#вконтакте_напомнил
Я ни одного своего дедушку не помню: просто не видел.
Если по маминой линии это ещё может быть понятный провал в детской памяти (ну был там какой-то дядя, приходил к бабушке, которая с ним давно развелась), то по папиной это просто было невозможно: он умер в пятьдесят первом году.
Моя тетка пишет (я почему-то полюбил это пушкинское «тётка», мы раньше так не говорили, только «тётя», «тётя», но вот Пушкин не боялся, так и писал: «Тетка меня все балует — для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой», поэтому я теперь тоже как Пушкин, только без земляники), так вот моя тетка пишет:
«Сегодня 70 лет со дня смерти нашего с Борей папы. Это практически вся наша жизнь. [Значит, сегодня, в этом году, уже 73.] Мало знаем, плохо помним, но воспитаны мамой в большой любви. Когда бываем в Крыму, всегда заезжаем на Братское кладбище».
А я смотрю на это лицо и почему-то обращаю внимание на губы. Они сложены в чуть-чуть ироничной улыбке. Кажется, дедушка не собирается относиться к нам серьезно.
Здравствуйте, Дмитрий Спиридонович. Вы меня не знаете, я вас тоже, но меня назвали в вашу честь и мне нравится, как вы улыбаетесь.
Я ни одного своего дедушку не помню: просто не видел.
Если по маминой линии это ещё может быть понятный провал в детской памяти (ну был там какой-то дядя, приходил к бабушке, которая с ним давно развелась), то по папиной это просто было невозможно: он умер в пятьдесят первом году.
Моя тетка пишет (я почему-то полюбил это пушкинское «тётка», мы раньше так не говорили, только «тётя», «тётя», но вот Пушкин не боялся, так и писал: «Тетка меня все балует — для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой», поэтому я теперь тоже как Пушкин, только без земляники), так вот моя тетка пишет:
«Сегодня 70 лет со дня смерти нашего с Борей папы. Это практически вся наша жизнь. [Значит, сегодня, в этом году, уже 73.] Мало знаем, плохо помним, но воспитаны мамой в большой любви. Когда бываем в Крыму, всегда заезжаем на Братское кладбище».
А я смотрю на это лицо и почему-то обращаю внимание на губы. Они сложены в чуть-чуть ироничной улыбке. Кажется, дедушка не собирается относиться к нам серьезно.
Здравствуйте, Дмитрий Спиридонович. Вы меня не знаете, я вас тоже, но меня назвали в вашу честь и мне нравится, как вы улыбаетесь.
Как это было в отрочестве: все поели, остались грязные тарелки, вилки, ложки, ножи, чашки. Ну и сковорода.
А на ней какие-нибудь прижаренные шкварки или несколько до палеолитического состояния запеченных макаронин. Так, что и ножом не оторвать.
И вот, допустим, твоя очередь мыть посуду.
Ты быстро помыл тарелки, чашки, приборы.
А сковородку замочил.
Дескать, чтоб отмокала.
А на самом деле, чтоб тот, у кого первого сдадут нервы, помыл ее вместо тебя.
Это, конечно, не всегда удавалось («Послушай, ты правда считаешь, что сковородку достаточно просто замочить?»), но один раз из трех прокатывало.
Взрослая жизнь – это когда ты знаешь: замачивай ее, не замачивай – мыть ее все равно придется тебе.
А на ней какие-нибудь прижаренные шкварки или несколько до палеолитического состояния запеченных макаронин. Так, что и ножом не оторвать.
И вот, допустим, твоя очередь мыть посуду.
Ты быстро помыл тарелки, чашки, приборы.
А сковородку замочил.
Дескать, чтоб отмокала.
А на самом деле, чтоб тот, у кого первого сдадут нервы, помыл ее вместо тебя.
Это, конечно, не всегда удавалось («Послушай, ты правда считаешь, что сковородку достаточно просто замочить?»), но один раз из трех прокатывало.
Взрослая жизнь – это когда ты знаешь: замачивай ее, не замачивай – мыть ее все равно придется тебе.
И просыпа́лось из них, говорит чей-то папа,
столько любви, столько жизни, столько разлуки.
Новый цикл «ДОМ».
https://www.plavmost.org/?p=21376
столько любви, столько жизни, столько разлуки.
Новый цикл «ДОМ».
https://www.plavmost.org/?p=21376
#вконтакте_напомнил
Питер.
И пусть никто уже не звонит по таким телефонам. И возможно, это вообще телефон, по которому можно позвонить только в службы.
Но раньше висели такие обычные, для обычных звонков, «простите, у вас нет двушки? мне позвонить; ага, спасибо».
Положил двушку в прорезь, но придерживаешь (иногда проглатываются); крутишь диск (сейчас я ни одного номера в мобильном не помню: вот потеряешь телефон – и никому не набрать; да и номер не восстановить: записные книжки ухнули в ту же бездну, куда и двушки, и телефонные будки, да и те люди, которым ты из этих будок звонил: кто-то умер, а про кого-то ты и не знаешь, умерли или нет), и вдруг что-то хрипнуло в трубке, под монеткой ушла почва под ногами, разверзлась бездна, только маленькая, двушка скользит в утробу аппарата, не удержать, да и не надо. «Привет, это я».
