данные украинской армии. Окрик и угрозы старшего – это то, как в армии все работает. Причем это первая ступень насилия. Не только в армии, везде. Это даже не его командир. Но иерархия строится на силе. Шишимарин стреляет.

4. Дальше местные охотники стреляют в голову водителю, остальные выпрыгивают, ночуют на свиноферме. Размышляют о том, чтобы сдаться, но боятся, что их тут же застрелят. Ночью сторож их сдает, но они успевают убежать до прихода ВСУ.

Сколько страха в каждом из этих пунктов, сколько насилия, которое рождается из страха. У убитого водителя нашли кучу презервативов в карманах. Очевидная цель презервативов на войне – изнасилование. Прочитала, что групповые изнасилования на войне происходят для сплочения группы мужчин: я видел, что ты сделал. То есть в конечном итоге тоже из страха.

Сидит человек в кабинете, приказывает войскам войти, соорудить лагерь в лесу. И дальше начинается вот это.

Приказывает главнокомандующий (как я понимаю) разбомбить "инфраструктуру" – и дальше мы видим детей без рук без ног, детей на пороге морга, беженцев, коридоры с которыми обстреливают такие же полоумные Шишимарины, которые просто нажимают на курок. Каждый по своей причине, но чаще бездумно, от озлобленности, от шока, от того, что идет война, тебе кто-то что-то приказывает, орет на тебя и убивает при тебе людей. Я думаю, там просто у всех едет крыша. И все из-за кабинетных тупоголовых злобных тварей.

Грустно, с одной стороны, с другой стороны, чуть легче становится, когда немного начинаешь понимать механизм. Я благодарна Нине Назаровой за этот текст, он помогает перестать расчеловечивать акторов насилия, видеть, что за ним стоит.

https://www.bbc.com/russian/features-61608424?fbclid=IwAR0aQVPoSoXJcWhhIfuJ_OtWqBxCe1ijDBES360Wajek1JYiCi8kn3wtH4g

Я не согласна с классическими рассуждениями о невозможности свидетельства о травме. Конечно, мысль о том, что те, кто не выжил, не могут свидетельствовать, красива. Но те, кто выжил-то, могут. И делают это. И их свидетельства достаточно страшны. И в их рассказах тоже есть нечто непередаваемое, вернее, жуть этих рассказов вовсе не равна страху и изумлению, переживаемым человеком в моменте события.

Вообще, мне кажется, что проблема языка травмы и свидетельства о травмирующем событии, так же как и – сейчас будет скачок мысли – проблема национальной или языковой идентичности, должны уйти на второй план.

То есть, конечно, если это помогает бороться против имперского насилия, то нужно говорить на своем языке, ставить его в приоритет над русским. Я не про это.

Мне просто странно рассуждать, можно ли писать стихи на языке угнетателей, когда земля под твоими ногами горит (по выражению Латура). Тебе и не до стихов, и не до языка. На это все тупо больше нет времени. Убыстрение всех процессов, бесконечность войн и катаклизомов (только что был ковид, теперь мир на пороге третьей мировой, а еще параллельно все время горят леса и продолжаются наводнения из-за глобального потепления) – не дают возможности сесть в кресло, вглянуть на небо и задуматься о стихах. Все стихи и спектакли теперь – это многословные сводки с поля боя. Неважно, на каком языке, главное, чтобы тебя понимали.

Невозможно запретить, конечно, думать о стихах, языке и о памяти тем, у кого есть к этому расположенность. Но мне любопытно, как устроено время этого человека, где он берет ресурс на спокойное размышление.

Моя жизнь, и жизнь многих знакомых мне условно художников состоит сейчас из перемещений, возни и стресса. Как писал Латур, мы все сейчас теряем свою землю. Проблемы вдруг перестали быть "где-то в другом месте", "где-то в другом времени", они теперь всегда здесь и сейчас. И для их решения необходима всеобщая мобилизация внимания туда, где прямо сейчас происходит насилие и смерть.

Ну да, если ты посмотришь в прошлое, ты увидишь истоки того, что сегодня происходит, и вздохнешь. Если посмотришь в будущее – ужаснешься и махнешь рукой на попытки что-то исправить. Поэтому Донна Харауэй призывает оставаться в настоящем и называет это "оставаться со смутой" (мне больше нравится перевод "переполох"). Но это, возможно, другая тема.

Просто мне кажется, что у тех, кто пережил вторую мировую, была эта остановка, это относительно спокойное время после войны, в которое можно было тихо сесть и задуматься: "ох ведь что натворили, а что теперь?" А у нас этой остановки не будет.

Не знаю, я с одной стороны, ужасно зла на то, что происходит в России и с Россией, с другой, не знаю, как проявлять мои чувства, чтобы они не задели кого-то, кто в отличие от меня, находится сейчас в России и чувствует невозможность изливать, допустим, свой гнев в тексте. Получается, что я как будто превратилась в представительницу того типа людей, которые "после нас останется выжженное поле путинистов". Я сразу скажу, что это не так. И я прекрасно вижу, сколько всего делается в России – в том числе моими знакомыми – чтобы усилить ту чашу весов, на которой все добрые и смелые поступки, жесты и просто чувства.

