Пятая заповедь когнитивизированного конструктивизма в исследованиях этничности гласит: не бывает этнических конфликтов per se, бывают только этнизированные конфликты, то есть те, которые начинаются или продолжаются в связи с дискриминирующими (в нейтральном смысле – разделяем, относимся по-разному) категоризациями. Проще говоря, если кто-то кого-то или что-то в связи с конфликтом «считал» через этнические линзы, то есть решил, что на него злобно смотрят «по причине национальности», увидел в дерущихся за окном представителей разных национальностей и вмешался на стороне «своих» или написал в СМИ заметку, связав какое-то событие с «многолетней враждой народов», произошла этнизация. И чем больше таких этнизирующих взглядов «опрокидывается» на события, тем в большей степени конфликт оказывается структурирован этнически и тем более этническим он в конечном счете становится.

В центре Москвы случился конфликт хозяйствующих субъектов. Это я о Вайлдбериз. С каждой стороны были свои охранники и с одной стороны – охранники погибли. Ничего хорошего, но и ничего этнического. Но на следующем шагу выясняется (важно – что выясняется не сторонними наблюдателями, а людьми, в конфликт вовлеченными), что охранниками одной из сторон были чеченцы, с другой – ингуши. И вот уже в Ингушетии хоронят погибших всей республикой (еще пару дней назад они были простыми приезжими-охранниками и ничего особо ингушского они не делали), депутат от Чечни Делимханов сообщает своему визави, что тот «стравливает народы», «представители чеченцев и ингушей» встречаются между собой для решения конфликта (между кем и кем?) и т.д. И то, почему, как именно, в рамках какой последовательности событий – этот конфликт оказался этнизирован до состояния «народ на народ» (хотя тоже нет слава богу) – это понятный вопрос для когнитивизированного конструктивизма, «опрокинутого» на этнический конфликт.

И единственного ответа здесь быть не может – только цепочка событий в структурах взаимных считываний, с одной стороны, интересов, с другой, сетевых отношений, с третьей и проч. Но важным здесь может оказаться, например распространенное на Кавказе представление, что чеченцы – на особом счету у «российской фемиды», и относительно недавний опыт «демаркационного» конфликта между Чечней и Ингушетией, тоже быстро этнизированного, и сети/принципы найма в московские охранные структуры и многое другое.

И – да – это еще одна хорошая тема для студенческого диплома. Но – с непростым и, если делать по уму, опасным полем. Хотя нет, скорее для взрослого исследования. А студентов, которые бы делали что-то взрослое полевое, я что-то давно не встречал.

Конструкция, в рамках которой в одном народе содержится много народов, транслируемая российской нацполитикой (в этом смысле ничего нового не придумавшей и просто наследующей в этом смысле "вайбу" нацполитики советской), если вдуматься, довольно шизофренична. Нас заставляют видеть одновременно сходства и различия, общность и (что уж там) противоречия. Конструкция эта уж точно противоречит straightforward национализму (в нейтральном смысле), который, будучи простым концептуально и несложным в исполнении (ну а что -- наконструировал себе какое-нибудь прошлое, включил в учебники, связал с какой-нибудь символикой -- и нация, особенно если она только что из села, готова) распространился по планете "подобно пожару". И конструкция эта конечно достаточно "имперская" (простите за относительно бессмысленное слово, отдам дань моде): кто еще как не империя (окей, уточним -- империя модерная), желая "сшить" разнообразное культурно, языково и проч. пространство, такую концепцию может породить. Не входя в дискуссию о том, хорошо это или плохо, задам вопрос: насколько такая конструкция интеллигибельна, насколько она действительно является "ключом", который "открывает дверь" в "доверие на входе"? Или человек и общество не способны к сложным таксономиям и даже если они в курсе про различное их категоризирование обществом в различных ситуациях, какие-то из этих "идентичностей" будут "примордиальными", а какие-то -- поверхностными? Кстати, слово "примордиализм" вошло в научную дискуссию как раз по мотивам похожего вопроса, заданного антропологом Клиффордом Гирца, который когда-то удивился тому, что как бы в Африке ни резали континент на страны и ни насаживали национализмы -- все равно люди верят в то, что они члены своего племени и действуют исходя из этого. Было исследование ИЭА РАН, который серией довольно прямолинейных вопросов пытался решить эту проблему и решил ее в пользу возможности "двойных" идентичностей. Но на стыке социологии и когнитивистики возможны более тонкие методы, позволяющие ответить на этот вопрос, на вопрос о "предельном одновременном количестве идентичностей" и проч. Ну и -- для меня самое в этом смысле любопытное -- происходит ли релятивизация всех этнически идентичностей altogether, когда государство и общество "перебирают" с попытками достучаться до человека через "окошки" в виде их этнических идентичностей. Это все открытые вопросы, пока толком в науке не заданные за отсутствием нужного междисциплинарного пространства. А, ну и самое главное, скорее всего пресловутая "глобальная идентичность" -- если только не прилетят инопланетяне как в 9 квартале -- это ситуация, когда все настолько запутались в разнообразных категориях, к которым их приписывает общество в разных ситуациях, в которых они оказываются, что поняли, что это все неважно и самое главное, чтобы человек был хороший (зачеркнуто) стали оценивать друг друга на основе индивидуальных характеристик -- оценивающего и оцениваемого. Но как туда попасть, в этот мир, где этнические категории откинуты за бессмысленностью... Об этом в следующих сериях. Доброе утро!

