Как цели нет, так я талантлив
А коли есть, таланта нет

(русский)

Страшный суд домашних вещей, особенно одежды — переезд в другой город.

(Пакуя чемоданы в Петербург)

Убили Дарью Дугину. И, по совершенной случайности, — не убили её отца.

У этого чёрного события есть оборотная сторона, мрачная "хорошая новость": теперь ни у кого не повернётся язык сказать, что Дугин какой-то не очень "серьезный" и даже не "всамделишный" мыслитель, что он пишет "на кого-то" и "для кого-то" и т.д. и т.п., потому что его взгляды ВЫСТРАДАНЫ.

— Ну что вы, право, всё это про Украину, Русский Мир, всякие Китеж-Грады...
— А вы знаете, у меня в ходе войны дочь убили.

Здесь нечего ответить, ничего нельзя возразить. Язык отвалится.

***

Дарью я знал не так много: мы виделись всего несколько раз, хоть и не совсем уж эпизодически; каждый раз это были хорошие разговоры. Кажется, мы планировали вместе читать Плотина и Шеллинга, делились историями об отечественных антиковедах — Светлове, Бугае, Шичалине, Сидаше и др., обсуждали, почему многие хотят воцерковленной жизни, но только "на бумаге", ничего не делают, Даша была на моем дне рождения... Вот и вся моя память о ней.

Дарья Александровна была умна, красива, трудолюбива и талантлива. Её ждало большое будущее. Если верно всё то, во что мы верим — сейчас это большое будущее наступило.

А её отцу, Александру Гельевичу, крепости — во время, для любого отца не поддающееся человеческому описанию.

Есть мысли, которые думаются много лет. Пять лет на "все смертны", пять — на "Сократ человек", и десять — "Сократ смертен".

В мыслях как логических конструкциях не может быть времени, его аналогом — и то спорно — выступает логическая последовательность как зависимость следующего элемента от предыдущего. Но в теле время есть, и оно играет какую-то роль. И многолетние мысли ценны тем, что дают самую роскошную иллюстрацию.

Часто это может быть какое-нибудь странное, темное место, которое застревает в памяти как заноза, но мешать не мешает, и потому вечно находится вне зоны внимания. Иногда что-то её цепляет, она воспаляется, и тогда встаёт вопрос о том, достаточно ли разуму больно, чтобы её, наконец, вытащить. Рано или поздно этот момент настаёт. Галковский писал:

«Мы сошли с перрона подмосковной станции и вдруг наткнулись на столик с книжной лотереей. Отец говорит: "Ну, давай, тяни". ... Ого, выиграл! ... Вот, кстати, смотри-ка, немецкий словарь лежит. Какое совпадение. Ты же во второй класс идёшь, как раз немецкий начнётся ...

Про билет я догадался в 16 лет. Про словарь – в 26. А сейчас думаю, не выдумал ли отец и продавца?»

* * *

В Платоне, особенно позднем, "пифагорейском", меня всегда удивляла одна вещь, а именно — стремление мира тел походить на мир идей. Время — зеркало вечности (Платон), а телесные вещи, их жизнь — зеркало идеального мира, какая-то странная не то пародия, не то аналогия, нелепая, но всё-таки таящая в себе зерно идеального смысла. То, что "там" предстает как простая логическая последовательность, "здесь" отражается в виде последовательности темпоральной, во времени. Иерархия идей "там" превращается в пространственную иерархию, где самое плохое внизу (грязь, болото), а самое хорошее — наверху (звёзды, светила). Почему именно так? Почему то, что выше "онтологически", в мире тел должно быть выше геометрически, пространственно? И всё-таки — да, это правильно. Непонятно, правда, почему, но Платон совершенно прав. Звёзды хорошие, красивые, а грязь плохая, какая-то бестолковая, что ли. И поэтому звёзды наверху, а грязь внизу. И выше = лучше, а ниже = хуже.

С мышлением, видимо, так: проще = раньше, сложнее = позднее. От простого к сложному. В идеальном мире нет времени, и там простое и сложное вложены друг в друга. Все идеи и все переходы между идеями существуют в вечности, т.е. одномоментно — в нашем же мире приходится карабкаться и напрягать физические извилины.

