Мой прадед заслужил несколько Георгиев ещё той армии
Мой дед дошел до Берлина
Мой двоюродный дед вероятнее всего воевал в Ваффен СС, а потом в УПА
Потому вообще плевать, кто и что думает о нашей истории, сейчас мы – живая история
"Лютували шаблі і коні бігали без вершників"

И опять орочьи мины, вбитые в асфальт; противопехотные мины, установленные на кладбище; мины-лепестки, насеянные по дворам. Везде, где была орда, остаётся масса мертвого и глупого железа, причем оно мертво и глупо одновременно. Опять виноград встречает меня, как и прошлой осенью, в прифронтовом селе. Две осени связаны пуповиной виноградного стебля. За всем этим безучастно смотрит храм с мелового утеса, от одного его вида подташнивает.
Сплю на матрасе, который утащил из взорванного дома. Хороший, мне нравится. Мне нравится смотреть на внутренности домов снаружи, на выбитые минами в асфальте цветы, на волосы оборванных проводов.

Бывают промежутки времени, когда речь внутри умолкает. Утро, вечер, ночь, утро. Подтянуться на советском стенде для стенгазет. Кофе, энергетик, овсянка, Новая почта. Уколоть В. внутримышечно, уколоть О. внутривенно. Попытаться провести малым опездолам-контрачам занятие. Книжка, прогулка среди обугленных руин, но только там, где тропинки натоптаны. Вечером вливаться в беззвучное течение пятен серого, малинового, фиолетового заката, растворяться в них, забываясь ненадолго ...вернется после совещания - скоро новый выезд? - будет, но пока нет. Иератический сон. Говорить нечего, говорит ничего.

Ноль дней без кацапского хуя во рту андрея олеговича баумейстера

В каких еще снах будут эти пейзажи. Луна огромная и графический лес. Деревья повалены и пробиты, верхушки взлохмачены, срезаны и бежишь медленно, как шипение злого свиста, увязая в звездном песке.
Дошли до машины и через сотню метров упавшее дерево, серебряный лес не пускает. Пока ждали пилу, спрятались в сгоревшем теле пидарского БМП. Ржавые кости проволоки, рвущие одежду, электронные огоньки сигарет, холодные огоньки звезды.
Зато какие лучи эндорфина бьют отовсюду, когда машина проходит сквозь облако гари, ржавые ворота и с ревом вырывается на трассу мира живых. Каждая клетка тела поет и расцветает мистическим садом.
Мы уже не тонем в море кошмара, мы в нем купаемся

Отпусти слова с поводка, чтоб говоритьписать о том, на что похожа война. Не чем есть, но на что похожа, даже с видимостью проблема. Визуальные галлюцинации слепого, потолки пещеры Платона в Ласко и Альтамире, сумерки быков на стенах этой пещеры. Все это о лабиринте для первых людей, людей окраины, которыми есть солдаты.
Я могу только бездумно плыть сквозь сети текстов, которые анализируют войну, ее смысл и бессмыслицу, кричат о боли, абсурде, страдании, героизме. Г е р о и з м а б с у р д а – каждая буква течет изо рта серыми нитками абстрактного и потому бессмысленного мычания, выплетая лабиринт огромного, взорванного посередине корпуса. Остались две крайних стены с дверью, которая уже никуда не ведет, лестницей, что поднимается никуда и оплавленным узором стальных балок, упавшим меж стен как скелет огромного зверя.
Это лабиринт чистой силы, протянувшийся от взорванного корпуса через весь комплекс, тихо и красно светящийся военными окнами; до заминированного городка посреди сырых лесов, с горящими листьями, ржавыми грибами и обглоданными костями; с нависшим и гноящимся небом и с осязаемой перспективой наконец-то сойти с ума и выспаться.
Не пытайся выйти отсюда, как тот серый человечек, вспомни, похожий на собственный дом. Он сидел, неловко и брезгливо рассматривая свою стопу, вернее уже ее тульпу. Остался верх, ниже свисала взлохмаченная красная бахрома. Он не вышел. В моей памяти кровь узором искрится на изумрудной траве. Я знаю, что это было не так, но я знаю еще, что многие действующие солдаты завистливо смотрят на ампутантов глазами Тракля.
Зачем читать о первобытном племени, если ты его часть; зачем изучать скандинавскую мифологию, если она тлеет руной на левом плече?..

Переклад Катріни Хаддад-Розкладай. Дякую!

...
Відпусти слова з повідка, щоб говоритиписати про те, на що схожа війна. Не чим є, але на що схожа, навіть із видимістю проблема. Візуальні галюцинації сліпого, стелі печери Платона в Ласко й Альтамірі, присмерки биків на стінах цієї печери. Все це про лабіринт для перших людей, людей окраїни, якими є солдати.
Я можу лише бездумно пливти крізь сіті текстів, які аналізують війну, її сенс і безглуздість, кричать про біль, абсурд, страждання, героїзм. Г е р о ї з м а б с у р д у – кожна буква тече з рота сірими нитками абстрактного й тому безглуздого мукання, виплітаючи лабіринт величезного, підірваного посередині корпусу. Залишились дві крайні стіни з дверима, які вже нікуди не ведуть, сходами, що піднімаються нікуди, й оплавлений візерунок сталевих балок, що впали поміж стін як скелет величезного звіра. Це лабіринт чистої сили, що простягнувся від підірваного корпусу через весь комплекс, що тихо й червоно світиться воєнними вікнами; до замінованого містечка посеред сирих лісів, із пломінким листям, іржавими грибами та обгризеними кістками; з навислим гнійним небом і відчутною на дотик перспективою нарешті зійти з розуму й виспатися.
Не намагайся вийти звідти, як той сірий чоловічок, пам'ятаєш, схожий на власний дім. Він сидів, незграбно й бридливо розглядаючи свою стопу, точніше вже її тульпу. Залишився верх, нижче звисали скуйовджені червоні торочки. Він не вийшов. У моїй пам’яті кров візерунком іскриться на смарагдовій траві. Я знаю, що це було не так, але я знаю також, що багато хто із дійсних солдатів заздрісно дивиться на ампутантів очима Тракля. Навіщо читати про первісне плем’я, якщо ти його частина; навіщо вивчати скандинавську міфологію, якщо вона тліє руною на лівому плечі?..

