Поучительная история для младшего литературного поколения, остающегося в России (пишет писательница и историк литературы Наталья Громова).
Несколько лет занималась судьбой поэтического кружка, который собирался в конце 30-х годов на улице 25 Октября неподалеку от Кремля. Люди, встречавшиеся там, были невероятно осторожны, они никогда не допускали к себе непроверенных и посторонних. Тем не менее, туда был внедрен специальный агент, из-за которого все члены кружка будут впоследствии арестованы, а часть из них – расстреляны. Человеком, которого туда внедрили, был очень талантливый поэт Николай Стефанович. Никто до определенного времени его не знал, он возник в этой компании абсолютно случайно. Как вспоминал один из арестованных Александр Борин, его привел один из друзей. Он ехал в переполненном трамвае, и ему случайно на ногу наступил некий человек, который стал витиевато и старомодно извиняться, чем сразу же подкупил товарища. К груди он прижимал «Огненный столп» Николая Гумилева, это определило начало взаимной симпатии. Возник живой и очень заинтересованный разговор, молодые люди вышли на улицу и еще некоторое время шли вместе. Некоторые из друзей, услышав эту историю, сразу же заметили, что такие знакомства на улице крайне подозрительны. Шел конец тридцатых годов, и все были очень осторожны. Но друг горячо утверждал, что они не смогут устоять перед новым знакомым, Николаем Стефановичем - так звали этого человека, - и все их сомнения отпадут сами собой.
«Николай действительно вскоре появился в нашей компании и очаровал всех, мужчин и женщин, простотой обращения, подлинной интеллигентностью, великолепным чтением стихов и, превыше всего, поэтическим талантом. Глубокая внутренняя напряженность в его стихах сочеталась со свободным дыханием, по которому угадывается истинный поэт. Первое же прочитанное им стихотворение поразило меня настолько, что я сразу запомнил его наизусть».
Когда я и Т.С. Позднякова стали углубляться в эту историю, то выяснилось, что эти молодые люди оказались абсолютно вычеркнутыми из истории. Их не было ни в каких списках, а сведения о них отыскались с огромным трудом. О ком-то не удалось ничего найти. Сейчас, когда удалось дотянуться до их следственного дела, оказалось, что высказывания молодых людей, которые приводятся, скорее всего, с подачи единственного не арестованного – Николая Стефановича, отличались невероятной смелостью и пониманием происходящего. Подчас более резким, чем у диссидентов 60-х годов.
«Более сволочной и идиотской страны, чем наш СССР, не было. Ведь СССР делится на две тюрьмы: большая и малая. Первая – весь Союз, вторая – Лубянка». «Бесцветность – вот идеал нашего советского государства».
«В то время, как кругом расстреливают людей, когда полны тюрьмы, гибнут целые страны, исчезает и погибает все лучшее по вине Советской власти, - вы пишете стихи о природе».
Они были арестованы в мае-июне 1941 года. Допросы с ними вели уже в эвакуированной в Саратове Лубянке во время войны. Война не остановила работу НКВД ни на секунду. Они продолжали вербовать, убивать, пытать и расстреливать.
Вот имена этих людей, которые читали стихи – свои и чужие, переводили и обсуждали то, что происходит за окном.
Часть из них была расстреляна, часть отправлена в лагеря.
Раздольский-Ратошский Владимир Сергеевич, Гливинский Ян Станиславович, Теппер Кальман Иосифович, Борин Александр Аркадьевич, Вержанская Елена Александровна, Науман Александр Владимирович, Гурлянд Арон Соломонович, Лазарев Лев Александрович, Стрельцова Тамара Петровна.