В продолжение предыдущего поста:

Как вообще возможна релятивизация и иррелевантизация этнической идентичности? Один из ключей в перемещениях. Если ты перемещаешься между существенно различающимися контекстами, в этих контекстах тебя неизбежно будут по-разному категоризировать, и именно это порождает рефлексию, которая, с одной стороны, создает возможность для инструментализации идентичностей ("я тот, кем быть удобно") с другой -- для ее иррелевантизации ("я много кто, а значит особо никто, то есть просто я"). И это уже гораздо проверяемее. Можно пойти и дальше -- если ты имеешь такой опыт рефлексии и инструментализации -- насколько ты делаешь следующий шаг и "опрокидываешь" это на остальных, начиная воспринимать их вне этнической призмы? Вот, вот, вот она -- когнитивная социология этичности, хорошие вопросы для нее.

В российском поле исследований этничности есть совершенно мнимый спор между конструктивизмом и не-очень-понятно-кем-именно, кто часто маркируется как примордиалист, де-факто будучи наивным реалистом (это не обзывательство, а термин такой). "Тезис" этой "стороны" обычно примерно такой: "этнические группы есть, потому что они есть, посмотрите вокруг". Между тем, социологический конструктивизм говорит всего лишь о том, что реальность доступна нам через коллективные представления (частым случаем которых являются представления о существовании этнических групп, о их качествах и проч.), которые мы впитываем из общества, и эти представления социальным наукам и нужно изучать, потому как именно они определяют наше поведение. Этот тезис является парадигмальным для современных социальных наук, однако вокруг него, в других аудиториях, разворачиваются разные – гораздо более осмысленные – дискуссии. В рамках одной обсуждается, как связаны между собой коллективные представления и реальность, и тезис об автономии культуры (важный для современной социологии) состоит в том, что представления живут своей отдельной жизнью, хронологически последовательно определяя одно другое и довольно сильно отойдя от той реальности, находящейся "за пределами" культуры, которая когда-то "запустила" цепочку этих представлений. В рамках другой – поднимается вопрос, только ли через эти представления мы воспринимаем реальность или они лишь небольшая часть нашего «интерфейса» взаимодействия с реальностью. И представления в этом случае – это скорее «субтитры» или «постфактум-пересказ» нашего восприятия, которое сущностно организовано совсем не так. Пользуясь платоновской метафорой, можно сказать, что современные конструктивистские социальные науки изучают тени на стене пещеры, в то время как «общество происходит» на пространстве между нами, в пещере сидящими, и работниками античного кинотеатра, которые за нашей спиной устраивают весь этот движ с сосудами и освещением и вполне себе с нами общаются помимо теней. А это общение мы не изучаем за отсутствием метода, вместо этого ища под фонарем (прожектором) и изучая тени. Примерно из этого исходит и когнитивная социология, которая говорит, что общество больше культуры, а – вернемся к началу поста – социологический конструктивизм, изучая коллективные представления, ухватывает относительно узкий и точно не тотальный фрагмент того важного, что определяет наше поведение. Конструктивизм, в сущности, может нанести ответный удар, расширив свою область применимости и включив в концепт «представления» всякие однозначно когнитивные вещи типа триггеров, схем действия и проч. На самом деле, впрочем, эти научные демаркации не очень важны, но вот там вот и происходит важное в теоретическом смысле сейчас. А не там, где «гхм, коллеги, все подходы хороши, а конструктивизм – это что-то, что мы не очень поняли, поэтому не принимаем, ну и он же утверждает, что татар [подставьте любую другую национальность] нет, а мы же есть!»

Если же нужна одна, как в матрице, таблетка, чтобы понять конструктивизм – она есть у нас, это «Социальное конструирование реальности» Питера Бергера и Томаса Лукманна, ее можно скачать в интернете. А для встречи с когнитивным поворотом, можно прочесть статью Пола Димаджио «Культура и познание» (DiMaggio, Paul. "Culture and cognition." Annual review of sociology 23.1 (1997): 263-287.) Тоже берется в интернете.

В СоцОбозе, возможно, главном российском журнале, где обсуждается теория в социальных науках, вышла моя статья о том, что – на самом базовом уровне – изучается в современных социологических исследованиях этничности и о том, как это можно изучать «в поле» (на примерах моих исследований). По идее статья, а потом и книга, выстроенная примерно таким же образом, должна стать своего рода введением в социологические исследования этничности, теоретико-методологической базой для эмпирических исследований – вне зависимости от того, каких теорий вы придерживаетесь, чего хотите узнать и чего – в конечном счете – добиться. Перед тем, как действовать в мире, надо понять, как он – в самом базовом смысле – устроен, и эта статья, по замыслу, дает ответ на этот вопрос применительно к этничности.

Мне, впрочем, посчастливилось получить отзывы на статью от моих коллег, с которыми мне интересно и осмысленно разговаривать. Все они величины, но относятся к разным дисциплинам (социология, география, политология, антропология) и живут и работают в разных местах (Эксетер, Москва, Санкт-Петербург, Пермь), и таким образом статья оказалась под таким вот «перекрестным огнем», отчего дискуссия явно обогатилась и приобрела многомерность. Приятного чтения и – перешлите линк на эту работу/дискуссию тем, кому это может быть важно и нужно. В конечном счете исследования этничности – это действительно очень сложно, и небольшое теоретико-методологическое опрозрачивание в рамках большого проекта, цель которого – понять этничность – вряд ли будет лишним.

Вот номер. Там отдельными «пунктами» идет статья и дискуссия (вряд ли не найдете), а кроме того – уже на сайте нашей группы – опубликован мой развернутый ответ дискуссантам.