Но при этом я не могу избавиться от ощущения, что Россия превратилась для меня в какое-то темное и страшное место, куда я почти суеверно не хочу возвращаться. Степени зла, которое творят российские власти, так велики, что я никак не могу привыкнуть к новому образу моей страны.

Как вы все это переживаете? Я решила открыть комментарии снова. Потому что мне очень важна связь, в том числе со знакомыми, которые меня здесь читают. Но и вообще с согражданами.

Умер Бруно Латур. Мой любимый учёный. По этому грустному поводу — моя старая статья в журнале Театр. Кажется, написана в разгар ковида и прямо во время болезни. Он величайший, конечно.

Надеюсь, Саша Талавер станет президенткой децентрализованной и мирной России https://www.tgoop.com/bessmertnyipol/412

Нашла этот старый пост:

"Моим большим инсайтом было то, что у меня впереди есть те же семь лет для освоения новой профессии, что и у 17-летних выпускников школы. Я слушала какого-то 16-летнего музыканта, и думала: ему так мало лет, а он уже делает классные вещи. Когда он родился, я училась в университете. У меня было все его время и даже больше, но я чувствовала себя так, будто уже выбрала путь и другие дороги закрыты.

Я лет десять слушала и до сих пор слушаю, что надо заниматься чем-то одним; что важно не растерять накопленное; что важно образование, признание среды, тусовка. Есть мнение, что концепция профессионализма вообще возникла для закрепления иерархий: я профессионал, я имею право брать деньги за то, что делаю...

Я не хочу быть профессионалом, я хочу создавать хорошие вещи. Стремиться не к статусу, а к результату. Статус тоже хорошо, но в фокусе внимания должен быть не он. Если ты хочешь делать классные штуки, то дипломы, конкурсы и признание среды не столь важны, важно просто делать и делать хорошо. Вот говорят “автор одной книги”, “автор одной песни”. По-моему, это классно."

В истории Кирилла Широкова меня больше всего впечатляет серийность. Человек каялся, обещал лечиться, сразу находил новую девушку и повторял все по новой.

Мне кажется, если у человека в принципе есть какие-то серийные личные истории, не прерываемые никаким отдельно стоящим опытом, то это повод задуматься, в порядке ли мужчина.

Еще мне теперь кажется весьма уместным разговаривать с бывшими и следующими партнершами своих партнеров. Так по-дружески, типа, сестра, все в порядке у тебя (было/есть) с ним? Потому что у меня не в порядке. Но на это, конечно, нужна смелость. И какая-то уверенность что ли в своем праве так делать.

Чем хуже обращение и чем больше жертв, тем больше риска разоблачения для таких серийных мучителей. Но если у человека 7-10 женщин, скажем, за всю жизнь, и поступки их в отношении этих женщин не такие чтобы прямо из ряда вон, то серийности ничего не угрожает. Никто не будет меняться, пока жареный петух не клюнет.

https://docs.google.com/document/d/1xwPs-Lh9VXJ1SVvSqbneeZaD22ARCU_k3a61uRj7WAM/edit?fbclid=IwAR0ThGqtnAVbanCao0VhDtOU22XML02QUDwZkec6WVVjQzWuAJ--Go9JXbY

Когда я только приехала в Германию, я видеть не могла никакие их митинги: хотелось сказать “вы тут ходите открыто, а нас там разгоняют!" Мне казалось, что митинги, на которые не надо собираться как в поход на неизвестный срок с неизвестным исходом, фуфло.

Спустя два года на возложение цветов в день смерти Навального я пошла, даже не задумавшись о том, сколько сил заняла бы подобная акция дома. Потом больше всего плакала, когда смотрела видео с прощания и похорон – снег, многоэтажки, "граждане освободите проезд" – и все это на контрасте с тихой и таинственной службой отпевания, которую я знаю и помню, как самый утешительный и важный момент в прощании навсегда. А здесь снег, заграждения, надписи Медиа маркт на рыжих кирпичных многоэтажках, тщетность, тщетность.

Митинги протеста в Германии больше не вызывают у меня отторжения. Так и должно быть, это просто норма. Тем не менее на демонстрацию 8 марта сегодня я не пошла. Просто избегаю чувство непринадлежности.

Радуюсь внезапным припадкам чувства принадлежности. Недавно мне довелось услышать одну театральную пьесу-плейлист. Микстейп из искаженных сегодняшними ремиксами хитов нулевых, аудио-мемов и даже музыки из форта баярд, очень классно сведенных с аудио документами времени: речами президентов, разгонами демонстраций, хрониками прокремлевских молодежных движений; потом к концу более дискомфортные песни малоизвестных молодых музыкантов двадцатых годов, сирены. Все очень хорошо сведено и остроумно сделано. Чистый аффект. Тело бросается в пляс, мозг орет от тошноты. Полный диссенсус. Песня группы Пропаганда замиксована с обещаниями Путина не идти на повторный срок. Тесла прости господи Бой и крики толпы под рупор полицейского.