Несколько лет занималась судьбой поэтического кружка, который собирался в конце 30-х годов на улице 25 Октября неподалеку от Кремля. Люди, встречавшиеся там, были невероятно осторожны, они никогда не допускали к себе непроверенных и посторонних. Тем не менее, туда был внедрен специальный агент, из-за которого все члены кружка будут впоследствии арестованы, а часть из них – расстреляны. Человеком, которого туда внедрили, был очень талантливый поэт Николай Стефанович. Никто до определенного времени его не знал, он возник в этой компании абсолютно случайно. Как вспоминал один из арестованных Александр Борин, его привел один из друзей. Он ехал в переполненном трамвае, и ему случайно на ногу наступил некий человек, который стал витиевато и старомодно извиняться, чем сразу же подкупил товарища. К груди он прижимал «Огненный столп» Николая Гумилева, это определило начало взаимной симпатии. Возник живой и очень заинтересованный разговор, молодые люди вышли на улицу и еще некоторое время шли вместе. Некоторые из друзей, услышав эту историю, сразу же заметили, что такие знакомства на улице крайне подозрительны. Шел конец тридцатых годов, и все были очень осторожны. Но друг горячо утверждал, что они не смогут устоять перед новым знакомым, Николаем Стефановичем - так звали этого человека, - и все их сомнения отпадут сами собой.
«Николай действительно вскоре появился в нашей компании и очаровал всех, мужчин и женщин, простотой обращения, подлинной интеллигентностью, великолепным чтением стихов и, превыше всего, поэтическим талантом. Глубокая внутренняя напряженность в его стихах сочеталась со свободным дыханием, по которому угадывается истинный поэт. Первое же прочитанное им стихотворение поразило меня настолько, что я сразу запомнил его наизусть».
Когда я и Т.С. Позднякова стали углубляться в эту историю, то выяснилось, что эти молодые люди оказались абсолютно вычеркнутыми из истории. Их не было ни в каких списках, а сведения о них отыскались с огромным трудом. О ком-то не удалось ничего найти. Сейчас, когда удалось дотянуться до их следственного дела, оказалось, что высказывания молодых людей, которые приводятся, скорее всего, с подачи единственного не арестованного – Николая Стефановича, отличались невероятной смелостью и пониманием происходящего. Подчас более резким, чем у диссидентов 60-х годов.
«Более сволочной и идиотской страны, чем наш СССР, не было. Ведь СССР делится на две тюрьмы: большая и малая. Первая – весь Союз, вторая – Лубянка». «Бесцветность – вот идеал нашего советского государства».
«В то время, как кругом расстреливают людей, когда полны тюрьмы, гибнут целые страны, исчезает и погибает все лучшее по вине Советской власти, - вы пишете стихи о природе».
Они были арестованы в мае-июне 1941 года. Допросы с ними вели уже в эвакуированной в Саратове Лубянке во время войны. Война не остановила работу НКВД ни на секунду. Они продолжали вербовать, убивать, пытать и расстреливать.
Вот имена этих людей, которые читали стихи – свои и чужие, переводили и обсуждали то, что происходит за окном.
Часть из них была расстреляна, часть отправлена в лагеря.
Раздольский-Ратошский Владимир Сергеевич, Гливинский Ян Станиславович, Теппер Кальман Иосифович, Борин Александр Аркадьевич, Вержанская Елена Александровна, Науман Александр Владимирович, Гурлянд Арон Соломонович, Лазарев Лев Александрович, Стрельцова Тамара Петровна.
Расскажите мне, молодые коллеги: что означает у поэтессы Земляновой слово «вейлистка»? Стихотворение здесь: https://syg.ma/@feminist-orgy-mafia/mariia-ziemlianova-budiet-novoie-i-ono-budiet-niezhnym
Гугл не в курсе, моя личная агентура в младшем поколении — тоже. С учётом того, что по соседству там есть ещё разные ошибки и странности, — то ли я чего-то не знаю, то ли автор чего-то путает.
