Жил себе спокойно Антивоенный комитет* в звании нежелательной организации и с персональными тавро, выданными некоторым его участникам ещё до его образования. И жил бы себе так же и дальше.

Если бы не решила несколько дней назад Парламентская Ассамблея Совета Европы познакомиться с его помощью поближе с лидерами национальной и региональной российской оппозиции (предположу, что разочаровавшись в берлинских ходоках).

Молниеносная ответная реакция. Это, если кому-то еще до сих пор было непонятно, про то, что для системы страшнее: антивоенные демарши, или борьба людей именно за свою родную землю, а не мифическую российскую империю будущего.

А если кто-то еще сомневается, рекомендую понаблюдать* за тем, с какой скоростью пополняет реестр террористов и экстремистов Росинформмониторинг. В среднем 50-100 человек в неделю. Вы слышали, чтобы в России происходило столько взрывов жилых домов или захватов заложников каждую неделю? Вот и никто не слышал.

А между тем, огромное количество людей из этого списка - так называемые террористы и экстремисты - это те, кто пытается не дать разграбить и распродать свою родную землю. Ну, те, которых ещё называют националистами, сепаратистами и антиимперцами.

*материалы, либо упомянутые в них лица произведены иностранными агентами, террористами, экстремистами, нежелательными организациями и как там они их ещё называют.

#рассказы_прошаков
Французский дневник (отрывок)

В пять утра, в субботу, в Бордо тихо. Это от того, что за неделю устают даже бездельники.
Вместо огромной жёлтой, круглой, как дыня, Луны, которой ещё недавно восторгались как изысканным десертом на банкете, на блюде ночного неба осталась лишь объеденная шкурка от последнего ломтика. Красуется на фуршетном столе тронного зала — после бала.

Звенят ключи, щёлкает замок. Сосед — турок — спешит на работу; приглушённый разговор с женой — грузинкой, чмоканье и ответное «агу-аииа» ребёнка девяти месяцев от роду, по месту рождения — француза.
Шлёпанье кроссовок по мраморной лестнице социального жилья — громче нарастающего детского плача.
Каждые выходные он подрабатывает на турецких свадьбах — их здесь множество, а поваров — ещё поискать.
Соседи приехали из Турции и получили временную защиту — то же убежище. По причине того, что она — христианка-грузинка, выйдя замуж за турка-мусульманина в Турции, опасается за жизнь мужа, мусульманина, гражданина Турции. Потому как её родной брат, грузин-христианин, угрожает его убить — за то, что он мусульманин, проживающий в Турции, женился на его сестре — грузинке-христианке, живущей с мужем в Турции.
Возможно, один я не знаю, что Турцию захватили христиане — само собой, с евреями на пару. Для Франции это, оказывается, веская причина.

Уже рассвело, а огромная остромордая собака, цвета застиранной пожелтевшей простыни, нечесаная и оттого переставшая линять, не выводит гулять ещё более неухоженную, с массой спутанных волос на голове, хозяйку.
Обычно она — собака — тащит её — хозяйку —, растерянную и семенящую, на крученой верёвочке. Ухаживает, как может, за этой женщиной.

Обеспокоена отсутствием этой пары даже муха: тревожно вышагивает по краю зелёного контейнера-пубеля, который стоит у входа в наш подъезд.
Взлетает вертикально — её беспокойство перерастает в тревожное патрулирование воздушного пространства.

Обычно, как только собака выводит хозяйку, муха садится ей на голову — и та начинает вилять хвостом. Потом, из приличия, соблюдая политесс, она с реверансами высшего света и пилотажа садится ей поочередно то на правую, то на левую щеку — в традициях французских поцелуев при встрече добрых друзей.
И, в заключение, попарив над головой женщины, что твой орёл над головой Наполеона на Корсике, улетает играть и веселиться с собакой.
Большего счастья у псины, наверное, и не бывает.