* * *

С каждой новой мыслью, новым выводом — если только он правильный — мы приближаем себя к состоянию вечности. По прошествии времени их у нас один, два три, десятки, сотни... И, однажды достигнутые, они теперь предстают перед нами все, целиком. Так, например, написана "Наука Логики" Гегеля: чтобы понять, что такое "понятие" согласно Гегелю, необходимо прочитать весь труд целиком, а после последней страницы сложить все детали паззла и увидеть картину одномоментно.

Пожалуй, те мысли, на про-думывание и до-думывание которых требуются десятилетия, особенно ценны. Когда они завершены, потраченные годы схлопываются в один-единственный миг, особо ярко напоминая о том, что время ничего не значит.

Пока мы прикидываем, сколько времени в одной секунде, проходит секунда реального времени.

Друзья!

Я работаю преподавателем и сейчас ищу учеников по английскому языку. Опыт преподавания больше пяти лет, в обучении использую коммуникативную методику, признанную лучшей в мире. Обучаю вплоть до уровня C1 (Advanced) и для любых целей: карьера, учёба, жизнь за границей и сдача зарубежных экзаменов. Уже больше шести лет профессионально занимаюсь переводческой деятельностью, могу обучить вас теории и практике перевода. Также возможно совместное чтение и разбор философских текстов на английском языке.

Уроки проходят дистанционно: по скайпу, зуму или здесь, в телеграме.

По всем вопросам писать @bodyofdeath

С наступающим! Пусть в следующем году ожидание смерти будет полезным и приятным.

Небольшое эссе, написанное когда-то для патреона, ныне угасшего.

https://telegra.ph/O-nenuzhnosti-filosofii-08-28

Если в Византии было что-то вроде футбола, были ли в Византии античные офницы?

Апофатика как метод философского изыскания оберегает от ошибок: делать не это, думать не то. Но она также избавляет от обильного щебета ума — с тем, чтобы последние истины не "думались", а проживались, и проживались лично. Апофатическое размышление, таким образом, — это мимикрирующая под рассуждение форма медитации.

Ближайший пример, до которого добралась память. Есть небольшое, но известное высказывание апостола Павла о том, чего не делает любовь. Оно не вполне апофатично (есть и пара "делает"), но из чистоты примера позволим себе взять лишь "не-действия". Тогда получится, что любовь

«... не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде ... никогда не перестает».

Предположим, мы захотели следовать рассуждению ап. Павла, воплотить его в жизнь. Тогда мы, испытывая любовь, будем анализировать наши действия и судить, например, завидуем ли мы в любви; рассудив же, что завидуем, зависть мы отбросим. И вот, изрядно поупражнявшись, вскоре мы начнём любить так, чтобы не делать ни одно из упомянутых действий.

Однако, исключение всего этого не приведёт к любви автоматически. Не заплывая ни в одну такую бухту, рассудочная часть ума, упорствуя в апофатике всё дальше, должна бы, как кажется, привести нас к пустоте. И всё же, не завидуя, не ища своего и т.д., ум человека наконец-то сможет, нет, не подумать о любви, но впервые её увидеть своей высшей, созерцательной частью; ощутить, каково любить само по себе, безо всяких примесей.

Для чего здесь нужна апофатика в частности? Для анализа и отсечения препятствий. Для чего она нужна в целом? — Для начала умного созерцания, при котором рассуждать уже излишне.

Жизнь без смерти очень куцая и незавершенная. Хорошо, что мы смертны. Всей целокупности жизненного опыта есть универсальная альтернатива. Смертность залог нашей свободы, мы не являемся рабами жизни, хоть бы и были в её цепях. Играть в игру с большим энтузиазмом, зная, что это в лучшем случае половина, и есть ещё одно большое дополнение — ничто, небытие. Похоже, что это целый мир, и он противостоит большому цветастому разнообразию жизни, которое наседает друг на друга, так что яблоку негде упасть. Выйти из битком набитого автобуса где-нибудь в глуши, когда за остановкой большая русская равнина — думаю, смерть напоминает что-то подобное. В особенности когда это смерть ненасильственная, и человек лежит "в добром здравии", осознавая все, что с ним происходит. Вообще, наибольшую свободу мы испытываем при переходе из одного состояния в другое — например, изо сна в бодрствование и наоборот; выйти из кинотеатра после долгого фильма; закончив большую работу, откинуться в кресле, а затем пойти за кофе. Между трансценденцией похода за кофе и трансценденцией смерти, безусловно, пропасть. Но чувство здесь, должно быть, одной природы.