А иногда гудок, гудок, гудок. Никого. Никто не шаркает там далеко, не бежит к телефону, не идет легкой походкой.
«Вы еще не знаете, что вы уже все умерли».
Да не знаем. Но когда-то мы жили-были.
Гудок, гудок, гудок. Никого.
Да как же так?
А вот так, деточка.
Раньше мы не были всегда и для всех досягаемы. Раньше мы иногда были неуловимы.
Но иногда некоторые были неуловимы и для нас.
И вот так идешь по городу. Через каждые полчаса звонишь с нового аппарата. Но никого. Плачет девочка в автомате. Позвони мне, позвони. Не отрекаются любя. Девушка, слушайте, семьдесят вторая,
не могу дождаться, и часы мои стоят. У меня зазвонил телефон, кто говорит? Слон.
Слон, может, и позвонил. Но не тот. А ты сам дозвониться не можешь. Ну хоть разбейся. И с этим ничего не поделать. А может, и ничего и не надо делать.
«Абонент к вам безразличен».
Питер.
И пусть никто уже не звонит по таким телефонам. И возможно, это вообще телефон, по которому можно позвонить только в службы.
Но раньше висели такие обычные, для обычных звонков, «простите, у вас нет двушки? мне позвонить; ага, спасибо».
Положил двушку в прорезь, но придерживаешь (иногда проглатываются); крутишь диск (сейчас я ни одного номера в мобильном не помню: вот потеряешь телефон – и никому не набрать; да и номер не восстановить: записные книжки ухнули в ту же бездну, куда и двушки, и телефонные будки, да и те люди, которым ты из этих будок звонил: кто-то умер, а про кого-то ты и не знаешь, умерли или нет), и вдруг что-то хрипнуло в трубке, под монеткой ушла почва под ногами, разверзлась бездна, только маленькая, двушка скользит в утробу аппарата, не удержать, да и не надо. «Привет, это я».
А иногда гудок, гудок, гудок. Никого. Никто не шаркает там далеко, не бежит к телефону, не идет легкой походкой.
«Вы еще не знаете, что вы уже все умерли».
Да не знаем. Но когда-то мы жили-были.
Гудок, гудок, гудок. Никого.
Да как же так?
А вот так, деточка.
Раньше мы не были всегда и для всех досягаемы. Раньше мы иногда были неуловимы.
Но иногда некоторые были неуловимы и для нас.
И вот так идешь по городу. Через каждые полчаса звонишь с нового аппарата. Но никого. Плачет девочка в автомате. Позвони мне, позвони. Не отрекаются любя. Девушка, слушайте, семьдесят вторая,
не могу дождаться, и часы мои стоят. У меня зазвонил телефон, кто говорит? Слон.
Слон, может, и позвонил. Но не тот. А ты сам дозвониться не можешь. Ну хоть разбейся. И с этим ничего не поделать. А может, и ничего и не надо делать.
«Абонент к вам безразличен».
Девочки иногда слышали странные стуки в своем доме, а источник был таинственно скрыт.
Одна из странных девочек высказала предположение, что так с ними пытается выйти на контакт какая-то разумная, но бестелесная сущность. Некая. Слово «некая» звучит тревожнее, чем «какая-то».
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-prizraki/
Одна из странных девочек высказала предположение, что так с ними пытается выйти на контакт какая-то разумная, но бестелесная сущность. Некая. Слово «некая» звучит тревожнее, чем «какая-то».
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-prizraki/
story.ru
Дмитрий Воденников: Призраки — авторские колонки журнала STORY
Дмитрий Воденников: Призраки — авторские колонки журнала STORY. Читайте на нашем сайте.
ПРЕВРАТНОСТИ ЕДЫ
#вконтакте_напомнил
Был в Питере, ничего не ел с утра, зашёл на Невском в какое-то кафе, меня посадили у окна, дали меню. Я тыкаю туда: – Мне вот борщ и ...
– Извините, горячее первое у нас только на втором этаже.
– Там другое заведение? У вас нет борща?
– Нет, там наше же заведение. Но борщ только на втором этаже.
Решил не уточнять почему, от греха подальше.
Заказал тефтели.
– А тефтели у вас на этом этаже подают?
– Тефтели – да.
Потом вернулся в Москву.
А тут меня просил о встрече один человек.
Он приехал из Канады, давно хотел увидеться, вот я и снизошел.
Думаю, пусть потом всю жизнь об этом вспоминает. Своим детям рассказывает.
Пришел.
Зашли мы в «Николай» (это пироговая, кто не знает). Там подходишь к стойке, заказываешь, сам берешь и потом за столик садишься.
Он ручкой так махнул, на стойке: «Мне вот этот пирог!» – и за столик бежит.
- Але! – говорю ему я. – Вы пирог не забрали!
Он пирог взял, говорит: «Ах, совок неистребим».
Я говорю: – У вас эмигрантский комплекс. Тут как в Старбаксе. Каждый забирает сам, это такая идея. Причем тут совок?