Гугл не в курсе, моя личная агентура в младшем поколении — тоже. С учётом того, что по соседству там есть ещё разные ошибки и странности, — то ли я чего-то не знаю, то ли автор чего-то путает.
syg.ma
Мария Землянова. будет новое и оно будет нежным
подборка поэтических текстов
Николай Атанасов
(1978–2019)
ОРГАНИЧЕСКИЕ ФОРМЫ
Хризантема смежила жабры,
брошена в грязь, беспомощны
её мощные челюсти, быстрые плавники
в корсете из хлорофилла. Фрезия
выгибает позвонки, зажата
в нежеланном теле увядших цветов,
застыл навсегда её хвост,
как высохший лист. Гибискус,
плешивый, торчит на одной ноге,
сиротинушка, среди неполитой клумбы,
с пожухлым от голода клювом. Глориоза
со своими отравленными алыми рогами
неспособна его защитить, потому что
её копыта утонули в пыли.
Только плющ сумел ускользнуть
из-под стекла оранжереи.
Он цепляется за дом отточенными ногтями
и ждёт, пока дедушка откроет окно.
Перевод с болгарского
(1978–2019)
ОРГАНИЧЕСКИЕ ФОРМЫ
Хризантема смежила жабры,
брошена в грязь, беспомощны
её мощные челюсти, быстрые плавники
в корсете из хлорофилла. Фрезия
выгибает позвонки, зажата
в нежеланном теле увядших цветов,
застыл навсегда её хвост,
как высохший лист. Гибискус,
плешивый, торчит на одной ноге,
сиротинушка, среди неполитой клумбы,
с пожухлым от голода клювом. Глориоза
со своими отравленными алыми рогами
неспособна его защитить, потому что
её копыта утонули в пыли.
Только плющ сумел ускользнуть
из-под стекла оранжереи.
Он цепляется за дом отточенными ногтями
и ждёт, пока дедушка откроет окно.
Перевод с болгарского
Forwarded from Максим Бородін, вірші
За кого ви сьогодні голосували?
Anonymous Poll
19%
Езра Паунд
28%
Сільвія Плат
11%
Юсеф Комуньяка
11%
Лоуренс Ферлінгетті
7%
Едвард Каммінгс
24%
Вільям Карлос Вільямс
0%
Ґвендолін Брукс
По случаю выложил в Интернет своё предисловие к латвийскому изданию «Сетей» Михаила Кузмина. Оно, конечно, отчасти рассказывает латышскому читателю про неизвестного им автора, но некоторые нюансы там, кажется, и русскому читателю могут быть любопытны.
https://www.academia.edu/125366047/%D0%9A%D0%B0%D0%B6%D0%B4%D1%83%D1%8E_%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%83%D1%82%D1%83_%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D0%BD%D0%B8%D0%B9_%D1%80%D0%B0%D0%B7
https://www.academia.edu/125366047/%D0%9A%D0%B0%D0%B6%D0%B4%D1%83%D1%8E_%D0%BC%D0%B8%D0%BD%D1%83%D1%82%D1%83_%D0%BF%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D0%BD%D0%B8%D0%B9_%D1%80%D0%B0%D0%B7
www.academia.edu
Каждую минуту последний раз
Предисловие к книге стихов Михаила Кузмина «Сети»
На моём рисунке математик-мошенник,
его косые глаза
блуждают в совершенно разных плоскостях,
чёрные на голубом
(за это они пинали меня под рёбра).
«Жужжащая единица плюс брюхатая тройка равно нулю»,
подписал я его разверстый подбородок
(за это они сломали мне два больших пальца).
Четыре стихотворения Стивена Эббота (1943–1992), спасибо коллегам из «Флагов» за публикацию.
https://flagi.media/piece/825
его косые глаза
блуждают в совершенно разных плоскостях,
чёрные на голубом
(за это они пинали меня под рёбра).
«Жужжащая единица плюс брюхатая тройка равно нулю»,
подписал я его разверстый подбородок
(за это они сломали мне два больших пальца).