Когда прогулка заканчивается, муха, как истребитель борт президента, сопровождает их до подъезда.
Собака уговаривает муху залететь к ним в гости, муха грустно отказывается.
Тощая собака, на прощанье, затаскивает в подъезд свою подопечную, толстая муха улетает.

И нет на всей Земле более тревожного существа в это утро.

Я ухожу кормить голубей, открываю двери на балкон — и едва успеваю отскочить, чтобы не сбила меня с ног бесцеремонно ввалившаяся в дом осень.

Решение о конфискации замороженных активов России в ЕС не принято. Пока не принято.

Бельгии, как главному их держателю, нужны гарантии, что не будет последствий — ну то есть исков от России. Гарантии, которые обговаривались перед этим, не сработали. Опять же — пока не сработали.

Какая может быть гарантия для Бельгии, что Российская Федерация не предъявит ей иски сейчас? Даже если не будет нынешней российской власти, какие гарантии, что ее наследники не предъявят ей исков в будущем?

Гарантия может быть только одна — некому будет их предъявлять. Ну то есть ни самой РФ, ни её прямого наследника не должно существовать.

Это значит, что в принципе европейские политики пришли к пониманию: вместо РФ должны сформироваться новые независимые государства.

И вот это кажущееся невероятным включение в повестку ПАСЕ — помимо кремлёвской оппозиции — ещё и темы представительства национальных и региональных лидеров российской оппозиции — есть не что иное, как подготовка к этому решению о распаде РФ и поиску новых политиков.
Вернее, отключение блокировок и начало вывода регионалов и националов на международный уровень. Другого пути гарантий от непредъявления исков нет.

Как нет и другого пути для европейских политиков прекратить траты на войну, не раздражая своих избирателей постоянным сокращением социалки.

Кто посообразительней из кремлёвской оппозиции, уже понял, что, представляя сегодня в Европе «оппозицию Садового кольца», с исчезновением РФ как единого целого они могут исчезнуть и сами. Они совершенно не интересны для Европы в перспективе.

Ну, в самом деле — представителей (и все они с амбициями царя) этой оппозиции чуть ли не столько же, сколько жителей самого Садового кольца.

Поэтому мы будем наблюдать в ближайшем будущем (опять же — кто посообразительней из них) попытки наладить диалог с регионалами, чтобы хоть как-то остаться в политике.

А что касается граждан России, у которых арестованы активы в Европе — и ещё не арестованы, — то им тоже придётся поворачивать голову в сторону региональных и национальных движений.
А не как сегодня, когда они одновременно преданны Кремлю и, на всякий случай, не теряют контактов с оппозицией Кремля, пытаясь гарантировать своё будущее при любом исходе.

Так вот, исход, по всему видно, будет не такой, как они планируют.
И тут оптимального выхода, как переключиться с кремлёвской оппозиции на поддержку региональной, тоже нет. Придётся нащупывать.

Вот прямо вижу: словно осень — всегда грустная — Эльвира Сахипзадовна Набиуллина сегодня, в своё 62-летие, прогуливается по парку — с брошью в тон жухлым деревьям, с нанизанными на тонкую шпильку изысканной обуви листьями. Алыми, как знамя коммунизма — большевизма, которое и привело её к власти, как члена КПСС с 1985 года. Как, впрочем, и всех остальных, кто сегодня управляет страной.

Правда тогда, наверняка, ей бы ещё к 60-летию дали Героя Соцтруда — и была бы она, как дочь татаро-башкирского народа, Первым секретарём КПСС, само собой, членом Политбюро.

Любопытно, кстати, смотреть, как власть переходила — от выходцев, назовём их условно, «группы Юг», к выходцам условной «группы Север».
Итак: Сталин, Хрущёв, Брежнев, Андропов, Горбачёв (Черненко — как переходное вкрапление).

Начиная с Ельцина, по сути, власть переходит под управление северян. И нынешний президент России, как выходец из финно-угорских народов, формирует верховную власть. Хоть и опирается, как и все его предшественники, на членов КПСС, но и на выходцев из народов Севера. С таким же вкраплением как Черненко, но уже с юга и гораздо более агрессивным.