Он улыбается так снисходительно. Типа, всё ясно: «Патриот нашелся!» И главное, прав. Не люблю я, когда родину так просто, ни за что, ругают.
Ну ладно, думаю. Собственно, не за этим пришли. Главное – что он детям потом будет рассказывать. Обо мне.
Смирил гордость великорусскую, сел, ему царственным жестом на соседний стульчик показываю: «дескать, садитесь, Россия большая, всех кормит!»
Он садится. Пирог клюет, как больная птица. Потом отрывается от него и говорит:
– О чем вы хотите меня спросить? Что вам про меня интересно?
И тут моя челюсть упала на стол.
#вконтакте_напомнил
Был в Питере, ничего не ел с утра, зашёл на Невском в какое-то кафе, меня посадили у окна, дали меню. Я тыкаю туда: – Мне вот борщ и ...
– Извините, горячее первое у нас только на втором этаже.
– Там другое заведение? У вас нет борща?
– Нет, там наше же заведение. Но борщ только на втором этаже.
Решил не уточнять почему, от греха подальше.
Заказал тефтели.
– А тефтели у вас на этом этаже подают?
– Тефтели – да.
Потом вернулся в Москву.
А тут меня просил о встрече один человек.
Он приехал из Канады, давно хотел увидеться, вот я и снизошел.
Думаю, пусть потом всю жизнь об этом вспоминает. Своим детям рассказывает.
Пришел.
Зашли мы в «Николай» (это пироговая, кто не знает). Там подходишь к стойке, заказываешь, сам берешь и потом за столик садишься.
Он ручкой так махнул, на стойке: «Мне вот этот пирог!» – и за столик бежит.
- Але! – говорю ему я. – Вы пирог не забрали!
Он пирог взял, говорит: «Ах, совок неистребим».
Я говорю: – У вас эмигрантский комплекс. Тут как в Старбаксе. Каждый забирает сам, это такая идея. Причем тут совок?
Он улыбается так снисходительно. Типа, всё ясно: «Патриот нашелся!» И главное, прав. Не люблю я, когда родину так просто, ни за что, ругают.
Ну ладно, думаю. Собственно, не за этим пришли. Главное – что он детям потом будет рассказывать. Обо мне.
Смирил гордость великорусскую, сел, ему царственным жестом на соседний стульчик показываю: «дескать, садитесь, Россия большая, всех кормит!»
Он садится. Пирог клюет, как больная птица. Потом отрывается от него и говорит:
– О чем вы хотите меня спросить? Что вам про меня интересно?
И тут моя челюсть упала на стол.
Так бывает: идешь – и вдруг как воронка времени.
Вот и лет пять назад так же было.
И пусть стулья не те (чего в них там спрячешь), но это же он, он.
Приехал в Москву, раздобыл стулья, где надо, не спрашивайте, теперь их там нет, – бежит потрошить. И нет этого противного Остапа Бендера, нет никого: всё сам, сам, как и задумал. В параллельном романе, в параллельной реальности.
Скажешь ему вслед: – Ипполит Матвеевич!
А он не слышит.
А может, и слышит, поэтому быстрей, быстрей – со своими плоскими стульями, куда и не спрятать вообще ничего, ускорил шаг, шарахается от странных машин, каких-то инопланетных; бежит вглубь двора, под понятную арку. Там и узнает: что это не те стулья. Или что там пелевинская пустота.
Но он еще верит, в своем старом плаще (такие давно не носят), в своей странной шляпе (кто вообще сейчас покупает такие шляпы?), что спрятаны там три нитки жемчуга, бриллиантовый кулон, ослепительные подвески, а еще кольца, кольца, не те глупые, обручальные, а легкие, тонкие, с впаянными в них чистыми, умытыми бриллиантами – а значит, Париж, бриллиантовый дым, грудастый дамский оркестр: так много там спрятано, что и всего не расскажешь.
«И как я сюда попал? – думает. – Только ведь шел по Москве в самом конце двадцатых».
Но дальше думать некогда: кто-то стоит и смотрит ему вслед. Может, задумал чего? Например, отнять эти стулья? Может, это отец Федор? Может, судьба?
А может быть, Безенчук.
Приготовил ему фото по росту.
Вот и лет пять назад так же было.
И пусть стулья не те (чего в них там спрячешь), но это же он, он.
Приехал в Москву, раздобыл стулья, где надо, не спрашивайте, теперь их там нет, – бежит потрошить. И нет этого противного Остапа Бендера, нет никого: всё сам, сам, как и задумал. В параллельном романе, в параллельной реальности.
Скажешь ему вслед: – Ипполит Матвеевич!
А он не слышит.
А может, и слышит, поэтому быстрей, быстрей – со своими плоскими стульями, куда и не спрятать вообще ничего, ускорил шаг, шарахается от странных машин, каких-то инопланетных; бежит вглубь двора, под понятную арку. Там и узнает: что это не те стулья. Или что там пелевинская пустота.