Ну и пару слов – куда дальше. Как водится, я не в полной мере доволен результатом, считаю его полустанком на большом и сложном пути, но скорее это уже что-то типа «базового лагеря», который надо обжить, чтобы эффективнее штурмовать вершину. А что за вершина такая? Как я уже писал, этничность – это категоризация «затвердевшая» в институтах и практиках. И ну не понять этничность без творческого союза психологов/когнитивистов, «ответственных» за базовые механизмы категоризации, социологов (в широком смысле), чья зона ответственности – фактор среды и социальной динамики вокруг категорий, а также историков, благодаря которым становится видно изменение конструкций этничности во времени. И результат именно такой коллективной работы – которая особо нигде не проводится, потому как наука погрязла в дисциплинарности – и есть вершина. А уж как именно она выглядит – пока скрыто облаками и из базового, социологического, лагеря, который пока только обустраивается, ее не видно. Но восхождение – планируется.

Современные исследования этничности, как и любая другая социология здорового человека на сегодняшний день – это исследования, находящиеся в контексте т.н. лингвистического поворота, который, если просто, гласит, что общество происходит в текстах и посредством текстов. Это значит, что значительная часть нашей методологии состоит во внимательном чтении текстов в самом широком (но одновременно и вполне узком, человеческом) смысле и «вычитывании» из них реального смысла слов/происходящего. Итак, что происходит в этом тексте? Попробуем реконструировать частью базовые этнические категоризации участников разговора, частью – происходящее с категориями в этом конкретном разговоре. Для арендодателя, который конечно знает названия национальностей, актуальное множество потенциальных арендаторов, тем не менее, делится на «русских» и «азиатов», и вторым он квартиру не сдает. Почему – из текста напрямую не следует, но мы, в общем, знаем, что вкладывается в категорию «азиаты» – «привозят с собой весь аул», «разводят антисанитарию» и проч. Другим атрибутом категории «азиат» является происхождение из республик. Эта сеть смыслов, в которую «попала» арендатор, в совокупности оказывается основанием отказать ей в аренде. Арендатор же частью разбивает эту схему, частью – наоборот вписывается в нее иным образом: она говорит, что Коми – это республика, но северная (а не азиатская, как подумал арендодатель), НО «коми» – это «русские», то есть (без деталей, в контексте этого разговора) не «привозят с собой весь аул», не «разводят антисанитарию» и проч. Вполне вероятно, у арендатора есть много всего рассказать, чем коми отличаются от русских, но здесь он готов договориться с арендодателем на таком простом смысле категории «русские» и вписать себя в нее. Я даже думаю (и через некоторое время попробую показать это на весьма необычных данных), что мастерключом к пониманию значительной части семантики категории «русский», как она используется в Москве, является слово «нормальный». Но здесь я забегаю чуть вперед, а собирался проанонсировать совсем скорый (сегодня-завтра) выход отчета по результатам нашего исследования, который так и называется «В Москве на самом деле проживает две национальности – славяне и южане? Отчет по результатам исследования вернакулярных категоризаций с применением элицитационных методов». Оно – как раз о том, что, зная названия национальностей, «договариваются» люди в Москве на основании других категорий или тех же категорий, но с другим значением. Stay tuned.

А вот и обещанный релиз. Итак, какие национальности на самом деле проживают в Москве? Одним из важных ходов когнитивного поворота применительно к этничности является внимание к тем этническим категориям, в которых видят мир (в самом прямом смысле) простые люди, посредством которых они определяют окружающих людей и т.д. Почему именно такие, вернакулярные, категории, а не официальные (в российском случае – национальности)? Да потому что, как регулярно с ухмылочкой в этих наших телеграмах говорят, бьют не по паспорту, а по лицу, то есть действуют люди на основании того, что они видят и еще (чуть другая мысль) на основании смыслов, связанных с тем, что они видят. Все это должно изучаться.

Но если это вопрос восприятия – не вопрос ли это когнитивистики? Отчасти да – она лучше разбирается собственно в механизмах восприятия. Но каковы на самом деле лекала, через которые люди смотрят на мир, а главное, почему они именно такие – здесь уже когнитивистики не хватает. Равно как – со своими строгими количественными методами – нередко слепа она оказывается к реальным категориям практики: у нее просто нет способа «намайнить» эти реальные категории.

Собственно, это первая наша работа, к которой в полной мере можно добавить плашку «после когнитивного поворота». И по постановке проблемы, и по методологии, и по результатам. И получилось у нас не столько, что люди прям-таки не видят на улицах представителей национальностей, сколько то, что они-таки пытаются использовать для категоризации национальную рамку, но бросают – частью потому, что большинство не обладает достаточными различительными мощностями для того, чтобы отличить русского от беларуса, а узбека от таджика, а частью – потому что обычно им это не надо. И достаточно отличать «славянина» от «южанина», а в последнем иногда видеть «Кавказ», а иногда «Азию». Потому что именно такая категоризация в Москве имеет практический смысл. И именно ее (в разных модификациях) они преимущественно используют. Но поскольку люди не считают себя экспертами, а идея того, что в России живут национальности, поддерживается разного рода авторитетными для них источниками (президент, перепись, википедия, ученые), всякий фактический акт категоризации как бы зависает между официальным и вернакулярным наборами категорий.

Об этом, но и о многом другом – наш новый препринт, который называется «В Москве на самом деле проживает две национальности – славяне и южане? Отчет по результатам исследования вернакулярных категоризаций с применением элицитационных методов». Он, по замыслу, должен стать основой для разговора с когнитивистами. Которые, что называется, сердечно приглашаются к нему (разговору).