#рассказы_прошаков
Французский дневник (отрывок)

— Осталось ещё 9 звёзд, — стоя на стуле на балконе и рассматривая утреннее небо над Бордо, констатирует Яков.
Голуби слетаются на его голос, они здесь со времён Авзония приучены, как и все патриции, к трибунам. Яков передаёт полномочия мне:
— О-о, твои питомцы подзавтрикать слетелись.
И, в халате человека-паука, с величием Папы Римского, покидает балкон. Удаляется умыться, позавтракать и идти в школу.

Мы идем — как два утёса, обтекаемые потоками шевалье на самокатах и велосипедах. На 0 этаже балкона социальной многоэтажки висит, как содранная шкура, огромный леопардовый принт. Из открытых балконных дверей и пальмы в кадке доносится запах совсем не французского завтрака — жизнеутверждающий аромат жареного мяса с луком. Видать, ночная охота прошла удачно.

У школьных ворот учеников встречает персонал, облепленный вопрошающими мамашами разных национальностей, как рой ос.
— Бонжур, — говорит им Яков.
И пока ему не ответят на его «бонжур», он звучит всё громче. Так, что даже из соседнего дома отвечают:
— Бонжур!
И когда, высовывая голову через родительниц, метресс отвечает ему: — Бонжур, Якооов! — он, удовлетворённый политесом, исчезает под аркой. И уже оттуда я слышу:
— Не скучай, папа!
Что я и пытаюсь делать.

Наши бордосские трамваи могут доставить куда угодно. Если смотреть из них в окно, то увидишь, что трамвай давно идёт не по рельсам, а прогуливает нас по лужайке. А если вслушаться в звуки, издаваемые пассажирами, то полное ощущение, что мы катаемся вокруг Вавилонской башни.

Сквозь всхлипывание, окающей на верхневолжский лад женщины за моей спиной,
слышу растяжное:
— Маму в Ереване обняла, разрыдались. Может, я её не увижу. Да? Да?.. Она уже вечером из Москвы домой поедет...
И — всхлипы. Вместо утешения соседка начинает рыдать. Я выхожу на Мериадек, даже не пытаюсь разглядеть плачущих в обнимку во французском трамвае. Просто нет смысла — все плачущие женщины из России здесь одинаковые.

Одноногий голубь, наверное, за то, что я его с утра покормил хлебом из кукурузной муки, встречает меня у входа в Мериадек. И бесцеремонно, шкандыляя и подпрыгивая, кивком головы зовёт за собой. Скрывается за стеклянной дверью — с таким видом, как будто у него есть деньги всё там скупить.

Мы с ним расходимся: мне ехать дальше, тут только пересадка. Голубь, наверняка, расстроится, что я потерялся, но ничего — пусть учит русский язык. Я же ему утром говорил, что еду к Петренкам в Мериньяк, помочь затащить дубовый шкаф на третий этаж.

На третий этаж этот шкаф мы вталкиваем по узкой лестнице втроём. Как и полагается у христиан, у нас есть и четвёртый — он руководитель. Это Давид, больше похожий на Голиафа. Он живёт тут 20 лет, он интеллигентный и образованный грузин. Давид тоже пытается помочь не только своим интеллектом, но у него поломана правая кисть и левая ключица. Он отзывчивый — от этого страдает. Все эти увечья он получил, пытаясь образумить пятерых непристойно ведущих себя в публичном месте марокканцев.
— Если ты приехал в мой страна, я, как гражданин, почему терпеть твоё: «а-а-а, молится маршрутка»? Может, ты ещё «Владимирский централ» мне тут будешь... а-а-а, молиться? И зачем ты, как пещерный человек, свой женщина лицо закрываешь? Совсем грустно, когда женщина лицо закрываешь.
В последнем я особенно с Давидом согласен. Ну и, наверняка, спрошу утром у голубя — а крылья у него случайно не были поломаны? Кто их знает, этих сарацинов.