Четыре стихотворения Стивена Эббота (1943–1992), спасибо коллегам из «Флагов» за публикацию.
https://flagi.media/piece/825
Смертельный номер: интервью Борису Кутенкову.
http://quarta-poetry.ru/дмитрий-кузьмин-открытость-к-диалог/
http://quarta-poetry.ru/дмитрий-кузьмин-открытость-к-диалог/
C некоторой вероятностью от нас остаётся не то, что мы сделали, а то, что про нас написали, причём скорее в художественном жанре, чем в рефлексивном (потомкам редко нужна чужая рефлексия, у них есть своя). Поэтому вношу поправку для потомков. Игорь Гулин в тексте «Запрет на обгон» пишет (о чём можно узнать из фрагмента, опубликованного в новеньком издании Вместо.Медиа): «редактируя книгу алисы, кузьмин выбросил ее лучший текст про разноцветные хуи. теперь это buh ohne hui». Это не соответствует действительности. Выброшенный мною текст был не про разноцветные хуи, а, наоборот, про влагалище в форме чёрной дыры. Но buh ohne pisda в результате не получилась: во-первых, потому, что в книге остались другие тексты, а во-вторых, потому, что buh по-немецки значит другое.
Сегодня под утро я поставил условно последнюю точку в работе моих последних пяти лет — всемирной антологии стихов о ВИЧ/СПИДе. Я начал этим заниматься в 2020-м по предложению Ильи Данишевского (книга должна была выйти в издательстве Центра Вознесенского), к началу 2021-го закончил первоначальный состав (к тому времени стало понятно, что в России книга не выйдет), сделал несколько предварительных публикаций:
https://www.colta.ru/articles/literature/26301-stihi-spid-perevod-dmitriy-kuzmin
https://greza.space/odnoj-krovi-pol-monett/
https://greza.space/odnoj-krovi-tori-dent-nazhim/
https://notalone.voznesenskycenter.ru/kuzminpoetry/
Время от времени я возвращался к этому сюжету при всех последующих обстоятельствах — и теперь, по ощущению, исчерпал имеющийся у меня материал и возможности его дальнейшего поиска (хотя это, конечно, неточно). В настоящее время речь идёт о корпусе текстов в примерно 13.000 строк и о текстах, видимо, 179 авторов, из которых четверо писали по-русски, а остальное (кроме одного стихотворения) переведено на русский язык впервые, дюжина авторов моими коллегами (час всех называть поимённо ещё не пришёл), а остальное мной самим. Что делать дальше с этим богатством, я пока не знаю.
Смысл этого поста не в том, чтобы сообщить о снесённом яйце, а вот в чём. Среди переведённых текстов есть всякое, иной раз переводчески довольно непростое (включая сонет, акростих, визуальную поэзию и польскую силлабику). Но среди текстов, которые, по-хорошему, нужно было бы включить в антологию, есть два очень известных и важных стихотворения, для которых я не смог найти удовлетворительного переводческого решения. Одно из них написано двустопным спондеем, иначе говоря — строчками, каждая из которых состоит из четырёх ударных слогов (односложных слов). Другое — малой сапфической строфой, что само по себе не выглядит настолько страшно, но в сочетании с разными лексическими и интонационными нюансами показалось мне непреодолимым. Но ведь всякое бывает — поэтому я положу эти два англоязычных текста здесь: вдруг этот челлендж найдёт своего героя.
https://www.colta.ru/articles/literature/26301-stihi-spid-perevod-dmitriy-kuzmin
https://greza.space/odnoj-krovi-pol-monett/
https://greza.space/odnoj-krovi-tori-dent-nazhim/
https://notalone.voznesenskycenter.ru/kuzminpoetry/
Время от времени я возвращался к этому сюжету при всех последующих обстоятельствах — и теперь, по ощущению, исчерпал имеющийся у меня материал и возможности его дальнейшего поиска (хотя это, конечно, неточно). В настоящее время речь идёт о корпусе текстов в примерно 13.000 строк и о текстах, видимо, 179 авторов, из которых четверо писали по-русски, а остальное (кроме одного стихотворения) переведено на русский язык впервые, дюжина авторов моими коллегами (час всех называть поимённо ещё не пришёл), а остальное мной самим. Что делать дальше с этим богатством, я пока не знаю.