Но он еще верит, в своем старом плаще (такие давно не носят), в своей странной шляпе (кто вообще сейчас покупает такие шляпы?), что спрятаны там три нитки жемчуга, бриллиантовый кулон, ослепительные подвески, а еще кольца, кольца, не те глупые, обручальные, а легкие, тонкие, с впаянными в них чистыми, умытыми бриллиантами – а значит, Париж, бриллиантовый дым, грудастый дамский оркестр: так много там спрятано, что и всего не расскажешь.
«И как я сюда попал? – думает. – Только ведь шел по Москве в самом конце двадцатых».
Но дальше думать некогда: кто-то стоит и смотрит ему вслед. Может, задумал чего? Например, отнять эти стулья? Может, это отец Федор? Может, судьба?
А может быть, Безенчук.
Приготовил ему фото по росту.
Памяти Мэттью Пэрри (я когда-то написал это в тг, так что это давнишний текст).
____
Я недавно писал в одной из колонок, как интересно наблюдать в ситкомах за героями третьего и четвертого плана.
Как они едят, не едя, пьют не вино, а воду (никакого библейского превращения, точнее, такое обратное превращение, чудо со знаком минус), откидываются друг от друга в постели в полной пижамной экипировке. (Ой, нет. Это герои первого и второго плана так откидываются. Героям массовки даже этого не дано.)
Но жаль, что я тогда не вспомнил о метаморфозах главных героев.
Когда смотришь сериал в плеере, где автоматический переход не только из серии в серию, но и из сезона в сезон, между которыми всегда бывают летние съемочные перерывы, то замечаешь и чудеса с главными персонажами.
Вот выбегает из соседней квартиры уже два сезона почему-то одутловатый лицом Чендлер, чтоб что-то сказать в свое оправдание Монике. Кончается эта серия, начитается следующая, распахивается внутрь комнаты дверь – и к Монике вбегает Чендлер: стройный и с сильно похудевшим лицом.
Чендлер – это, конечно, Иванушка-дурачок. И по сюжету, и по своему неожиданному превращению.
Вышел в одну дверь (как в один кипящий котел прыгнул), пробежал ледяной коридор, отворил молочную дверь – и вот он теперь худ и молод.
Смотришь в поиске – а там же целая драма: вещества, алкоголь, панкреатит. (Пока ищешь, узнаешь, что в 2000-м все герои получали по миллиону долларов за серию, и как-то на несколько секунд перестаешь Мэттью Перри жалеть, но это так, понятная человечная слабость, мимолетная зависть.)
В общем, долгая и трудная болезнь, тяжкая зависимость, и бегущий Чендлер через коридор к Монике бежит на самом деле от себя. И этот шрам экранного «текста» может дать только сериал. Никакой фильм такого дать не сможет.
Зияет прореха в грубо размалеванном холсте, через прореху проступает жизнь, жизнь зовут Моникой, и ты бежишь к ней, просишь ее о пощаде, ну а если не о пощаде, то о помощи, но коридор слишком долгий, слишком тёмный, слишком извилистый (да и вообще туда ли этот коридор?), и Моника тебе не поможет.
____
Я недавно писал в одной из колонок, как интересно наблюдать в ситкомах за героями третьего и четвертого плана.
Как они едят, не едя, пьют не вино, а воду (никакого библейского превращения, точнее, такое обратное превращение, чудо со знаком минус), откидываются друг от друга в постели в полной пижамной экипировке. (Ой, нет. Это герои первого и второго плана так откидываются. Героям массовки даже этого не дано.)
Но жаль, что я тогда не вспомнил о метаморфозах главных героев.
Когда смотришь сериал в плеере, где автоматический переход не только из серии в серию, но и из сезона в сезон, между которыми всегда бывают летние съемочные перерывы, то замечаешь и чудеса с главными персонажами.
Вот выбегает из соседней квартиры уже два сезона почему-то одутловатый лицом Чендлер, чтоб что-то сказать в свое оправдание Монике. Кончается эта серия, начитается следующая, распахивается внутрь комнаты дверь – и к Монике вбегает Чендлер: стройный и с сильно похудевшим лицом.
Чендлер – это, конечно, Иванушка-дурачок. И по сюжету, и по своему неожиданному превращению.
Вышел в одну дверь (как в один кипящий котел прыгнул), пробежал ледяной коридор, отворил молочную дверь – и вот он теперь худ и молод.
Смотришь в поиске – а там же целая драма: вещества, алкоголь, панкреатит. (Пока ищешь, узнаешь, что в 2000-м все герои получали по миллиону долларов за серию, и как-то на несколько секунд перестаешь Мэттью Перри жалеть, но это так, понятная человечная слабость, мимолетная зависть.)
В общем, долгая и трудная болезнь, тяжкая зависимость, и бегущий Чендлер через коридор к Монике бежит на самом деле от себя. И этот шрам экранного «текста» может дать только сериал. Никакой фильм такого дать не сможет.
Зияет прореха в грубо размалеванном холсте, через прореху проступает жизнь, жизнь зовут Моникой, и ты бежишь к ней, просишь ее о пощаде, ну а если не о пощаде, то о помощи, но коридор слишком долгий, слишком тёмный, слишком извилистый (да и вообще туда ли этот коридор?), и Моника тебе не поможет.
