Позже опубликую небольшое интервью (на видео попала лишь небольшая часть диалога)

Проф. Пьеро Мелограни подмечал:

«Если бы я сегодня переписывал свои работы, я бы очень часто заменял термины "фашизм" и "фашисты" на "муссолинизм" и "муссолинисты". По прошествии многих лет я понял, что не только большинство промышленников, но и значительная масса итальянцев были муссолинистами, а не фашистами. Они поддерживали режим Муссолини, основанный на бесчисленных компромиссах, не разделяя тоталитарную идеологию фашистского движения. В Италии победил не фашизм, но муссолинизм (...) То, что между муссолинизмом и фашизмом существует много различий, подтверждается тем фактом, что многие "настоящие" фашисты чувствовали себя преданными своим вождём. В истории часто приходится прибегать к категориям, производным от имён вождей: сталинизм, франкизм, голлизм и т.д. Если бы мы чаще говорили о муссолинизме, а не о фашизме, нам было бы гораздо проще понять, что произошло в Италии после Первой мировой войны».

В 1923 г. умеренный фашист Рауль Гецци писал в защиту Аньелли, которого более радикальные однопартийцы обвиняли в антифашизме: «Туринские промышленники никогда не будут фашистами, но они являются убеждёнными и гордыми муссолинистами». И в этом заявлении был особый смысл: промышленники и все умеренные круги были муссолинистами, поскольку пытались действовать в рамках фашизма с целью обособить Муссолини от "экстремистов", дабы, как выражались в то время, "нормализовать" фашизм.

— Melograni P. Gli industriali e Mussolini. Rapporti tra confindustria e fascismo dal 1919 al 1929. Milan: Longanesi, 1980. pp. 64-65.

Следует понимать, что такое выделение "муссолинистов" является не историографической операцией, а вполне аутентичным разделением, которое ясно сформулировали в итальянской политической среде раннефашистского периода. Особо показательно, что это разграничение (разумеется, не абсолютное) не было обусловлено критичным отношением к Дуче и вполне принималось как его сторонниками, так и оппонентами. Позиция первых, однако, со временем была направлена на всё большее отождествление данных явлений или попытку представить их как неотделимые. Так, к примеру, в 1937 г. "фашистский мистик" Никколо Джани писал, что нельзя, «игнорируя или не зная досконально мысль Дуче, утверждать, что ты являешься фашистом».

За 50 лет со времени издания Армином Молером своего знаменитого эссе «Фашизм как стиль» (1973) в нашей действительности мало что изменилось.

Ф.Т. Маринетти в 1928 г. пишет в предисловии к «Германии» Тацита:

«Имперское видение Германии, установленное Тацитом, по-прежнему политически назидательно».

Намедни приобрёл «Смысл в истории...» Карла Лёвита и из другого источника прознал, что автор после своей эмиграции из Рейха находился в Италии (1934-1936), можно сказать, под покровительством Джентиле и входил в джентилеанскую "римскую группу" интеллектуалов. После Лёвит ненадолго переместился в Японию.

Известно, что к Джентиле также был приближен другой немецкий беженец, Пауль Оскар Кристеллер. Философ пытался ообеспечить коллега тальянское гражданство, но, когда это стало невозможным, всячески помогал ему финансово, дабы поспособствовать эмиграции в Соединённые Штаты.

Из недавно переведённой работы Юки Кисиды узнал о концепции до:ги кокка (букв. государство этики), которую в довоенной Японии отстаивали некоторые мыслители и пытались реализовать, например, в сфере "колониального" образования.

Название концепции буквально повторяет джентилеанское stato etico, хоть и чётких содержательных соответствий мы, вероятно, не обнаружим, либо они будут ограничены самыми общими пересечениями (доступных мне источников и дельных исследований оказалось непозволительно мало). Так или иначе, невольно вспоминается лиричное заявление самого Джентиле о близости "новых" Италии и Японии как двух «nazioni vive, dialettiche entrambe».