Зачастую, читая книгу на узкую, специальную тему, можно обнаружить, что введения как-то сами собой превращаются в оправдательные речи: де, существует кто-то "недопонявший" или даже "не ценящий" конкретного автора, в то время как "на самом деле" творчество оного это "целый мир" и т.д. и т.п. Примеры приводить не буду ввиду их избыточности. Конечно, можно списать это на давнюю академическую традицию, связанную с тем, что тему работы нужно актуализировать и заранее рекламировать перед читателем, однако этим всё не исчерпывается.

Это наблюдение навело меня на мысль о явлении "зумирования". Смысл его вот в чем: чем дольше сознание созерцает феномен, тем более важным и содержательно богатым он становится. Сознание как бы "проваливается" в феномен, поглощается им. Чем дольше сохраняется фокус, тем больше феномен обрастает различными деталями; последние имеют фрактальную природу, когда даже незначительная мелочь, если только не останавливать концентрацию на пол-пути, сама превращается во что-то грандиозное, сложное, приобретает в наших глазах значимость и важность.

Когда сознание насыщается феноменом, он впечатывается в него и становится настолько важным, насколько долго был созерцаем. Этим, по Канту, мы испытываем нужду с кем-то поделиться, и начинается "как это вы ничего не знаете про ранний период поздних дневников Витгенштейна?", "как жаль что никто не интересуется археологией в 18-м веке" и т.д.

Зумирование (или, может, развёртка? углубляющее всматривание? падение в феномен?), конечно же, проявляет себя не только с "физическими" вещами. Например, оно может касаться этики. Пожалуй, это самое занимательное. Скажем, несколько раз я сталкивался в интернете с провокационными вопросами в духе "нажмёте ли вы на кнопку, если в результате получите много денег, но убьёте случайного человека на планете". Это точно про описываемое нами явление: хотя тяжёлыми являются оба случая, причинить вред и даже убить стоящего перед лицом человека бесконечно сложнее, чем неизвестное человеческое существо на планете. Почему? А потому.

Но я отвлёкся. В общем — зумирование. Немножко мы его описали. Но далее возникает закономерный вопрос — где корень этого явления: в сознании или в феномене?

Интуитивно хочется сказать, что в сознание: всё-таки это оно совершает действие, обращает своё внимание на предмет, предпринимается его созерцать — сам же предмет пассивен: кажется, что камень с целой вселенной ползающих по нему букашек и жучков прекрасно обходится без гуляющего по лесу наблюдателя. Однако, есть некая магия в том, как феномены нас пленяют. В частности, непонятно, почему среди всех окружающих вещей, каждая из которых может превратиться в целую вселенную сложности, нас пленяет что-то одно и вовсе не пленяет другое. Да, наше сознание ограниченно, на все вещи его не хватает. И всё же большая загадка, почему случайный ученый решает посвятить жизнь изучению каких-нибудь рептилий, но питает совершенное безразличие к млекопитающим или насекомым. Что его зацепило? Что отозвалось в его душе, когда впервые он погладил живого хамелеона в магазине или поймал ящерку в детстве с другими детьми?

Психолог сказал бы: всё дело в ассоциациях, которые тогда возникли и, например, на всю жизнь связали ящерок с счастливым, детским состоянием будущего ученого в тот летний день. Может быть. Но откуда взялись сами эти ассоциации? И почему их не возникло в случае чего-нибудь другого? А если возникли (например, в тот день он, ребёнок, ещё увидел милого щенка) — почему они не возымели такого же эффекта?

Пожалуй, феномены не такие уж и пассивные, и описанное нами зумирование — это игра двух влюбленных, в которой один зовёт, а другой откликается. Но про это в другой раз.

Психологический опыт с т.з. некой рациональности и здравого смысла зачастую очень банален. "Если ты не подходишь человеку, значит и человек не подходит тебе" и т.д. — это совершенно понятно, и вообще "клянусь Зевсом, это так". Но обрастать мясом и сочиться смыслом такие положения почему-то начинают только после одной-двух историй с самопожертвованием одной стороны в ответ на наплевательское отношение другой.