Зашел на сайт одного из ключевых современных исследователей этничности, Андреаса Виммера. Того, который написал книгу «Ethnic boundary making», от которой я во многом отстраиваюсь в своей работе. А на сайте – препринт-шедевр.

Виммер с соавторами на большом массиве сложным образом организованных данных исследует распространение идей романтического национализма в Европе в 19 веке. Основой зависимой переменной являются произведения искусства, упомянутые в Энциклопедии романтического национализма, а вернее их количество в городе, который является единицей наблюдения и которых в базе – аж 2300. И на основании теории распространения инноваций, операционализированной до переменных вроде «наличие железнодорожного сообщения между данным городом и городом, в которым в предыдущую декаду было создано произведение искусства в жанре романтического национализма», они показывают, как романтический национализм – как идея и набор образов – распространился по Европе. Основные выводы такие: (1) распространялся национализм прежде всего там, где правящая верхушка отличалась в культурном смысле от основной части населения, а значит национализм мог стать эффективным оружием контрэлит в борьбе за власть, (2) распространялся он через личную переписку деятелей искусства, не ограниченную «родными» языками и дистанцией между городами проживания последних, (3) концентрировались деятели искусства в университетских городах, ставших основными «рассадниками» национализма, а затем от них – национализмом «заражались» близлежащие не-университетские города. Я могу немного перевирать нюансы, но смысл такой. В тексте приводятся переменные и регрессии, и можно детально поразбираться с тем, как устроено исследование и что – в точности – оно показало.

Пока опубликован препринт, а в 2025 году статья выйдет в одном из главных мировых социологических журналов – American Journal of Sociology. Почему мне эта работа кажется очень крутой? Потому что здесь большие идеи, «провернутые» через хорошую, но внешнюю по отношению к ним теорию, встретились с достаточно (но не нарочито) сложными, хорошими данными и было произведено новое знание и полезное (в рамках больших идей) понимание. И мне, когда я читаю такое, очень жаль, что в России на такое нет спроса, а значит нет достаточных incentives такое производить. Потому как на коленке такое не сделаешь, а значит нужны ресурсы, в том числе время. Но на то хорошая наука и глобальное явление.

Да, ну и все же – пара слов о том, почему этот обзор опубликован в канале, посвященном этничности. Долгое время исследования национализма и этничности лежали на соседних, но разных полках. Национализм – про страны, этничность – про внутреннее разнообразие. Но постепенно становилось понятно, что так не работает. «Диаспоры», «один народ, две страны», «этнические меньшинства» в ситуации, когда в соседней стране они – большинство и проч. – список ситуаций «не вписывающихся» в такое различение можно продолжать. А как тогда работает? Так, что и в случае «национализма», и в случае «внутреннего разнообразия» мы имеем дело с коллективными представлениями о том, какие существуют типы людей и о том, что из такой типологии следует. Эти представления накладываются друг на друга временно и смыслово, часто противоречат друг другу. И – исследованный Виммером «романтический национализм» -- это такое коллективное представление, которое подразумевает, что все человечество делится (типология, ага) на культурно гомогенные народы, каждый из которых имеет право на собственное, суверенное, государство. Грубо говоря, национализм – это интерфейс этничности, распространившийся глобально в течение последних 150 лет. И механизмы этого распространения и исследует Виммер.

А вот ссылка на работу: https://www.awimmer.com/_files/ugd/24595a_1cc3426d316e4929a22911f8b3aefb89.pdf

Конструктивистские исследования этничности неизбежно отвечают на вопрос, почему мы верим в те представления о различиях между людьми, в которые нам предлагает поверить общество. И поэтому хорошие исследования этничности – это еще и социология знания. А социология знания – пока еще общество «доверяет» разбираться с миром ученым – это не в последнюю очередь исследования конструктов, которые производятся в академии. В России ситуация отягощается тем, что примерно в тот момент, когда весь мир – вслед за Фредриком Бартом «качнулся вправо», к конструктивизму, советская академия «качнулась влево» и произвела умозрительного, не укорененного в полевых исследованиях концептуального монстра – этнос. И несмотря на все попытки этого монстра побороть (главная такая попытка – книга Валерия Тишкова «Реквием по этносу»), он живее всех живых, гуляет далеко за пределами территории, очерченной исследованиями этничности и даже антропологии, и пугает припозднившихся путников, в результате чего русскоязычные люди, не-антропологи и даже не-ученые, когда хотят показаться умными, обязательно употребляют слово этнос. В связи с этим особенно важна науковедческая, историко-социологическая работа, которая ведется группой антропологов из ИЭА РАН и РЭМ, фокусирующаяся на такого рода конструктах и, например, их «жизни после смерти» (название одной из статей). И вчерашняя встреча с ребятами из этой группы, Дмитрием Верховцевым и Станиславом Петряшиным, а также Валерией Барановой, которая занимается немного другим, была радостной и важной. Случилась она «вокруг» большого мероприятия в Институте этнологии и антропологии, главной арены как поддержания, так и борьбы с означенным монстром. А еще Дмитрий делает другое важное дело – ведет канал @anthropoLOGS, вероятно важнейшую «точку сборки» антропологии в русскоязычном телеграме. Этот канал я тоже очень советую.