Возвращаюсь домой в час пик, жители Бордо возвращаются с работы домой. Над молчаливой массой людей на остановке колоколом звучит голос мериадекского попрошайки:
— Месьееее, мадааааамммм!
На бетонной скамейке, занимая её почти всю, сидит цыганка, вокруг неё баулы с добычей. Она яростно откусывает багет, крошки вместе со слюной разлетаются по сторонам. Голуби, как истребители, атакуют и перехватывают их на лету. Пилотируемых групп слетается всё больше, даже аппетит и пулемётная частота работы её челюстей не удовлетворяют потребностей птиц. И они тоже скандалят и бьются об скалы из пассажиров, извлекая из них — Кыш, блядина! — голос Родины.

#рассказы_прошаков
Французский дневник (отрывок)

Солнце так и не вышло, а посему приготовление завтрака не сопровождалось красками утреннего неба Бордо. И я, помешивая манную крупу в серых оттенках французских туч закипающего молока, убавил газ на минимум.

В направлении крайней конфорки, от холодильника как на эшафот, перекусив остатками canard* и, видит бог, запив изысканным вином, как Людовик XVI перед казнью, полз таракан.

Не знаю, умел ли Шарль-Анри Сансон варить по утрам такую манную кашу, как я, но как я расправился с тараканом — он бы одобрил наверняка. Казнённое тело я также убрал носовым платком, хоть и одноразовым, и без ликования толпы.

Давно подмечено: чем больше зрители в дерьме и по подбородок в крови, тем громче их аплодисменты. Несусветная ситуация. Закатившаяся его корона невидимо где-то блестит, как сегодняшнее солнце за тучами над Бордо.

По большому счёту, поверхность газовой плиты в нашей социальной квартире можно назвать Площадью Согласия. Мы, пользующиеся ею выходцы из России, Турции и Грузии, содержим её в чистоте — исключительно из-за уважения друг к другу. Выключаю конфорку — огонь гаснет. Чаплыжку из нержавейки, или, как называла такие баба Маша — «ясную кастрюльку», накрываю стеклянной крышкой и льняным полотенцем, чтобы лучше истомилась каша.

И вот появись сейчас тараканиха — я бы её и пальцем не тронул. И не потому, что у Марии-Антуанетты, супруги Людовика XVI, сегодня, 2 ноября, день рождения. И не потому, что мой сын предпочитает сейчас рисовать и совершенно не переносит кровопролитие. Надеюсь, так и дальше будет.

Она была воспитанная женщина, и за минуту до казни, наступив на ногу палачу, извинилась за это. Вот почему невоспитанным, и не оболганным, как в случае с Марией-Антуанеттой, не отрубают голов? Почему — спрашиваю не из кровожадного любопытства, а исключительно в моральной и публичной плоскости — почему воцарившимся хабалкам не «отрубают голов», или хотя бы языки?

Виновата Мария-Антуанетта была лишь в том, что неудачно вышла замуж за Людовика XVI. И по факту её, жену-иностранку, сделали виновницей в неумении Людовика управлять страной.
А приписываемая ей фраза «нету хлеба — ешьте пирожные», в оригинале — бриоши, встречается у Жан-Жака Руссо: он упомянул её, когда будущей последней французской королеве было всего десять лет.
*canard - утка

Французский дневник (отрывок)

Парки, аллеи и окружающий Бордо лес линяют, как домашнее животное. Сбрасывая ненужные листья, деревья остаются с какой-то разноцветной листвой — и при этом ещё умудряются распределить обязанности цветения между собой круглый год.

Листья — как собачья шерсть: как ни вычёсывай эту псину — обязательно где-нибудь прилипнет. Падшие в Бордо листья, вымоченные тёплыми дождями, так же липнут к пешеходным дорожкам города.

