Давно в журнале «Декоративное искусство» прочитал о народном мастере Сосланбеке Едзиеве, о его надгробиях. Собственно, в начале увидел надгробия. Я и не воспринял их в качестве таковых. Было ощущение, будто среди травы стоят воины, иногда рядом - их жены. Все полны достоинства, готовы к пиршеству и к сражению за достоинство. Ничего мертвящего, кладбищенского. Прижми ладонь к щербатой поверхности мягкого камня, чтобы нестерпимо больно форма оставила в ней отпечаток. Ладонь увидит больше, чем глаз.
Подлинность художника меряется простым понятием: если его творчество возвращает тебя к твоей памяти - значит, между нами перекличка.
Мне даже необязательно обходить вокруг скульптуры Лазаря Гадаева, как того требует объем, мне достаточно скульптурной поверхности. Скульптуры Лазаря Гадаева надо смотреть пальцами, будто слепой.
Но дело не только в осязаемости формы, хотя она должна быть погружена в агрессию ветра, дождя, в саму жизнь природы.
Осязаемость пластики Гадаева - еще и живопись. Я говорю не о цвете. Гадаев не лепит, он наращивает фактуру, наполняет, возвышает ее до невидимой в пространстве поверхности. Мне представляется, что Лазарь не любит твердых поверхностей - она у него многослойна, как может быть многослойна живописная фактура. Она текуча, объем его скульптур содержателен полным безразличием к правдоподобию.
Меня поражает поверхность его скульптур. Она будто не часть тяжелого объема, а тонкая графическая амальгама. Наверное, отсюда ощущение легкости.
Искусство окружено архетипическими сюжетами. Их не так много. Страдание, радость, молитва, возвращение, расставание.
Сюжеты пересекаются, образуя бесконечность. Лазарь Гадаев счастлив местом рождения. Оно ему досталось бесплатно. Ему ничего не надо было сочинять, взращивать в себе искусственно. К полученному от небес и родителей оставалось присоединить ремесло и культуру. Что он и сделал.