Смысл этого поста не в том, чтобы сообщить о снесённом яйце, а вот в чём. Среди переведённых текстов есть всякое, иной раз переводчески довольно непростое (включая сонет, акростих, визуальную поэзию и польскую силлабику). Но среди текстов, которые, по-хорошему, нужно было бы включить в антологию, есть два очень известных и важных стихотворения, для которых я не смог найти удовлетворительного переводческого решения. Одно из них написано двустопным спондеем, иначе говоря — строчками, каждая из которых состоит из четырёх ударных слогов (односложных слов). Другое — малой сапфической строфой, что само по себе не выглядит настолько страшно, но в сочетании с разными лексическими и интонационными нюансами показалось мне непреодолимым. Но ведь всякое бывает — поэтому я положу эти два англоязычных текста здесь: вдруг этот челлендж найдёт своего героя.
Melvin Dixon
Heartbeats
Work out. Ten laps.
Chin ups. Look good.
Steam room. Dress warm.
Call home. Fresh air.
Eat right. Rest well.
Sweetheart. Safe sex.
Sore throat. Long flu.
Hard nodes. Beware.
Test blood. Count cells.
Reds thin. Whites low.
Dress warm. Eat well.
Short breath. Fatigue.
Night sweats. Dry cough.
Loose stools. Weight loss.
Get mad. Fight back.
Call home. Rest well.
Don't cry. Take charge.
No sex. Eat right.
Call home. Talk slow.
Chin up. No air.
Arms wide. Nodes hard.
Cough dry. Hold on.
Mouth wide. Drink this.
Breathe in. Breathe out.
No air. Breathe in.
Breathe in. No air.
Black out. White rooms.
Head hot. Feet cold.
No work. Eat right.
CAT scan. Chin up.
Breathe in. Breathe out.
No air. No air.
Thin blood. Sore lungs.
Mouth dry. Mind gone.
Six months? Three weeks?
Can't eat. No air.
Today? Tonight?
It waits. For me.
Sweet heart. Don't stop.
Breathe in. Breathe out.
Heartbeats
Work out. Ten laps.
Chin ups. Look good.
Steam room. Dress warm.
Call home. Fresh air.
Eat right. Rest well.
Sweetheart. Safe sex.
Sore throat. Long flu.
Hard nodes. Beware.
Test blood. Count cells.
Reds thin. Whites low.
Dress warm. Eat well.
Short breath. Fatigue.
Night sweats. Dry cough.
Loose stools. Weight loss.
Get mad. Fight back.
Call home. Rest well.
Don't cry. Take charge.
No sex. Eat right.
Call home. Talk slow.
Chin up. No air.
Arms wide. Nodes hard.
Cough dry. Hold on.
Mouth wide. Drink this.
Breathe in. Breathe out.
No air. Breathe in.
Breathe in. No air.
Black out. White rooms.
Head hot. Feet cold.
No work. Eat right.
CAT scan. Chin up.
Breathe in. Breathe out.
No air. No air.
Thin blood. Sore lungs.
Mouth dry. Mind gone.
Six months? Three weeks?
Can't eat. No air.
Today? Tonight?
It waits. For me.
Sweet heart. Don't stop.
Breathe in. Breathe out.
James Merrill
Farewell Performance
Art. It cures affliction. As lights go down and
Maestro lifts his wand, the unfailing sea change
starts within us. Limber alembics once more
make of the common
lot a pure, brief gold. At the end our bravos
call them back, sweat-soldered and leotarded,
back, again back—anything not to face the
fact that it’s over.
You are gone. You’d caught like a cold their airy
lust for essence. Now, in the furnace parched to
ten or twelve light handfuls, a mortal gravel
sifted through fingers,
coarse yet grayly glimmering sublimate of
palace days, Strauss, Sidney, the lover’s plaintive
Can’t we just be friends? which your breakfast phone call
clothed in amusement,
this is what we paddled a neighbor’s dinghy
out to scatter—Peter who grasped the buoy,
I who held the box underwater, freeing
all it contained. Past
sunny, fluent soundings that gruel of selfhood
taking manlike shape for one last jeté on
ghostly—wait, ah!—point into darkness vanished.