Самые молчаливые здесь — это листья: они лежат и спокойно наблюдают за происходящим вокруг. И им совершенно безразлично на проходящую мимо в сапогах и майке, как и на бегущую в шлёпанцах на босу ногу, в розовой шубе, темнокожую девицу. Они разительно отличаются от нашей падшей листвы, которая мечется, летает, шуршит — и иногда даже злится, если вдруг кто-то идёт не строем и не в кирзовых сапогах.

А так — по виду и листва, и листва. Что тут, что в ветренном Волгограде.
У нас там листья скандальные, и я их нервозность только здесь понял. Туда-сюда — и посыплется первый снег на запылённый город, и вся эта чавкающая снежно-грязная смесь, приправленная гололёдом, раздражает даже самых терпеливых горожан. Перепачкает до нищенского вида ещё в октябре царские одежды облетевшей листвы.

Тут поневоле истерично зашуршишь. Лишь только утренние туманы с Волги накрывают это унизительное — для хоть и павших, но таких красивых и ярких — листьев. Впрочем, все падшие на этой земле по-своему красивы, а уж какие строптивые как увлекательны в непристойностях — любимое зрелище человека с библейских времён.

Да вот хоть вспомните Ёжика в тумане — тут почти так же, только если бы туман был в Ёжике. Туман семнадцатого года — липкой смолой растекся по головам людей и не рассеялся до сей поры.
И дело не в том, что по сути у власти сегодня те же, кто пришёл тогда, обманув ожидания не только рабочих и крестьян, но и тогдашнюю интеллигенцию. И не в том, что нынешняя власть с тем же успехом продолжает дурачить всё тех же рабоче-интеллигентных крестьян.

По большому счёту — плевать: любая власть кого-то дурит.
А всего-навсего — в 1917 году после династии Романовых не произошло, и сегодня так и не происходит, нормальной смены власти. Было бы ей, власти, неплохо — чтобы чётко, по политическому сезону, как листья с деревьев, слетала она со ствола.

Так что, увы, сегодня не 108-я годовщина революции или переворота — это как вам угодно.
Сегодня — 108-я годовщина рождения иллюзий, что в России свергли царя.

#рассказы_прошаков

В конце концов, это личное дело миллиардеров — на что спускать свои деньги.
Усманову — на кино о нереальном прошлом, Ходорковскому* — на разговоры о нереальном будущем.
Занятие, прямо скажем, пустое. Но если уж быть честным, то деньги, потраченные на выдуманное прошлое, всё же менее вредны, чем те, что уходят на фальшивое будущее.

*иноагент-террорист-экстремист и тп, по мнению нынешних российских уполномоченных органов

#рассказы_прошаков
Французский дневник (отрывок)

Не доходя квартал до сутолки на рю Сант-Катрин, короткая, а главное — безлюдная улочка сокращает путь до Гранд Опера Бордо. В тишине геометрических выемок в домах, спиной к Гаронне, сидят бомжи. Матрас, дерюжки, сумки, спящая собака на коврике у посудины для подаяний — интерьер бездомных и странствующих философов Бордо. Пальцы перебирают кнопки I-Phone Apple так же нервно, как пальцы впавшего в блуд монаха теребят чётки.

Как обычные люди воскрешают в памяти прожитые годы, кто злопамятней — тот и дни. Вручную, без всякой механизации и уж тем более роботизации процесса.

Мои пальцы останавливаются на 10 ноября. Ну да, День советской милиции. Я бы с удовольствием поздравил с этим праздником инспектора по делам несовершеннолетних Кривошапову, у которой я стоял на учёте в детской комнате милиции. Вслушайтесь — уже только название пронизано заботой советской власти о подрастающем поколении, о детях: детская комната милиции.
Ещё хуторского участкового Мишку Ермилова, царствие ему небесное, — их всего таких в мире было два участковых: он и Аниськин.