#вконтакте_напомнил
Сестра прислала. Это моя молодая бабушка Александра Васильевна и мой дедушка, которого я никогда не видел (нет, он не умер тогда, просто они развелись) – Тарловский Александр Александрович.
Это, конечно, удивительный снимок. Как будто кадр из фильма. Никаких застывших поз: дедушка чуть наклонился, бабушка, немного похожая на актрису Марину Ладынину, улыбается ему снизу. Блестящие ровные зубы, берет. И понятно, что они счастливы. Видно, что влюблены.
Жизнь потом разведет (во всех смыслах), ничего нет вечного. Но я ищу про дедушку, которого никогда не видел: «… Тарловский Александр Александрович, майор мед. сл., 1906 г. рождения…». Находится мало. По крайней мере, я в поиске по фотографиям сильно запутываюсь. (А чего тебе не запутаться? Ты же его никогда не видел. Может, этот? Может, этот? Но ведь этот уже подполковник.)
Две линии — папина и мамина. Если по папиной тетя Вера всё любовно и скрупулезно собрала, до подробного седьмого колена, то по маминой - сплошные тайны, белые пятна, зияния.
«Он умер давно», – говорила, кажется, на наши детские расспросы наша бабушка. Баб Саша, ну как умер? Вот мы сопоставили даты с сестрой, уже в далеком будущем, лет через тридцать, ничего он не умер. Жил себе. Ну, может, не так, как тебе хотелось бы. Но жил.
Но баб Саша не отвечает. Обиделась в своем бессмертии.
«Юленька, – говорю я сестре. – Кажется, мы больше с тобой в эту линию. Тоже одни белые пятна, недомолвки и умолчания».
«Ну не знаааю», – тянет сестра.
А бабушка сидит на фотографии, смотрит влюбленно на моего молодого дедушку, которого я никогда не видел, и улыбается.
Сестра прислала. Это моя молодая бабушка Александра Васильевна и мой дедушка, которого я никогда не видел (нет, он не умер тогда, просто они развелись) – Тарловский Александр Александрович.
Это, конечно, удивительный снимок. Как будто кадр из фильма. Никаких застывших поз: дедушка чуть наклонился, бабушка, немного похожая на актрису Марину Ладынину, улыбается ему снизу. Блестящие ровные зубы, берет. И понятно, что они счастливы. Видно, что влюблены.
Жизнь потом разведет (во всех смыслах), ничего нет вечного. Но я ищу про дедушку, которого никогда не видел: «… Тарловский Александр Александрович, майор мед. сл., 1906 г. рождения…». Находится мало. По крайней мере, я в поиске по фотографиям сильно запутываюсь. (А чего тебе не запутаться? Ты же его никогда не видел. Может, этот? Может, этот? Но ведь этот уже подполковник.)
Две линии — папина и мамина. Если по папиной тетя Вера всё любовно и скрупулезно собрала, до подробного седьмого колена, то по маминой - сплошные тайны, белые пятна, зияния.
«Он умер давно», – говорила, кажется, на наши детские расспросы наша бабушка. Баб Саша, ну как умер? Вот мы сопоставили даты с сестрой, уже в далеком будущем, лет через тридцать, ничего он не умер. Жил себе. Ну, может, не так, как тебе хотелось бы. Но жил.
Но баб Саша не отвечает. Обиделась в своем бессмертии.
«Юленька, – говорю я сестре. – Кажется, мы больше с тобой в эту линию. Тоже одни белые пятна, недомолвки и умолчания».
«Ну не знаааю», – тянет сестра.
А бабушка сидит на фотографии, смотрит влюбленно на моего молодого дедушку, которого я никогда не видел, и улыбается.
СВЕТ
Ничего, кроме света, не происходит.
Так сказал однажды один мой инет-знакомый. Какая крутая формулировка.
Недавно вышел по делам, иду по району – и вдруг, как бывает: сочетание света, ходьбы, синевы неба, жёлтого цвета дало такое ощущение счастья и знания. Что всё было (ну это понятно), что есть (и это, разумеется) и что всё будет (непредставимое, неотменимое).
И это длилось, длилось и длилось. Хотя счастье не умеет длиться долго.
И вот понимаешь, какой-то внутренней, при рождении данной, вмонтированной в тебя онтологией, что надо все линии жизни перевязать, все уже ненужные двери закрыть, оставить только форточку – хотя какая форточка? их больше не делают, ну хорошо: вымыть окно.
Пусть сияет в него осень, пусть отлетает, теряет ум и одежду. Впереди – зима.
Ничего, кроме света, не происходит.
...Всегда думал: что «видит» в голове человек, который не видел никогда света? Или видел, а потом, по несчастью, эту возможность потерял.
Какие-то учёные говорят, что слепой человек реагирует на монохромный синий свет. Это даже не он реагирует, а параллельная оптическому зрению светочувствительная система, которая в нашу сетчатку вмонтирована (как вмонтировано в нас торжество жизни). Эта система и управляет суточным ритмом, даёт слепому или ослепшему человеку слабые визуальные ощущения: синий свет нельзя не заметить.