Я лежал на пляже и смотрел на красивые ягодицы. Они, конечно, шли в одном составе с красивым телом. Бронзовым от загара, покрытым какими-то изумрудами морских капель, блестящих на солнце. Это созерцание было непосредственным: я просто смотрел и не мог оторваться, был прикован к нему. Мне захотелось подойти и просто овладеть этим телом. Прикоснуться, взять его, бог весть чего ещё... Но я стушевался. В общем, не особо интересная история.

Затем, как лабораторный кролик из экспериментов Поршнева, не в силах выбрать ни пойти и взять это тело, ни полностью отвлечься и забыть его, от двух взаимокомпенсирующих импульсов я занялся чем-то третим — начал наблюдать.

Подойти к этому телу и прикоснуться его — что бы мне это дало? Неужели это бы убрало мою тягу к нему? И вообще, как связаны моя завороженность красотой ягодиц с одной стороны, и конкретные действия по отношению к ним — с другой? Если объект этой тяги я беру руками, что-то делаю с ним на уровне и посредством тела — с чего я решил, что это оказывается конечной, результирующей стадией созерцания? Может быть, дело обстоит с точностью до наоборот, и прикосновение рукой к объекту созерцания не даёт удовлетворительного завершения, но всё портит, препятствует подлинному "закрытию гештальта"?

Платон учит: любим мы то, чего нам не хватает. В русском языке "хватает" связано со словом "хватать", и забавным образом формула приобретает буквальный смысл. Получается, я люблю ягодицы, пока не хватаю их (руками), а когда ухвачусь — любовь пройдёт.

Так ли это? Ну, прямо скажем, не всегда. В ряде случаев прикосновение лишь распаляет любовь. И всё же доля истины в этом есть. Может, дело в том, что тут по ошибке смешались разные виды любви? Например, любовь присваивающая и любовь созерцательная. В первом приближении, они находятся в конфликте и помещают субъекта в разный контекст уже в силу разницы чувственных каналов: тактильного и зрительного.

И всё же они как-то связаны. Я не берусь судить о характере этой связи. Например, я не вполне уверен, что эта связь причинно-следственная. В моём случае созерцание побуждало меня к действию, но ведь может случиться так, что во время действия можно остановиться и начать созерцать...

Но одно я могу сказать точно. Хотя связь между двумя видами любви и существует, изначально она имеет губительный характер для обоих видов и мучительно напоминает механизм обсессивно-компульсивного расстройства: совершить действие (вернуться домой и проверить утюг), чтобы избавиться от тревожной мысли ("сгорит квартира").

Мысли и действия — из разных царств; то же и два типа любви. Требуется немалая сноровка, чтобы развести их и наслаждаться каждым видом по-настоящему. Что же до связи, которую мы назвали "губительной", о ней мы поговорим в другой раз.

Смертность нашей личности — не только в том, что она закончится в конце отведённого ей времени. Она постоянно заканчивается, всякий момент умирает. Каждый момент жизни личности уникален, потому что он смертен: произойдёт только один раз и тут же умрёт.

Дальше он останется в памяти тех, кто присутствовал при рождении-смерти этого момента. Как минимум это сам человек, иногда — кто-то ещё. И смертность личности — в том, что человек, если он не присутствовал при определённом моменте жизни, не может этого восполнить, ведь момент упущен, потому что он умер; смертная часть смертного целого.

Смертность виновна в том, что никто из новых друзей не сможет увидеть, какими вы были в юности; как вы вчера, один или одна, гуляли в парке; как здорово было "в тот вечер", и вообще "жаль, что тебя не было"...

Пожалуй, фраза "жаль, что тебя не было" может быть произнесена только смертным существом.

Я уже давно думаю об одной дилемме: как можно относиться к человеку хорошо, если он этого не заслуживает. Недавно я пришел к определенным выводам.

Бытие состоит из многих планов. План бытия — это такая его область, которая подчиняется своей особой логике. Нас будут интересовать два таких плана. Сразу добавлю — речь не о какой-то объективной реальности: мне до неё нет дела. Я говорю о феноменальном устройстве сознания — или о том, как мы воспринимаем бытие.