Когда я уже служил в армии, и мне было уже девятнадцать лет, умер Леонид Ильич Брежнев.
Тоже, по меркам СССР, неплохой человек, наверное, самый некровожадный из всех, кто руководил и Россией, и СССР. И та же Афганская война — по сравнению с нынешней войной с Украиной — всего лишь бытовая поножовщина в коммунальной квартире.
Голова Санны от скульптора Хауме Пленса на Пляс дё ля Комеди подводит меня к мысли, что всё-таки незаслуженно Леониду Ильичу в России нет памятников.
Лидерам по пролитой российской кровушке — как поганок после грибного дождя, а вот Брежневу — я о таком не слышал.
Будь моя воля, я бы в России такую голову поставил Леониду Ильичу.

Время стариться не умеет, как вода в речке Тишанке, разделившей хутор Медведев на две половины. Как и меня — моя эмиграция. Можно об этом не думать, чтобы не сойти с ума и не состариться раньше времени. Но всё же, как ни крути, оставленная в степи отделённая часть — больше, и невольно к ней поворачиваешься своей левой стороной.

Это всё про этот день на моей памяти, а вот про 10 ноября 1910 года я знаю от Тамары Ивановны, учительницы литературы. Женщина она была одинокая и потому, наверное, очень горевала, что Лев Николаевич Толстой в пять утра ушёл из своего дома в Ясной Поляне. Показывала его фотографию с котомкой — и плакала.
И слёзы были размером с янтарный кулон на её коричневой водолазке.
Мне было неловко: экое дело — в пять утра ушёл из дома. У нас на хуторе к этому времени, каждый день, с тринадцати лет до пенсии, в мороз, вьюгу, дождь, грязь, жару — тётя Рая Суслова и сотня таких же женщин дойку (на каждую по двадцать коров руками) заканчивали.
Да и вид у Льва Николаевича получше, чем у хуторских скотников. Хотя про них тоже писали газеты, ну, например, районная газета Колос.

Литературный диалог, к сожалению короткий, был даже на ногах у пастуха Серёги Стича. На подъёме правой ступни, торчащей из стремени, которую он демонстрировал дояркам — «А вы куда?». И на левой, которую он молча демонстрировал исключительно парторгу совхоза Полбицыну в ответ на глупейший в среде животноводов вопрос: «Почему пьяный?» —
«А вас ебёт?»

По моему глубокому убеждению — ценителя русской словесности, — именно с этими словами Лев Николаевич и расстался на крыльце с Софьей Андреевной в свои восемьдесят два года.

Кстати, Софье Андреевне тоже нет памятника.

Труднее всего в жизни запомнить, какой мост надо перейти, а какой надо сжечь.
Бертран Рассел ( 1872- 1970), философ.

Недавно в Волгограде были похороны. Проститься с усопшим пришли люди местной административно-политической тусовки, персоны, трущиеся в коридорах исполнительной власти, МВД, ФСБ, прокуратур и судов. Ну и, само собой, различные челноки между вышеперечисленными и криминалом.

По этому поводу мне и позвонил земляк, работавший когда-то с почившим.
Так как я лично не знал умершего, звонивший быстро перешёл на пересказ того, о чём говорили между собой пришедшие проститься.

Среди обычных тем о «кто чего и сколько, с кем, почём, зачем, разрешили — не разрешили, отобрали, кто в опале» обсуждали и тему распада РФ, и шансы тех, кто сейчас наместники от Москвы, остаться при власти уже в новом государстве.

Примерно такого же уровня был диалог в Осетии.

В Ставрополе один из бюрократов рассказывал, что высокие чиновники из нескольких регионов обсуждали юридические обоснования в законах РФ права отделения регионов от Москвы.

Все эти три новости мне рассказали за последние полтора месяца — до того, как президент нынешней России впервые публично произнёс слова: «Пост-Россия и деколонизаторы».

Можно предположить, что тема распада РФ и желании возглавить государства, которые при этом образуются, беспокоит умы всех региональных элит.
И только поэтому президент произнёс «пост-Россия» и «деколонизаторы» — исключительно как сигнал для этих самых региональных элит: «Не шалите, я всё знаю!» Этакое мягкое предупреждение. Мягкое покамест, наверное, потому что СВО у него идёт, или желающих слишком много.