А какие-то учёные говорят, что любой, даже с рожденья слепой, отличает свет от тьмы. (Какое символическое определение.) Так ли это? А если ты действительно с рожденья погружён только во тьму?
Когда мы закрываем глаза, мы видим обычный чёрный цвет, иногда только с примесью светящихся пятен. Это мы и называем «не видеть совсем ничего». Но что же видит слепой, для которого эти слова не просто слова, не словесное приближение?
Говорят, если тьма пришла в сознательном возрасте, то человек мыслит теми же образами, что и зрячие люди: как в зрелости или детстве. Просто теперь свет и цвет приходят с помощью других органов чувств. Ты слышишь шелест листвы и «видишь», как шевелятся на ветру деревья. Ты представляешь солнечную погоду, высокое синее небо. И вдруг – далёкий раскат: и ты «видишь», как приближается тяжёлая тёмная туча.
Но если ты никогда не видел ни тучи, ни неба? Ни незабудки, ни розовой розы? Есть люди, которые слепы от рождения. «Все восхваляли? Розового платья никто не подарил?» Да мы и не представляем себе это платье, Марина Ивановна. Возможно, нам его тоже никто никогда не дарил.
Если спросить их: что они видят перед глазами? – они ответят: «Ничего».
Они входят в морскую воду, но не знают, насколько она далеко раскинулась, и не видят, что она лазоревая и мигает светом.
Слепой даже не может объяснить, что такое тьма. Потому что тьмы он не видит. Зато слышит. Вот сухой тёплый песок тьмы, вот плеск, вот накатывающая волна. И ветер, ветер.
А как же сны?
А сны как у всех. Вот я попал под дождь, я чувствую его капли, и вдруг ощущение сменилось: я лежу где-то в детстве и что-то тёплое, бестелесное накрывает моё лицо.
Ничего, кроме света, не происходит.
_____
(колонка в Литературной газете, октябрь 2024)
https://lgz.ru/article/svet/
Ничего, кроме света, не происходит.
Так сказал однажды один мой инет-знакомый. Какая крутая формулировка.
Недавно вышел по делам, иду по району – и вдруг, как бывает: сочетание света, ходьбы, синевы неба, жёлтого цвета дало такое ощущение счастья и знания. Что всё было (ну это понятно), что есть (и это, разумеется) и что всё будет (непредставимое, неотменимое).
И это длилось, длилось и длилось. Хотя счастье не умеет длиться долго.
И вот понимаешь, какой-то внутренней, при рождении данной, вмонтированной в тебя онтологией, что надо все линии жизни перевязать, все уже ненужные двери закрыть, оставить только форточку – хотя какая форточка? их больше не делают, ну хорошо: вымыть окно.
Пусть сияет в него осень, пусть отлетает, теряет ум и одежду. Впереди – зима.
Ничего, кроме света, не происходит.
...Всегда думал: что «видит» в голове человек, который не видел никогда света? Или видел, а потом, по несчастью, эту возможность потерял.
Какие-то учёные говорят, что слепой человек реагирует на монохромный синий свет. Это даже не он реагирует, а параллельная оптическому зрению светочувствительная система, которая в нашу сетчатку вмонтирована (как вмонтировано в нас торжество жизни). Эта система и управляет суточным ритмом, даёт слепому или ослепшему человеку слабые визуальные ощущения: синий свет нельзя не заметить.
А какие-то учёные говорят, что любой, даже с рожденья слепой, отличает свет от тьмы. (Какое символическое определение.) Так ли это? А если ты действительно с рожденья погружён только во тьму?
Когда мы закрываем глаза, мы видим обычный чёрный цвет, иногда только с примесью светящихся пятен. Это мы и называем «не видеть совсем ничего». Но что же видит слепой, для которого эти слова не просто слова, не словесное приближение?
Говорят, если тьма пришла в сознательном возрасте, то человек мыслит теми же образами, что и зрячие люди: как в зрелости или детстве. Просто теперь свет и цвет приходят с помощью других органов чувств. Ты слышишь шелест листвы и «видишь», как шевелятся на ветру деревья. Ты представляешь солнечную погоду, высокое синее небо. И вдруг – далёкий раскат: и ты «видишь», как приближается тяжёлая тёмная туча.
Но если ты никогда не видел ни тучи, ни неба? Ни незабудки, ни розовой розы? Есть люди, которые слепы от рождения. «Все восхваляли? Розового платья никто не подарил?» Да мы и не представляем себе это платье, Марина Ивановна. Возможно, нам его тоже никто никогда не дарил.
Если спросить их: что они видят перед глазами? – они ответят: «Ничего».
Они входят в морскую воду, но не знают, насколько она далеко раскинулась, и не видят, что она лазоревая и мигает светом.
Слепой даже не может объяснить, что такое тьма. Потому что тьмы он не видит. Зато слышит. Вот сухой тёплый песок тьмы, вот плеск, вот накатывающая волна. И ветер, ветер.
А как же сны?
А сны как у всех. Вот я попал под дождь, я чувствую его капли, и вдруг ощущение сменилось: я лежу где-то в детстве и что-то тёплое, бестелесное накрывает моё лицо.