High up, a gull’s wings
clapped. The house lights (always supposing, caro,
Earth remains your house) at their brightest set the
scene for good: true colors, the sun-warm hand to
cover my wet one . . .
Back they come. How you would have loved it. We in
turn have risen. Pity and terror done with,
programs furled, lips parted, we jostle forward
eager to hail them,
more, to join the troupe—will a friend enroll us
one fine day? Strange, though. For up close their magic
self-destructs. Pale, dripping, with downcast eyes they’ve
seen where it led you.
Farewell Performance
Art. It cures affliction. As lights go down and
Maestro lifts his wand, the unfailing sea change
starts within us. Limber alembics once more
make of the common
lot a pure, brief gold. At the end our bravos
call them back, sweat-soldered and leotarded,
back, again back—anything not to face the
fact that it’s over.
You are gone. You’d caught like a cold their airy
lust for essence. Now, in the furnace parched to
ten or twelve light handfuls, a mortal gravel
sifted through fingers,
coarse yet grayly glimmering sublimate of
palace days, Strauss, Sidney, the lover’s plaintive
Can’t we just be friends? which your breakfast phone call
clothed in amusement,
this is what we paddled a neighbor’s dinghy
out to scatter—Peter who grasped the buoy,
I who held the box underwater, freeing
all it contained. Past
sunny, fluent soundings that gruel of selfhood
taking manlike shape for one last jeté on
ghostly—wait, ah!—point into darkness vanished.
High up, a gull’s wings
clapped. The house lights (always supposing, caro,
Earth remains your house) at their brightest set the
scene for good: true colors, the sun-warm hand to
cover my wet one . . .
Back they come. How you would have loved it. We in
turn have risen. Pity and terror done with,
programs furled, lips parted, we jostle forward
eager to hail them,
more, to join the troupe—will a friend enroll us
one fine day? Strange, though. For up close their magic
self-destructs. Pale, dripping, with downcast eyes they’ve
seen where it led you.
Ирина Шувалова
МАЛЬЧИК В ПЛАТЬЕ С БЛЁСТКАМИ
когда мир осыпается нам на головы
как штукатурка с потолка при взрыве
когда темнота подступает близко
дышит в шею
всё о чём я хочу думать
это мальчик в серебряном платье с блёстками
в терминале аэропорта осло
его наглое
голое
золотое плечо
в толпе зимних курток и шуб
когда мы теряем равновесие
на стальной балке этого слишком долгого дня
и пошатнувшись рушимся
как строители с неумело возведённых лесов
всё чего я хочу зависнув на мгновение в воздухе
густом от ненастья и смерти
это смотреть как у гейта D5
он танцует танец своей кожи
спотыкаясь едва не падая
об электрический свет что уже лежит
на полу — расстёгнутый, сброшенный
учись учись
это делают вот как вот как
раздвигая собой небытие без тени сомнения
так сосредоточенно рассекают воздух лишь те
кто потерялся у кого-то меж языком и нёбом
или вошли в лес так глубоко
что пальцами могут тронуть
самое глубокое влажное нутро чащи
смотри как оно прекрасно
это убранное серебром тело
как распускаются розетки пальцев
неторопливо поправляя бретельку
как вздымаются и опадают
ленивые мехи его груди
просвеченные рентгеновским аппаратом
службой безопасности
словно мембраны причудливого
подводного растения
губы его сосредоточенно шевелятся
читая тайные знаки на электронных табло
он горит зажжённый как свечка
одновременно с двух сторон —
длясь и минуя
и пассажиры на миг забывают
дальше тянуть на колёсиках свои беды и страхи
останавливаются дивятся
этой зимой
неотвратимой как кара небесная
линейной немуолимой как взлётная полоса
среди миров складывающихся
карточными домиками
под тяжестью льда и огня
только это золото
серебро
только это золото
серебро
тело