Большие Мозги или встреча с @cleanponds747 (Ethnically Clean Ponds)

(мозги - это здание Президиума РАН на заднем плане 😁)

Еще одним примером хорошей зарубежной науки об этничности является книга «Coethnicity», написанная коллективом авторов во главе с Джеймсом Хабиариманой. (Возможно, он сын покойного президента Руанды, с убийства которого все там в 1994 году и началось, но в сети их связь не афишируется).


Книга, изданная в 2009 году, была писком моды в университетах лиги Плюща на рубеже нулевых и десятых. И – не просто так. Ребята применили методологические достижения поведенческих экспериментов в экономике к решению насущного вопроса – почему этническое разнообразие отрицательным образом связано с созданием общественных благ. А общественные блага и их «низовое» производство, самоорганизация и проч. – тема в науке обсуждаемая и важная (например, за нее в 2009 году получила Нобеля по экономике Элинор Острем) – потому что не государством единым. Но какую роль здесь может играть этничность? Да, из многих исследований известно, что чем выше разнообразие, тем ниже вероятность, что сообщество договорится и произведет благо (вспашет поле, выкопает колодец или асфальтирует дорогу), но почему?


И с этим почему – загвоздка. Большой натяжкой в исследованиях чаще всего является даже причинная связь (да-да, это вытатуированное на мозге первокурсника факультета социальных наук correlation is not causation), не говоря о механизмах. И эксперименты, которые позволяют, последовательно и занудно меняя условные обстоятельства, в которых испытуемые должны принимать некоторые решения, позволяют как минимум попытаться ответить на вопрос о механизме. Но с экспериментами есть проблема -- экстраполируемость. Другой известный научный мем – это то, что психология под видом психологии человека изучила психологию студента-второкурсника американского университета. И это касается и «экономических» экспериментов тоже. Вряд ли (возвращаясь к сабжу) этничность связана с производством общественных благ одним единственным образом по всей планете, а значит открыв что-то в Штатах и России и экстраполировав это на Бразилию или Индию, мы рискуем сильно просчитаться. И поэтому ребята… взяли лабораторию с собой в Уганду. И там – в по-правильному занудном ключе формулируя разные механизмы, которые могут быть ответственны за негативную связь между разнообразием и производством благ, и операционализируя их посредством серии экспериментов-игр – они и попытались ответить на вопрос, почему жители некоторых пригородов Кампала никак не могут договориться о том, чтобы совместными усилиями очистить от мусора оросительные каналы, а мусор вывезти.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ

Как были устроены эксперименты? Были классические типа Dictator game, где испытуемый должен был разделить некоторую сумму денег (реальную, это, кажется, важное методологическое условие) между собой и двумя людьми, принадлежавших к тем или иным этническим категориям. Были и необычные – скажем, для того, чтобы проверить плотность социальных сетей и выделить эффект этничности, они выдавали испытуемым письмо, фотографию адресата (адресата они не знали), и, если испытуемый находил адресата меньше, чем через три часа – ему платили сумму, эквивалентную 20 тысячам рублей. И дальше они смотрели, занимал ли поиск в среднем меньше времени в случае, если и испытуемый, и адресат принадлежали к одной и той же этнической категории.


Что у них получилось? Для начала, они показали, что механизм «мне хорошо оттого, что хорошо людям моей этнической категории, которых я не знаю лично» не работает – представителям той же этнической категории распределяли даже чуть меньше денег, чем представителям других категорий. Но в тот момент, когда условием эксперимента было то, что о распределении кто-то узнает, вероятность распределения денег «в пользу» представителей той же этнической категории сильно росло. Но – почему? И, если речь идет о доступности санкций за нарушение нормы, как эти санкции устроены и о какой норме идет речь? Реализовав еще несколько экспериментальных дизайнов – авторы приходят к выводу – что есть и универсальная норма сотрудничества с людьми вне зависимости от категории, которая, однако, эффективнее «инфорсится» (кто-то настучит по голове в случае нарушения) в более связном ко-этничном сообществе, но есть и партикулярная норма сотрудничества с людьми «своей» категории, которая также эффективнее «инфорсится» представителями той же категории. В результате у них получается, что общественные блага хуже создаются в этнически разнообразных сообществах прежде всего за счет ограниченных возможностей инфорсмента в сравнении с – в среднем – более сплоченными, связными монокатегориальными сообществами.


Тут надо отдать должное авторам – эта книга такое классическое исследование поджарых аспирантов лучших вузов, которые, объединив немалые интеллектуальные, дисциплинарные и материальные ресурсы, имея возможность советоваться с лучшими учеными в области, и мотивированные блестящей карьерой в академии, создают концептуально и методологически выверенное исследование. Но кажется было там не все так гладко. Скажем, надежным и важным выглядит их результат, согласно которому представителям той же категории не дают больше, если никто не видит, а если видят – начинают давать (при этом сами они делают большую оговорку, что этот эффект работает только среди т.н. «эгоистов»). Но уже интерпретация этого вызывает вопросы – скажем, из экспериментов выходит, что представители одной категории лишь немногим больше знакомы между собой, равно как и скорость нахождения адресата письма в ко-этничной и не-коэтничной среде не сильно различается, но здесь – вполне допускаю – я уже не смог нужным образом вникнуть в их крайне детализированное описание.

ОКОНЧАНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО И СЕРЕДИНА ВЫШЕ

Но самое главное – и в начале они пишут об этом – есть и другие методы, позволяющие ответить на этот вопрос. Например, изучение случаев. И они действительно предпринимают попытку верифицировать результаты посредством серии интервью, однако как будто бы, хоти они не столько методологической инновации, сколько ответа на вопрос, почему public goods производятся хуже в ethnically diverse communities – они бы использовали свои очевидно немалые ресурсы и сделали бы что-то типа полевой антропологии, которая бы все – уверен – расставила бы по местам. Это, впрочем, не должно обесценивать попытки авторов, которая действительно достойна подражания, улучшения и применения, но уже не как «посмотрите, как круто мы сделали», а как рабочего инструмента для ответа на вопрос о природе этничности.


Впрочем, и здесь мы уже узнали немало. Действительно, удивительно, что простой ин-групповой фаворитизм не сработал. А нет ли такого, что, когда мы считали, что люди «по природе» любят себе подобных, они просто всю дорогу боялись дубины, которая достигнет их головы с большей вероятностью, если будет в руках «своего» - он ближе, да и знает о тебе больше. Но здесь встает и еще один вопрос – кого мы считаем своим, а кого чужим и как это меняется со временем, и меняется ли оно в том числе и оттого, что мы с до того чужими успешно произвели какой-нибудь public good. Что будет если, как предлагает Канчан Чандра, поменять местами зависимую и независимую переменные с учетом того, что «работают» только те категории, в которые верят люди (с этим авторы тоже работают, но, на мой взгляд не оптимально). В общем, есть над чем подумать. Возможно, к этой работе я еще вернусь и «проверну» ее через мое исследование того, как договаривались о прокладывании электричества в полиэтничном пригороде Махачкалы Семендере, о чем расскажу в канале. Stay tuned и хорошей пятницы!

Но вообще -- вспомнилось мне в контексте обзора выше -- когда я впервые услышал об этой книге, а доступа к ней не было, я предположил, о чем может быть книга с названием "Coethnicity". И получилось у меня нечто похожее, но гораздно менее экономико-политологичное и концептуально скорее "перевернутое". В общем, одна из функций этнических категорий -- это координация, и, с одной стороны, действительно логично ожидать, что в этнически разнообразных сообществах координация будет меньше, но примерно так же логично ожидать, что там, где есть "запрос" на координацию, снижаться будет и категориальное разнообразие. Классическим примером этого является национализм, который, как следует из наиболее ходовых теорий, является как раз следствием необходимости координации, взаимозаменяемости и интеграции в капиталистическую эпоху. Но похожим образом это может работать и в других контекстах. Согласно еще одной теории, ислам с его вшитым в базовые настройки страхом "раскола" и нелюбовью к категориям рода, возник как идеология унификации в момент, когда "средства производства" к этому уже были готовы (а до того случилась экологическая катастрофа, которая выкосила существовавшие на тот момент и бравшие на себя координационные функции государства). И здесь мы и выходим на большую повестку дня, в которой разного рода координация (а она действительно может быть очень разной) и запрос на нее взаимодействуют с разного рода категоризациями, и ситуации разрешаются по-разному. Но здесь действительно важно, как завещала Чандра, по умолчанию не считать, что этническое разнообразие это что-то единожды данное и неизменное. И действительно попытки разных игроков увеличить координацию -- будут вести к изменению и "ландшафта" этнических категорий. И это не так умозрительно, как может показаться. Скажем, часто задаваемый вопрос -- нужны ли национальные республики в России и не мешают ли они "национальному единству" -- это вопрос из этой же области. В общем, есть о чем думать и куда двигаться с исследованиями дальше.

Дружественный канал Урбанизм как смысл жизни и еще более дружественный его автор Петр Иванов попросили что-то сказать на тему событий в Челябинской области и им подобных, в рамках которых цыгане совершают преступления, это вызывает возмущение окружающих не-цыган и затем это все выливается в погромы. «Как будто бы требуются титанические культуральные сдвиги, чтобы изменить ситуацию» -- пишет Петр в канале, а лично – задается вопросом «Где грань между анализом и расизмом». Что могу сказать по этому поводу?

А могу сказать, что этот вопрос – очень практического толка – плотно сцеплен с большим теоретическим вопросом, который я все не решался поднять в канале (слишком неподъемный), о том, как связаны между собой этничность и культура. Об этом, я надеюсь, будет еще много, но для первого раза попытаюсь быть краток.

Итак, 1. этничность и культура – это две отдельные, но связанные друг с другом переменные, 2. этничность – базово связана с категоризациями людей, 3. культура – это совокупность материальных и духовных адаптаций человека к окружающему миру, 4. категоризации (а точнее их авторы) в качестве обоснования, почему одни люди относятся к одной категории, а другие к другой – используют культуру (да-да, те самые конструируемые сходства и различия), 5. культура одновременно диктует, какие категории людей существуют в мире, и таким образом влияют на категоризации «в обратную» сторону, 6. культуры у двух отдельно взятых людей всегда будут одновременно и похожи и отличаться, 7. это же можно сказать про две любые совокупности людей с той лишь разницей, что в них и люди будут различаться между собой, 8. категоризация организует сети коммуникации, 9. это в том числе происходит посредством культуры, в той мере, в какой культурные паттерны сообщают, кому с кем можно общаться, 10. сети коммуникации влияют на циркуляцию культурных паттернов между людьми. Если кратко – все, такова базовая модель.