Ничего, кроме света, не происходит.
_____
(колонка в Литературной газете, октябрь 2024)
https://lgz.ru/article/svet/
lgz.ru
Свет
Информационное агентство «Литературная газета» это новости культуры и поэзии. Статьи и интервью на актуальные темы, блоги интересных людей, Видео- и текстовые трансляций событий, спецпроекты и отличные рекламные возможности.
И дальше ни звука, ни слова. Где была найдена-то? Но молчат переписчики снов, передатчики слов. Однако я вот нашел.
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-samyy-malenkiy-/
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-samyy-malenkiy-/
story.ru
Дмитрий Воденников: Самый маленький — авторские колонки журнала STORY
Дмитрий Воденников: Самый маленький — авторские колонки журнала STORY. Читайте на нашем сайте.
Восемь лет назад я был в Нижнем Новгороде. Поселили меня в отель. Ну отель как отель, хороший, ничего сверхособенного.
Но зашел в ванную, чувствую: что-то не то. Знаете, такое шестое чувство, для которого если верить Гумилеву, еще орган не вырос.
Вышел в коридор – тревоги поменьше.
В самой комнате – еще поспокойнее.
Вернулся опять в ванную – и как накрыло.
«Мусорное ведерко». «Горячая водичка». «Полотенце для ваших ножек».
«Полотенчико для вашего благоуханного тела».
Никто со мной в жизни так ласково не разговаривал.
Но зашел в ванную, чувствую: что-то не то. Знаете, такое шестое чувство, для которого если верить Гумилеву, еще орган не вырос.
Вышел в коридор – тревоги поменьше.
В самой комнате – еще поспокойнее.
Вернулся опять в ванную – и как накрыло.
«Мусорное ведерко». «Горячая водичка». «Полотенце для ваших ножек».
«Полотенчико для вашего благоуханного тела».
Никто со мной в жизни так ласково не разговаривал.
#профессор_мы_еще_вернемся
Так уж получилось, что я не читал в детстве повесть Гайдара «Судьба барабанщика». Ну не знаю, почему. Приболел. Отпросился с урока. Проспал. Ариадна Владимировна, я забыл дома прочитать. Нет, голову не забыл.
А недавно вот по наводке моего приятеля прочёл.
Это, конечно, совершенно сновидческая история. Там невероятно прекрасные начало и середина. А сцены в поезде - вообще какие-то Чук и Гек.
Мальчику снится сон: про папу, про мачеху, про деньги, которые всегда кончаются, про лже-дядю, про поезд, про револьвер.
Потом, понятно, шпионы, враги народа.
Но пока мальчик не проснулся – всё кружится, как в сновидении.
— Ладно, ладно! — отскакивая к двери, согласился Славка, и уже у самого порога он громко закричал: — Только я гречневой каши есть не буду-у-у!
— Врешь, врешь! Все будешь, — ахнула бабка и, вытирая мокрое лицо фартуком, жалобно добавила: — Кабы тебя, милый мой, с ероплана не спихнули, я бы взяла хворостину и показала, какое оно бывает «не буду»!
И мы верим: показала бы.
А это прекрасная присказка лже-дяди: «Ах, цветок бездумный и безмозглый».
И пусть лже-дядя никого не любит, но мы-то любим, и теперь у нас есть, что говорить тем, кого мы вынуждены любить (ну так получилось, мы не хотели): «Ах, цветок бездумный и безмозглый».
И всё с нами ясно, и с теми, кого мы любим, тоже. (Ну почему, почему отрицательные герои нам всегда дают нужный рецепт?)
А эта сцена с милиционером?
— Мальчик! — повторил милиционер. — Что же ты стал? Подходи быстрее.
Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, я подошел.
— Да, — сказал я голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе.
Это про нас, про нас.
Это нас спихнули с ероплана, это мы не умели распланировать деньги, это у нас глубокое человеческое горе, это мы забыли голову дома, это мы бездумные и безмозглые цветки.
Но мы знаем: наш папа вернётся. И всё будет как прежде, и все будет хорошо. Его и выпустили-то досрочно, да и посадили только потому что растрата, ради любви. А ради любви папе можно простить даже растрату.
Спасибо, что не шпион.
Так уж получилось, что я не читал в детстве повесть Гайдара «Судьба барабанщика». Ну не знаю, почему. Приболел. Отпросился с урока. Проспал. Ариадна Владимировна, я забыл дома прочитать. Нет, голову не забыл.
А недавно вот по наводке моего приятеля прочёл.
Это, конечно, совершенно сновидческая история. Там невероятно прекрасные начало и середина. А сцены в поезде - вообще какие-то Чук и Гек.
Мальчику снится сон: про папу, про мачеху, про деньги, которые всегда кончаются, про лже-дядю, про поезд, про револьвер.
Потом, понятно, шпионы, враги народа.
Но пока мальчик не проснулся – всё кружится, как в сновидении.
— Ладно, ладно! — отскакивая к двери, согласился Славка, и уже у самого порога он громко закричал: — Только я гречневой каши есть не буду-у-у!