Эта пьеса недавно была представлена на фестивале хрупкий в России. Так что не очень понимаю степень секретности.

Но суть в том, что когда слушала, я почувствовала себя рядом, вместе. С людьми, с которыми хочется играть и ломать иерархии, делать тонкое сложное искусство, бегать от омоновцев и не брать на себя не свою вину. Вину, которую здесь вокруг охотно берут на себя сорокалетние мои ровесники, хотя если вдуматься, они тоже были такими двадцатилетними, что лежали на хрупком. На подушечках. И что с них спросишь? Короче.
Я не разделяю мнения, что вот мол, есть поколение (нация, народ), которое проебалось, а вот которое нет.

Люди обнаруживают себя в неких структурах. Более мощных, чем их одинокие тела.

А про пьесу: интересно, что подобные высказывания кажутся хипостными игрульками или там наоборот ностальгическими поэмами. Но это ни то, ни другое. По мне так это настоящее искусство, идеально выбранный медиум для невозможного.

Я сейчас как эта женщина из пьесы Вырыпаева, которая не может описать танец.

Я бы так сказала еще: посмотрите выпуск "о нет только не это" с премьеры в Гоголь центре, где ведущий ходит за улыбающимся светским Навальным, а актер Кукушкин пляшет между шампанским – и в тот же день посмотрите похоронный марш между кирпичными многоэтажками.

Надеюсь прислать вам эту пьесу когда-нибудь, если авторы разрешат.

Посмотрела Певчих. Несколько мыслей.
Разговор о девяностых всегда был разговором про оттенки, а не про суть. Хотя говорить про трагические исторические события необходимо форенсически. Сначала факты – потом оттенки: оправдания, воспоминания, эксперты, очевидцы. В этом смысле Певчих начала разговор с обоснованного обвинения, как в суде.
Ее тон, который многих раздражает, авторитарный и популистский, ей зачем-то нужен (про разнообразие окрасок публичной женской речи хорошо написала Саша Талавер, не буду повторять); важно понимать, что это всего лишь тон. Поэтому важно не снижать дискуссию до того, как она говорит, и какие чашки у нее при этом стоят на столе, а возвращать внимание на то, что она говорит.
Мы либо принимаем тон женщины, соратника которой только что убили в тюрьме, либо отказываем ей в праве быть рассерженной.

И еще я думаю про фразу "все не так однозначно" и разные контексты ее применения.

Итоги года хочется записать хаотично, без всех этих рубрик "книга года", "спектакль года", "разочарование года". А вот так сплошным кирпичом перетекающих друг в друга мыслей.

В конце прошлого года я записала в дневнике инсайт: нет ничего "самого главного", потому что самое "главное" — это равное присутствие всего — как в детстве.

По итогам года равное присутствие всего и получилось. Ощущение, будто нет ничего крупного, чем можно похвастаться. Ну вот сдала немецкий на С1, вот это наверное самое такое социально понятное достижение.

Начался третий год обучения в академии визуальных искусств, и я вдруг поняла, что хочу действительно быть визуальной художницей. То есть постепенно уходить от слов. Сейчас я учусь на медиа искусстве и делаю вещи, основанные все равно на тексте: фильм, спектакль, второй спектакль. Не очень при этом понимаю, кому это адресовано, даже как будто горжусь, что никому. Самый востребованный мой проект, короткий фильм про пистолет 17 века, вызывает настолько разный отклик, что его одновременно просят показать канадский стрелковый клуб и немецкие антимилитаристские активисты борющиеся с продажей оружия; а сам он создавался в качестве критики музея, но этим же музеем в итоге и приобретен: можете посмотреть его в Оружейной палате в Дрездене.

При этом, да, хочу уйти от слов. Писать значит думать (думать по-настоящему = писать), но думать обязан каждый, не нужно быть художницей для этого. Моя цель сейчас — проверить один медиум, который нащупала недавно, и если с ним все получится, я буду самым счастливым человеком. Мне кажется, я отклонялась от этого пути лет с 10. Шла на поводу тех, кто говорил, будто человек должен делать то, что у него хорошо получается, а что у него хорошо получается, должен решать рынок.

p.s. еще сделала свой сайт

Это опус магнум поможет ориентироваться в мире разветвившихся писательских инициатив.

Спасибо Маше Гавриловой, что пригласила и меня в опрос. Хотя я со своей Любимовкой выгляжу сорокалетней на фоне всех этих фэнзинов и телеграм-каналов. Но я и есть. Приятно было найти среди упоминаний и (тоже сорокалетнего) Кирилла Глущенко, с которым мы подружились уже здесь в Лейпциге (он делает кружок для книжных дизайнеров) — это позволяет думать, что кое-какая питательная среда есть и у меня здесь.

Оказалось, что спустя два года эмиграции и учебы я больше не ориентируюсь в том, что в огромных количествах сейчас издается. Даже вот издательства расплодились: ощущение, что на месте no kidding выросло несколько похожих.

В планах подписаться на всех и почитать все из этого текста. Пока что я слежу только за теми, кого знаю лично.

https://wlag-mag.com/itogi_2024/