А теперь про цыган. Существует воспроизводящаяся в обществе категоризация связанная с категорией «цыгане». С этой категорией, с одной стороны, связывается какое-то количество стереотипов, но самое главное, что она является крайне смыслообразующей для тех, кто к этой категории приписывается обществом – и «цыганами» и «нецыганами». Важный культурный смысл этой категории (по разному работающий для «цыган» и «нецыган») организует коммуникацию, задавая правила общения с теми, кто принадлежит к этой категории, и тем, кто к ней не принадлежит. Организуется то, что называют "закрытое сообщество" (хотя где оно начинается, а где кончается – неясно, и тут слово «сообщество» оказывается неудачным, но для простоты продолжим пользоваться им). В этом «сообществе» начинают воспроизводиться культурные паттерны разного характера. К ним, среди многого прочего (о чем в следующий раз, но пока сделаю отсылку к «мешку со всякой всячиной» и «ящику с инструментами» -- двум когнитивно-социологическим метафорам) относятся модели успеха. И если модели, сопряженные с преступной деятельностью как средством достижения успеха, умножаются на «внутренние» нормы коммуникативной закрытости, и все это возводится в степень «внешней» негативной стереотипизацией – эти будут воспроизводиться, какими бы сомнительными они ни были с точки зрения большего общества.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ

Что делать? На этот вопрос всегда хочется ответить другим вопросом – «Кому?» Но если все же смоделировать воспроизводящуюся ситуацию «нормативных меньшинств», воспроизводящихся по описанной логике, и посмотреть на ситуацию «нормативного большинства», общий ответ будет простой. Должна быть обеспечена более равномерная циркуляция культуры, в результате чего в «сообщество» будут проникать паттерны успеха и другие элементы культуры из «внешнего мира». Но для этого должна быть ослаблена коммуникативная нормативность, с этническими категориями связанная. И это вопрос, в общем, ко всем – цыганам, не-цыганам, властям и проч. Но легко сказать, а как сделать. И тут на авансцену выходят программы школьной интеграции цыган. Я знаком с некоторыми людьми, которые этим всерьез занимались – и там противодействие «сообщества» было сильным (детей просто не пускали в школу), и помножено оно было на незаинтересованнность в этом "большого мира", что выражалось в финансировании интеграционных программ по остаточному принципу. Но – только так. Среди детей, через школу, последовательно, гибко и рефлексивно размывать коммуникативную границу и организовать нормальную циркуляцию культуры. Это долгосрочное решение. А хороших краткосрочных – нет.

Но именно когнитивный поворот в исследованиях этничности обладает достаточными теоретическими и методологическими инструментами для практической работы с такого рода ситуациями.

Хотел еще с утра написать, но вот только сейчас открылось окошечко.

Итак, утро рабочей недели началось попыткой вспомнить и перевести в слова последний кусок недосмотренного сна.

В нем многолетняя участница наших экспедиций задумчиво (и узнаваемо для тех, кто ее знает) сказала следующее: "Для того, чтобы сконструировать что-то незападное, сначала надо деконструировать что-то западное".

Что ж -- за исключением того, что конструкты скорее существуют в конкуренции -- по модели описанной постом выше -- все так и есть. Но остается вопрос -- а нужно ли оно.

Во введении к книге «Культивируя различия: символические границы и производство неравенства» Мишель Ламон и Марсель Фурнье – в первой же фразе – пишут следующее: «Если есть один единственный тезис, с которым согласятся все социологии культуры, то он состоит в том, что человечество не является единым обществом, а состоит из социальных групп, различающихся практиками, верованиями и институтами». Дело было в 1992 году. Книга часто цитируется в статьях про этничность. Но пройдет всего только 10 лет, и Брубекер напишет сначала статью (2002), а потом и книгу (2006) «Этничность без групп» (а в последнюю войдет и его статья «Этничность как познание», в журнале вышедшая в 2004 году) после которой согласие с этим тезисом оказывается невозможным, потому как, ребята, ну какие группы, ну какие границы – только категоризации, постоянно производящиеся и одновременно отлитые в институтах и практиках.

Почему не группы? Потому что а где они начинаются, а где заканчиваются? Эта метафора (хотя для большинства это не метафора, но даже если), тянет за собой идею цельности, а если говорить про группы людей – больших сходства и координированности и одновременно «отгороженности» и отличия от остальных, чем обычно имеют место. Почему не границы? Границы между чем и чем? И когда мы оказываемся в ситуации чуть более сложной, чем была в Сватской долине, где Барт изучал как пушуны, «проштрафившиеся» с точки зрения кодекса чести пуштунвэли, становятся белуджи, – например в современном городе, где категорий больше двух (а их обычно везде больше двух, и в Сватской долине тоже) – метафора перестает работать. Но именно этот путь и проделала социальная наука о различиях и, в частности, об этничности: от групп через границы к категоризациям. Подойдя в этот момент вплотную к тому, чем занимается когнитивистика, отчего большая коммуникация между социальными и когнитивными науками оказывается не блажью, а необходимостью.

Встает, впрочем, вопрос, а какие именно категоризации и категории являются этническими и не нужно ли как-то иначе подойти к этому вопросу, чем подходят даже «в лучших аудиториях»? Пока этот вопрос мы подвесим, а если хотите подумать о чем-то интересном в день народного единства – подумайте над тем, как различаются те категоризации, которые мы обычно называем этническими (например, по национальностям), и принципиально не-этнические, например, возрастные.

Lamont, Michèle, and Marcel Fournier, eds. Cultivating differences: Symbolic boundaries and the making of inequality. University of Chicago Press, 1992.
Brubaker, Rogers. Ethnicity without groups. Harvard university press, 2006.
Barth, Fredrik. Ethnic groups and boundaries: The social organization of culture difference. Waveland Press, 1998.

Были ли события в Амстердаме еврейским погромом? А этническим конфликтом?