Вообще странная собралась команда: за единую и неделимую РФ выступают сам президент, глава Чечни, ну и помогающие поддерживать иллюзию выборов в России — политическая вдова, комсорг-нефтяник и к ним примкнувшие.

Вся эта столичная оппозиция просто вызывает у меня восхищение умением буквально не приходя в сознание помогать Кремлю. Причём усердно и рьяно помогать — вроде как своим политическим противникам (которые убили их лидера) — укреплять империю. Хотя мне понять, как они оказались именно в оппозиционной политике, а не в «Единой России», или там в КПРФ, или «Новых людях», — ума не хватает.

И вот именно тут, в Европе, они изображают из себя оппозицию, не имея для этого никаких способностей — хотя бы на уровне попа Гапона или Азефа, — хотя это тоже довольно непросто.

Беспокойным был человеком почивший сто пятнадцать лет назад Лев Николаевич. За словом в карман не лез, много неприятностей своей гениальностью доставлял как власти, так и своим близким. Не жалел, одним словом, себя — настырный был, хотел, чтобы люди по справедливости жили.

Что ещё хочется сказать?
Во-первых, спасибо вам огромное, что верили в наше счастливое будущее.
И, во-вторых… А знаете ли, граф, у нас в Российской Империи с ваших времён ничего не изменилось.

Пусть вас не пугают слова, которыми клеймят нынче соотечественники вчерашних своих родных и товарищей: эмигрант-сепаратист, беженец-деколонизатор, националист-антиимперец и тп.
Нужно чётко усвоить: все эти люди, так рьяно поносимые нынешней российской властью, уехали в эмиграцию, чтобы их Родина стала когда-нибудь свободной.

Ещё не обходится и без такого хлёсткого эпитета, как «предатели».
Но эти ложь и навет, всего лишь дымовая завеса — пройдет немного времени и смрад рассеется.
Оглянитесь чуть назад, на последние годы ХХ века: как из «предателей» становились пророками — например, Солженицын, Буковский, Довлатов и другие…

Во все переломные времена истории, люди — будь то масштабные личности или люди «от сохи» — находили в себе силы, пожалуй даже мужество, сказать горькую правду в лицо. Не царю/генеральному секретарю/президенту, а простым своим согражданам. И не боялись, что их не поймут, высмеют как умалишённых или блаженных. Сегодня не поймут. Но «сегодня» всегда превращается в «завтра».

Не поленитесь, прочитайте речи Сахарова — да и биографию его знать тоже не помешает.

Попробую ответить, так как это не единичный случай и такие вопросы задают чаще всего.

Дорогой друг,

Твой вопрос - это не просто сомнение. Это голос того самого трезвого реализма, который только и может быть у человека, видящего мир без розовых очков. "А что если ничего не получится?" - это вопрос, который задавал себе каждый, кто когда-либо вставал против империи: и поляки в 1830-м, и чехи в 1968-м, и литовцы в 1990-м, и мы сами сегодня. И знаешь, что объединяет всех них? Все они в какой-то момент тоже думали точно так же, как ты сейчас.

Окей, давай представим самый мрачный сценарий. Допустим, русские снова "победили". Допустим, Запад устал, Трамп (или кто там следующий) пожал руку Путину, санкции сняли, газ опять пошёл, а Европа снова делает вид, что ничего не было. Допустим, они даже удержали оккупированные территории. Допустим, всё "сошло с рук". И что?

А то, что даже в этом случае империя не станет сильнее. Она станет только тяжелее. Каждая такая "победа" - это ещё один гробовой гвоздь в её собственный гроб. Потому что:

1. Они уже не могут жить без войны. Война стала их единственным способом держать общество в тонусе и элиту у кормушки.

2. Демография. К 2030-му у них будет на 7–8 миллионов трудоспособных меньше, чем сегодня. Это не мои фантазии - это Росстат. Даже если они завтра остановят войну, этот провал уже не заделать.