только это золото
серебро
тело
свет
длится — и танцует
танцует — и не думает останавливаться
Перевод с украинского
МАЛЬЧИК В ПЛАТЬЕ С БЛЁСТКАМИ
когда мир осыпается нам на головы
как штукатурка с потолка при взрыве
когда темнота подступает близко
дышит в шею
всё о чём я хочу думать
это мальчик в серебряном платье с блёстками
в терминале аэропорта осло
его наглое
голое
золотое плечо
в толпе зимних курток и шуб
когда мы теряем равновесие
на стальной балке этого слишком долгого дня
и пошатнувшись рушимся
как строители с неумело возведённых лесов
всё чего я хочу зависнув на мгновение в воздухе
густом от ненастья и смерти
это смотреть как у гейта D5
он танцует танец своей кожи
спотыкаясь едва не падая
об электрический свет что уже лежит
на полу — расстёгнутый, сброшенный
учись учись
это делают вот как вот как
раздвигая собой небытие без тени сомнения
так сосредоточенно рассекают воздух лишь те
кто потерялся у кого-то меж языком и нёбом
или вошли в лес так глубоко
что пальцами могут тронуть
самое глубокое влажное нутро чащи
смотри как оно прекрасно
это убранное серебром тело
как распускаются розетки пальцев
неторопливо поправляя бретельку
как вздымаются и опадают
ленивые мехи его груди
просвеченные рентгеновским аппаратом
службой безопасности
словно мембраны причудливого
подводного растения
губы его сосредоточенно шевелятся
читая тайные знаки на электронных табло
он горит зажжённый как свечка
одновременно с двух сторон —
длясь и минуя
и пассажиры на миг забывают
дальше тянуть на колёсиках свои беды и страхи
останавливаются дивятся
этой зимой
неотвратимой как кара небесная
линейной немуолимой как взлётная полоса
среди миров складывающихся
карточными домиками
под тяжестью льда и огня
только это золото
серебро
только это золото
серебро
тело
только это золото
серебро
тело
свет
длится — и танцует
танцует — и не думает останавливаться
Перевод с украинского
Жак Рубо (1932–2024)
САКРЕ-КЁР!
Сакре-Кёр!
Какая красота!
Ах ты детская бутылочка
с огромной соской в форме креста
Сакре-Кёр!
но у тебя там целых семь бутылочек!
я отлично вижу с донышка отлогой
площади Сен-Пьер
три маленьких бутылочки
три средних бутылочки
вокруг одной огромной
А под вечер глядь
расступается небесная гладь
чтобы ангелы спустились пососать
из трёх маленьких бутылочек
из трёх средних бутылочек
Но та
огромная
она для Младенца Христа
ах!
лишь бы он бы не поранил губы
об эту соску в форме креста
Перевод с французского
САКРЕ-КЁР!
Сакре-Кёр!
Какая красота!
Ах ты детская бутылочка
с огромной соской в форме креста
Сакре-Кёр!
но у тебя там целых семь бутылочек!
я отлично вижу с донышка отлогой
площади Сен-Пьер
три маленьких бутылочки
три средних бутылочки
вокруг одной огромной
А под вечер глядь
расступается небесная гладь
чтобы ангелы спустились пососать
из трёх маленьких бутылочек
из трёх средних бутылочек
Но та
огромная
она для Младенца Христа
ах!
лишь бы он бы не поранил губы
об эту соску в форме креста
Перевод с французского
Я смотрю, вчерашний пост в группе журнала «Воздух» со списком самых обозреваемых в журнале книжек вызвал сложные чувства, причём не только у поэтов, которые себя в нём не обнаружили, но и у поэтов, которые себя в нём обнаружили, но не так, не с тем и не тогда. Коллеги, давайте я ещё раз подчеркну: это не список лучших книг лучших авторов за 15 лет (без единой книги Аркадия Драгомощенко, Михаила Ерёмина, Алексея Цветкова, Андрея Таврова, Михаила Айзенберга, Наталии Азаровой, Марии Галиной, Гали-Даны Зингер, Фёдора Сваровского, Елены Фанайловой и т. д. и т. п.). Это список того, что в наибольшей степени привлекало внимание и при этом в достаточной мере предоставляло язык для описания себя. Это очень интересный материал для размышления и исследования, а не какая-либо истина сама по себе.