Как мы уже «проходили» на этом канале, этнический конфликт – это этнизированный конфликт, то есть такой конфликт (в определения и социологию конфликта сейчас не полезем), который на том или ином этапе «считался» в этнической терминологии и через истории, «прикрученные» к этнической категории, и такого рода интерпретации оказались значимыми для его развертывания. При том, что каждому из участников или – шире – акторов, в той или иной степени повлиявших на ход конфликта в голову не залезешь, в точности отделить этнический конфликт от неэтнического – задача эмпирически почти нереальная, да и, строго говоря, задачи такой нет. Скорее важно понимать роль этничности – то есть этнических считываний – в разворачивании событий, и – в той мере, в какой люди что-то говорят и как-то действуют в отношении кого-то – какие-то реконструкции возможны.

Амстердамские события в мгновение ока считались как минимум русскоязычной еврейской публикой через этнический мастерключ: как Хрустальная ночь – еврейские погромы в Европе в 1938 году. Хрустальная ночь – в рамках этого нарратива – является, кроме того, «предисловием» Холокоста. Альтернативная, неэтническая, интерпретация – это фанатские разборки, поскольку все происходило вокруг футбольного матча Аякс – Маккаби. Но это уже «постфактум» считывания (которые, разумеется, важны не менее), а мы все же хотим понять роль этничности в разворачивании событий. Для этого возьмем по возможности объективную реконструкцию. В определения объективности тоже не полезем (да, каждый текст пишется из какой-то позиции), но в качестве индикатора возьмем то, что история, которую автор реконструкции рассказывает, не является plain, потому что plain истории – признак идеологии, а не попытки разобраться.

Я взял вот эту реконструкцию, и получилось у меня следующее. События действительно были этнизированы, и, с одной стороны, визит Маккаби уже был «прочитан» многими акторами в Амстердаме «через» историю и современность условного арабо-израильского конфликта (проще говоря – ждали не просто болельщиков Маккаби, а как минимум израильтян, свидетельством чего является история с митингом), с другой – этнизация произошла со стороны израильских болельщиков, которые срывали палестинские флаги с домов. Мы зафиксировали этнизацию, но важно в отношении каких категорий она произошла. С учетом того, что человек не живет в дискретных четких категориях с не менее четкими «эмпирическими референтами», это задача непростая. Чтобы было от чего отталкиваться, сформулируем альтернативные гипотезы. Гипотеза 1 – этнизация произошла в отношении «евреев» (это следует и из нарратива про Хрустальную ночь), гипотеза 2 – в отношении «болельщиков-израильтян». Это проверяется частью по устным текстам (которые могли попасть на видео или остаться в качестве цифровых следов), частью – по дальнейшему ходу событий. И, если не вдаваться в детали (там есть много и другой аргументации), первая гипотеза, в целом, опровергается тем, что, если бы это был «еврейский погром», громили бы в том числе амстердамские еврейские улицы. А с учетом того, что атаковали гостиницы – скорее ближе к истине гипотеза 2, и объектом атаки были «болельщики-израильтяне». Это, однако, не значит, во-первых, что на следующей итерации «пламя» бы не перекинулось на связанных дискурсивно с Израилем неизраильских евреев, во-вторых, что среди множества интерпретаций со стороны атакующих и их сторонников, «еврейских» интерпретаций не было. Вполне возможно были, но – судя по событиям – они не были доминирующими. И – если нужен «бинарный» ответ – нет, это не был еврейский погром, это был конфликт, этнизированный через интерпретации ближневосточных событий.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ

То, что я пишу выше – это интерпретация интерпретации, поэтому я могу, вслед за автором или сам по себе, ошибаться в деталях и даже в «выводе». Мне, однако, важно показать здесь примерный ход мысли исследователя этничности «после когнитивного поворота», который берется разбираться с «этническим конфликтом». Такой анализ – это анализ цепочки считываний-действий-считываний-действий и выявление в этой цепочке (прежде всего в считываниях) «этнических линз». Почему важны именно эти линзы? Почему этнический конфликт хуже неэтнического? И вообще почему важно изучать этничность? Ну, прежде всего, не всегда он хуже. Но особенности этнического конфликта две. Во-первых, вся эта цепочка считываний, расширяющая охват конфликта с непосредственно конфликтующих до всех тех, кто относится к тем же этническим категориям, к которым относятся конфликтующие, вовлекает в него все больше людей. Во-вторых, в той мере, в какой этничность «завязана» на сложные нарративизированные эмоции, зачастую связанные с коллективными травмами, этнические интерпретации оказываются насыщеннее и принудительнее, чем прочие. В результате, этничность оказывается чем-то типа многочисленных бензиновых дорожек для тлеющего костра – мало того, что костер вспыхивает, он еще и расширяется до людей и контекстов, в этот конфликт не вовлеченных. Иллюстрацией чего является и этот пост – ну где я, а где фанаты-арсы (израильский аналог российских гопников) Маккаби, но понедельничное утро занято ими.

P.S. Важно заметить, что, во-первых, внутри событий происходили миллиарды считываний и категориальных стягиваний, лишь только какие-то болельщики Маккаби срывали флаги, и какие-то нидерландские мусульмане участвовали в атаках. И в идеале анализ осуществляется применительно к этим «элементарным» микро-считываниям и микро-стягиваниям. Но, как говорилось, это очень сложно. Во-вторых – (зададим общую рамку) понять конфликт не значит оправдать кого-то, социология не занимается приговорами, она занимается пониманием людей и объяснением хода событий, и это часто приходится повторять.