– Что за балаган, кто старший, что за пидроздил?!
– Мы Азов. Я старший
– А... Пацаны, может нужно что-то? Вы скажите.

Бригада Азов – твоя прививка от офицерского хамства. Переводись уже сегодня.

Я скоро приеду в отпуск но подозреваю, что гражданским мужчинам призывного возраста будет со мной неприятно. В какой-то момент хочется стереть память, чтоб не осталось ничего, кроме светящихся красным окон, дизельного рева Дракона и Слоника, тупого ожидания выезда на задачу.
Этого разрушенного города среди разрушенных городов. Этих смертельно уставших людей со знаками на плечах и смертью за плечами. Знания о том, как кричит техника и как человек. Как выглядит изрытый воронками лес изрубленных деревьев, а солнце всходит над вырванной чудовищной силой опорой лэп. И по шипению рации в сторону солнца и смерти взлетает вихрь кассетных боеприпасов, мин и огня.
Я заебался писать одну об одном прозу вместо стихов и постараюсь больше этого не делать. Зато у нас хорошая комната, один во сне кричит, а другой смеётся.

Прощай, Живчик. Ты был забавным, хитрым, юрким и мне казалось, что это тебя прикроет. Но ты преодолел страх, а многие не смогли. Спи спокойно, бойкий хлопчик. Увидимся.

Некоторым придется научиться жить с войной, как люди живут с онкологией либо раньше жили с проказой.

Первые люди придумали язык, очаг и нож. Мы придумали, как все это испортить.
Здесь не объяснения важны, но мощь древних знаков, свернутый в краску узор о том, что все в мире хочет нас убить либо выебать во имя любви; что мир – комичный морок трагедии; ритмичное сокращение земли под небом.
Нас хочет коснуться то, что старше первого человека и больше последнего.

Не "отупел на войне", а перераспределил ресурсы головного мозга от мнимой рациональности (что есть бытие что есть сущее), к истинной (где бы посрать безопасно)

Понемногу приучаю сослуживцев к мысли, что "в Донецке нет бога". Впрочем, как и в Запорожье. Он выехал в Польшу через систему "шлях".

.
– Внимание, проезжаем дом Т
– Можно сказать, пролетаем над гнездом петушки
.
– Мы думали, что это беременная кошечка, но потом Аид нашел у нее большие пушистые яйца
– It's a trap
– Трапы донецка - трапы здорового человека
– Но я не хочу знать, зачем Аид проверял у кошки яйца
– Видишь ли, в сумрачном мире кали-юги лучше их проверять у всего симпатичного, просто на всякий случай
.
– У вас какие-то плохие последствия после потери пол-литра крови были?
– Я после этого в тероборону записался

- Это что за музыка?
- Это музыка, под которую я заезжаю в Славянск
- Под такую музыку не заезжают, а грядут

Наконец-то и нам с Вадеем попытались вручить повестку. Ничто не выдавало штирлицов, ни наклейки "Азов" на машине, ни камуфляж. Мусор все равно решил нас остановить и предъявить работнику тцк. Мы уже начали фантазировать, как сонечок мобилизуют и вообще, мы не обязаны пойти за зе банду на мясо, даже так НА МЯСО и полезнее в тылу... Но тип с тцк подошёл, хмыкнул в усы и отошел, чем все испортил.

Мороз делает резкие краски тусклыми, а дыхание хрипящим. Деревья по ночам так трещат, будто по ним скачут ледяные вендиго. Само тело превращается в еще один слой одежды посреди других, я отстраненно смотрю наружу из его глубин. В мороз пустота особенно неуютная, но пустеет все, что может. Каждая трещина расширяется до разлома, рана течет и стынет, неустойчивое падет. Все путается в линиях изморози, даже естественные потребности. Еда превращается в сон, руки на белом снегу чернеют. И наоборот, внутри от холода появляется ясность, всплывая чередой воспоминаний-картин. Можно увидеть осколки памяти в очень странной, практически невозможной перспективе, все равно что работа Мондриана написанная Бердслеем. Я не просил такой ясности и никогда не хотел.

Штош, готовим книжечку. Немного огня, железа и земли, стихов и рваной прозы. Много неуместного голоса, который любуется где-то посередине между "как больно" и "мы вас всех убьем нахуй". Частью по целански, чтоб и твари могли немного сожрать того, как их любим, а частково у чудових перекладах. Рабочее название #Плотныйчерный. То й таке.

- Я заметил, что в каждом підрозділі есть один младший, который ебанько
- Да, но это скорее не ты, а Мурза
- Есть еще Руля
- Руля веселый, добрый. Он белый ебанько. Мурза - злой, мрачный, он будет черный ебанько
- А я?
- А ты посередине, ты серый гностический ебанько, типа как Гендальф