И чтобы два раза не вставать — небольшая иллюстрация к вопросу о том, что самое главное и то, о чём пишут, не всегда одно и то же. В уходящем году я выпустил как издатель две книги (помимо журнала). Обе из серии «Поэзия Украины»: первое русскоязычное собрание стихотворений живого классика Юрия Тарнавского и первая книга львовского поэта Сергея Муштатова. Я понимаю, что в российских изданиях на эти книги откликнуться невозможно. Но и за пределами России об этих книгах до сих пор не написал никто и нигде.
И чтобы два раза не вставать — небольшая иллюстрация к вопросу о том, что самое главное и то, о чём пишут, не всегда одно и то же. В уходящем году я выпустил как издатель две книги (помимо журнала). Обе из серии «Поэзия Украины»: первое русскоязычное собрание стихотворений живого классика Юрия Тарнавского и первая книга львовского поэта Сергея Муштатова. Я понимаю, что в российских изданиях на эти книги откликнуться невозможно. Но и за пределами России об этих книгах до сих пор не написал никто и нигде.
А вот и подарок нам всем в утешение. Монография Stephanie Sandler The Freest Speech in Russia: Poetry Unbound, 1989–2022 (Princeton University Press, 2024; 408 страниц). Список поэтов, чьи имена вынесены в названия главок:
Елизавета Мнацаканова
Геннадий Айги
Михаил Ерёмин
Иосиф Бродский
Дмитрий А. Пригов
Лев Рубинштейн
Аркадий Драгомощенко
Ольга Седакова
Елена Шварц
Владимир Аристов
Фаина Гримберг
Борис Херсонский
Сергей Магид
Елена Фанайлова
Григорий Дашевский
Лида Юсупова
Сергей Круглов
Мария Степанова
Дмитрий Голынко
Фёдор Сваровский
Анна Глазова
Ника Скандиака
Михаил Гронас
Кирилл Медведев
Екатерина Симонова
Дарья Суховей
Кети Чухров
Мара Маланова
Павел Арсеньев
Василий Бородин
Галина Рымбу
И послесловие: «Поэзия и свобода после 24 февраля 2022 года».
Елизавета Мнацаканова
Геннадий Айги
Михаил Ерёмин
Иосиф Бродский
Дмитрий А. Пригов
Лев Рубинштейн
Аркадий Драгомощенко
Ольга Седакова
Елена Шварц
Владимир Аристов
Фаина Гримберг
Борис Херсонский
Сергей Магид
Елена Фанайлова
Григорий Дашевский
Лида Юсупова
Сергей Круглов
Мария Степанова
Дмитрий Голынко
Фёдор Сваровский
Анна Глазова
Ника Скандиака
Михаил Гронас
Кирилл Медведев
Екатерина Симонова
Дарья Суховей
Кети Чухров
Мара Маланова
Павел Арсеньев
Василий Бородин
Галина Рымбу
И послесловие: «Поэзия и свобода после 24 февраля 2022 года».
Дружественная Премия Андрея Белого вроде бы наконец взялась за доведение до ума своего сайта — но не может понять, насколько он в России открывается: Роскомнадзор вроде пока не вынес вердикта, а кто-то уже не может достучаться. Давайте поможем коллегам: те, кто в России, зайдите, пожалуйста, на https://www.premiabelogo.ru/ — и отпишитесь в комментах: регион, провайдер и результат (открывается или нет). Если, конечно, эта информация не повлечёт за собой вашу деанонимизацию и т. п.
www.premiabelogo.ru
Премия Андрея Белого
Сайт ежегодной литературной премии Андрея Белого