— Врешь, врешь! Все будешь, — ахнула бабка и, вытирая мокрое лицо фартуком, жалобно добавила: — Кабы тебя, милый мой, с ероплана не спихнули, я бы взяла хворостину и показала, какое оно бывает «не буду»!
И мы верим: показала бы.
А это прекрасная присказка лже-дяди: «Ах, цветок бездумный и безмозглый».
И пусть лже-дядя никого не любит, но мы-то любим, и теперь у нас есть, что говорить тем, кого мы вынуждены любить (ну так получилось, мы не хотели): «Ах, цветок бездумный и безмозглый».
И всё с нами ясно, и с теми, кого мы любим, тоже. (Ну почему, почему отрицательные герои нам всегда дают нужный рецепт?)
А эта сцена с милиционером?
— Мальчик! — повторил милиционер. — Что же ты стал? Подходи быстрее.
Тогда медленно и прямо, глядя ему в глаза, я подошел.
— Да, — сказал я голосом, в котором звучало глубокое человеческое горе.
Это про нас, про нас.
Это нас спихнули с ероплана, это мы не умели распланировать деньги, это у нас глубокое человеческое горе, это мы забыли голову дома, это мы бездумные и безмозглые цветки.
Но мы знаем: наш папа вернётся. И всё будет как прежде, и все будет хорошо. Его и выпустили-то досрочно, да и посадили только потому что растрата, ради любви. А ради любви папе можно простить даже растрату.
Спасибо, что не шпион.
Являются ли слёзы последствием силы воли орущего на толпу.
Такая фраза мне приснилась однажды ночью, я даже её записал, проснувшись посреди мрака.
Почему кто-то должен был орать на толпу? Почему он заплакал потом? (Может, понял, что толпу не победить?) Чем там всё дело закончилось?
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-ne-zakryvayte-zanaves/
Такая фраза мне приснилась однажды ночью, я даже её записал, проснувшись посреди мрака.
Почему кто-то должен был орать на толпу? Почему он заплакал потом? (Может, понял, что толпу не победить?) Чем там всё дело закончилось?
https://story.ru/istorii-znamenitostej/avtorskie-kolonki/dmitriy-vodennikov-ne-zakryvayte-zanaves/
story.ru
Дмитрий Воденников: Не закрывайте занавес — авторские колонки журнала STORY
Дмитрий Воденников: Не закрывайте занавес — авторские колонки журнала STORY. Читайте на нашем сайте.
#вконтакте_напомнил
Жизнь, как айфон: всегда не в нужное время обновляется. Ну ладно, мы привыкшие. «Ночью будут обновлены приложения».
Проснулся утром – телефон не узнать.
Где, что, куда? Почему пропала иконка телеграмма? А, вот же она. А зачем мне эти новые значки? Эта новая навигация, этот переводчик с испанского? Я хочу обратно.
Увы, жалкий человек, ты так ничего и не понял: никакого «обратно» нет.
Это как с пушкинским пророком: шёл человек по пустыне, может, к жене шёл, никого не трогал, вдруг бах, бах, тарарах. Налетели откуда-то сверху, залезли пальцами в глаза, что-то сделали с ушами, потом ещё и в рот без перчаток полезли. Теперь вставай и иди. Жги, так сказать, глаголом. Переводчик с испанского не забудь.
Бедный прохожий улепётывает (а всё же болит), сказать ничего не может, шум в ушах, жало высунулось, трепещет раздвоенное, лижет заплаканный подбородок. Ни семьи, ни любви, ни жены, ни дома, ни возможности скопировать из заметок текст в айфоне единственным кликом – один переводчик с испанского подмышкой.
Так и мы. Думали, что проснемся прежними, а проснулись как обычно.
... И человек, дико озираясь с утра, встаёт и идёт.
Жизнь, как айфон: всегда не в нужное время обновляется. Ну ладно, мы привыкшие. «Ночью будут обновлены приложения».
Проснулся утром – телефон не узнать.
Где, что, куда? Почему пропала иконка телеграмма? А, вот же она. А зачем мне эти новые значки? Эта новая навигация, этот переводчик с испанского? Я хочу обратно.
Увы, жалкий человек, ты так ничего и не понял: никакого «обратно» нет.
Это как с пушкинским пророком: шёл человек по пустыне, может, к жене шёл, никого не трогал, вдруг бах, бах, тарарах. Налетели откуда-то сверху, залезли пальцами в глаза, что-то сделали с ушами, потом ещё и в рот без перчаток полезли. Теперь вставай и иди. Жги, так сказать, глаголом. Переводчик с испанского не забудь.
Бедный прохожий улепётывает (а всё же болит), сказать ничего не может, шум в ушах, жало высунулось, трепещет раздвоенное, лижет заплаканный подбородок. Ни семьи, ни любви, ни жены, ни дома, ни возможности скопировать из заметок текст в айфоне единственным кликом – один переводчик с испанского подмышкой.
Так и мы. Думали, что проснемся прежними, а проснулись как обычно.
... И человек, дико озираясь с утра, встаёт и идёт.