3. Технологическое отставание. Они уже не в 15-летнем лаге от Запада - они в 30-летнем. Санкции снимут? Отлично. Через пять лет они обнаружат, что купить-то можно, а вот воспроизвести - уже нет ни людей, ни станков, ни культуры инженерного мышления.

4. И самое главное - национальное пробуждение не остановить. Однажды человек понял, что он не "русский мир", а казак, ингерманландец, башкорт, татарин, эрзя, черкес, сибиряк - и всё. Этот вирус уже в крови. Его не вытравить ни "победами", ни репрессиями. Он будет сидеть тихо, пока империя кажется сильной, а потом взорвёт её изнутри в самый неожиданный момент. Так было всегда.

Поэтому даже в самом чёрном сценарии мы не проиграли. Просто наша победа отодвинулась на 10–20–30 лет. Но эти годы мы проживём не как рабы, а как люди, которые уже знают правду о себе. А они - как рабы, которые всё ещё верят в сказку про "великую Россию от Калининграда до Курил".

Светлое будущее не "сложится само". Оно складывается из таких вот разговоров, из таких вот сомнений, из таких вот "а вдруг ничего не выйдет". Потому что именно в этом сомнении рождается настоящая решимость - не истеричная, не пропагандистская, а холодная, как донской лёд в марте.

Ничего не получится?
Может быть.
Но жить так, будто получится - единственный способ остаться человеком в мире, который хочет сделать из тебя винтик имперской машины.

Поэтому держись, брат.
Мы не торопимся.
У нас впереди целая вечность, а у них - всего лишь ещё одна агония длиной в одно поколение.

RF delenda Est!

Если говорить о сливе Блумбергу, то всем участникам разговоров якобы из прослушки пофиг, узнают об этом, или нет в этом мире пофигизма. Всем буквально. Кроме тщеславного Дмитриева, жаждущего мировой публичности и сияния в международной политике.

#рассказы_прошаков
Французский дневник (отрывок)

И вообще я как будто не здесь.

Автобус заставлен людьми, возвращающимися с работы. Уставшими и молчаливыми, как подсобка мебельного магазина, набитая нераспакованной мебелью. Нас преследует красный свет, подолгу стоим на перекрестках. Я отвернулся от рядом стоящей со мной пары лет до 30, делаю вид, что пытаюсь разглядеть замерзающие при +15 на улицах Бордо легковые автомобили.

Мужчина в наушниках, как у радиста из советских фильмов про войну, обязательно такой сидит где-нибудь на заднем плане штабной землянки, застегнутый на все пуговицы и перетянутый ремнем. Только этот уткнулся в гаджет и играет в какие-то стрелялки. На экране гибнут человечки в лихом бою. Его спутница рассуждает на бытовые темы, прижимая к груди сумку и ногой контролируя баул на полу. Не отрываясь от войнушки в телефоне, он ей отвечает. Понятно, что начальник штаба здесь женщина. Диалог происходит на южном украинском говоре. У меня создается полное ощущение, что мы едем не по Франции, а на Сорочинскую ярмарку, если бы не война — не в телефоне у этого молодого, пышущего здоровьем и счастьем украинца, а там, на Украине, с Россией.

Тягостно, не выдерживаю и за две остановки до моего нынешнего дома выхожу из автобуса.

Иду домой, обгоняю собаку в пуховике. С мордой, похожей на Михалкова в фильме “Вокзал для двоих”. Вспомнил, как в этом же фильме, на фоне, где Басилашвили говорит, что растет благосостояние колхозников, Мордюкова показывает Гурченко видеомагнитофон и говорит:

— А это, знаешь, это любовное. Они там такое вытворяют, о... Ну, захочешь посмотреть, приходи посмеемся.

И вот ведь не поспоришь — растет благосостояние колхозников.

Столицей США до 1 декабря 1800 года была Филадельфия, а не Вашингтон. Есть устойчивое ощущение, что сегодня это — Москва.