Существует план справедливости — если угодно, это что-то вроде Платоновского мира идей. Это план, в котором действуют идеальные законы. Они неумолимы, и их выводы невозможно логически оспорить. В нём есть своя аксиоматика, корни которой нас не интересуют. Важно, что там существует одна такая аксиома: если было совершено зло, на него нужно соразмерно ответить. Если вас ударили, план справедливости диктует нам — нужно ударить в ответ, причем так, чтобы удар был соразмерен. Если вы заняли денег — вы должны их вернуть. Ровно столько, сколько заняли, если не оговорено иное. И так далее. Злом за зло и добром за добро.

Этому плану подчиняется и природа. Второе начало термодинамики это один из ярких примеров. Получается столько, сколько отдано; отдаётся же — сколько было взято. Этому учил досократик Анаксимандр: вещи возникают не за бесплатно, и "причиняют друг другу несправедливость", пока не достигнут совершенного равенства — и исчезнут. В современной физике это называют тепловой смертью Вселенной: вся материя и энергия достигает "справедливой" ситуации, когда нет ни одной области, где материи-энергии больше или меньше. Смерть — великая примирительница споров. Справедливая статика смерти устраняет несправедливую динамику жизни. Поэтому Сократ и питал такие большие надежды на смерть. Но я сильно отвлёкся.

Так вот. Человек вас обидел, и ему необходимо воздать в равной мере, потому что этого требует справедливость. Однако, существует другой план — план прощения.

Прощение базируется на том, что так любили обсуждать французские философы — на невозможности. Невозможность это то, что, собственно, невозможно. А это значит, что оно не поддаётся логике. Справедливость безжалостно логична — прощение иррационально, а-логично, анти-логично. То есть невозможно.

Однако, невозможность в силу своей природы вольна принимать какие угодно формы. В том числе — становиться возможной. Парадоксальный силлогизм: невозможно, чтобы невозможность стала возможной. Но поскольку возможность невозможности невозможна, она включена в природу невозможности.

Так вот. Прощение невозможно — и поэтому оно не сковано никакими логическими цепями. Значит, чтобы простить кого-то, принципиально не требуются никакие основания. Прощают всегда "просто так".

Можно возразить, что в жизни мы прощаем за что-то. Хорошо — вот аргумент от обратного: если у вас просят прощения, обещают "больше так не делать" и вы прощаете именно из-за этого, мы оказываемся в плане справедливости. В данной ситуации зло вам как бы возместили. То есть восстановили справедливость. А в этом случае логично признать, что прощение не нужно ни вам, ни обидчику — нужно скорее подтверждение, что справедливость была восстановлена. Если с правовой т.з. человек совершил преступление и отсидел срок в тюрьме, он больше не считается виновным. Стало быть, прощать и некого.

Пожалуй, планы справедливости и прощения также можно назвать рациональным и иррациональным добром.

Как эти два плана соотносятся между собой? Это интересный вопрос, наверное даже забавный. Сейчас поясню, почему.

Дело в том, что, хотя прощение возникает как невозможность, дальше оно встраивается в ситуацию несправедливости как недостающий элемент. Прощение восполняет ту нехватку, из-за которой конкретная ситуация оставалась несправедливой.

Условно говоря, человек занял у вас тысячу рублей и не вернул. Тогда ситуация становится несправедливой "на тысячу рублей". Возникает нехватка. Справедливость будет восстановлена, если он их вернёт, и конкретно в данной ситуации вы придёте к равенству. Это может быть и какой-нибудь товар суммой на тысячу рублей. Главное, чтобы соблюдался принцип соразмерности.

Что делает прощение? Возникая как невозможность, оно превращается в тысячу рублей, которой нет. Когда вы прощаете человеку эту тысячу, вы вовсе не получаете её — в логике справедливости ситуация остаётся неизменной: он всё ещё должен вам денег. Однако, прощение как невозможность не скована логикой и способна возместить всё что угодно. Можно сказать так: "-1000 руб. + прощение = -1000руб. + 1000руб. = 0".

Будучи актом невозможного, прощение хулиганит, оборачиваясь тем, чего требует ситуация для восполнения нехватки и восстановления справедливости. Да, у прощения нет никаких оснований — но они ему и не нужны.