БОЛЬШАЯ ПРЕМЬЕРА: «ПРАВО НА ГОРОД»

15 лет назад мы не знали, что такое «общественные пространства», Парк Горького носил пугающее название ЦПКиО, в Москве не было ни велодорожек, ни споров, зачем нужны велодорожки. Урбанистика была узкоспециальной теоретической дисциплиной, которую изучают в университетах. Вокруг не было «городских активистов», которые топят за общественный транспорт и фиксируют, ровно ли уложена плитка. На тротуарах в центре не выставляли столики для посетителей кафе, между ними не шныряли подростки на самокатах, и про все это не писали, что это «декорации для режима».

Все изменилось на наших глазах.

В 2000-е я работал в журнале «Афиша», который писал о том, как меняется город, и конечно, когда вокруг начали появляться реконструированные парки, новые пешеходные улицы, дизайнерские набережные, и все такое модное и европейское — это, конечно, приводило нас в восторг. В 2010-е вокруг т.н. московского «благоустройства» было сломано бесчисленное множество копий, на какой-то момент это стало самой поляризующей темой: хочешь добавить перцу в любой разговор — похвали Капкова или наоборот, скажи, мол, «задолбали перекладывать плитку». В 2023-м, кажется, это не самая большая проблема, которая волнует москвичей — меж тем, дизайнерские лавочки и пешеходные улицы появляются уже в самых далеких от столиц городах. Кажется, история сложилась.

Эту историю мы рассказываем в 8 выпусках подкаста «Право на город». Как в Москве появились «общественные пространства» и «комфортная среда» и почему это всех так раздражало. Как благоустройство ушло в регионы — и почему оно выглядит там совершенно по-другому. При всем при том, что нам пришлось пережить в последние полтора года: что происходит в малых городах, как трансформируется промышленность, как меняются культурные институции, куда движется туризм — и как это все влияет на города. Что вообще думают сегодня о нашем будущем люди, которые все это время придумывали будущее для российских городов? Мы сделали этот подкаст вместе с бюро Wowhaus, которому как раз исполняется 15 лет и которое во многом создало оформившийся за это время новый городской стиль, голоса его основателей — архитекторов Дмитрия Ликина и Олега Шапиро — звучат здесь чаще всего. А кроме них все уже случившееся и еще происходящее комментируют: Сергей Капков, Наталья Зубаревич, Григорий Ревзин, архитектор Юрий Григорян, архитектурный критик Мария Элькина, экономисты, урбанисты и прочие специалисты. Уже сегодня можно послушать первые два выпуска — про историю московских урбанистических перемен и про то, почему благоустройства всех так раздражало. Дальше больше: новый выпуск каждые 2 недели, с небольшим перерывом на новогодние каникулы, до конца февраля.

«Право на город»: слушайте в Apple и в Яндексе

Для нового «бумажного» номера @weekendunpublished о возвращении пафоса — разговор с лингвистом Ириной Левонтиной о том, почему русский язык относится к пафосу с подозрением, где пафос оказывается уместным и что обещает нам модное слово «база»

«Не без умысла положил я книгу рядом с магнитофоном. В какой-то момент Борис открыл-таки роман и показал на обрывок фразы: «...и коты, непременно minouche, кис-кис, мяу-мяу, kitten, katt, chat, cat, gato — серые, и белые, и черные...»

- Это и есть рок,- сказал он»

«Книга должна быть топором для замерзшего моря внутри нас», — писал Франц Кафка.

Почему литература так трогает нашу душу, чему она нас учит, как помогает жить? Говорим с журналистом, постоянным автором «Коммерсантъ Weekend», в прошлом — руководителем проекта о русской литературе «Полка» Юрием Сапрыкиным.

Новый выпуск подкаста на Apple, Google, Spotify, Mave, Яндекс

Третий выпуск подкаста «Право на город»
Что происходит с малыми городами? Почему одни города оживают, а другие умирают — и что с такими делать? Как получилось, что заниматься благоустройством стало интереснее, чем строить школы и больницы? Куда из малых городов едут люди, и как крупный бизнес пытается добиться, чтоб они не уезжали? Может ли когда-нибудь случиться в России такое, чтобы в малых городах жить стало лучше, чем в мегаполисах? Бонус: история о том, как молодые архитекторы спасали Карабаш — самый грязный город на планете.
Комментируют: Наталья Зубаревич, Сергей Капков, Олег Шапиро и другие
Apple | Яндекс

Альбер Камю получил известность в начале 1940-х как одна из самых заметных фигур европейского экзистенциализма — философского направления, исследовавшего переживания отчаяния, заброшенности, абсурда и бессмыслицы, витавшие тогда над Европой. Он завершил свои первые большие работы в первые месяцы Второй мировой — а впоследствии, сначала в годы оккупации, затем в эпоху холодной войны, оказался вынужден проверить на собственном опыте высказанные тогда тезисы. Может ли интеллектуал оставаться на дистанции от исторических событий — или отказываться от моральных суждений, исходя из того, что все в жизни лишено смысла? По-разному отвечая на эти вопросы, Камю снова и снова оставался в одиночестве — сначала в амплуа отверженного философа, задающего неудобные вопросы, а к концу жизни — в позиции гуманиста, дистанцирующегося от враждующих лагерей и отстаивающего ценность человеческой жизни.

Юрий Сапрыкин — о том, как Камю оттолкнулся от ощущения, что все бессмысленно и бесполезно, и выстроил новую шкалу ценностей.

Лев Семеныч, ну как же так

Первый раз я увидел его году в 95-м, как ни странно, в клубе «Птюч». Было у них такое обыкновение — в перерывах между сетами Зорькина и Компас-Врубеля устраивать поэтические вечера. Лев Семеныч читал что-то с карточек, раздраженным голосом совслужащего, недовольного, что ходят тут и отвлекают. Он умел впускать в свои тексты «голоса из хора» — будто идешь по длинному коридору, и из каждой двери что-то доносится. Потом много лет я каждый день видел один из этих текстов — в «Афише», кажется, Илье Ценциперу пришла в голову мысль нанести на стенах вдоль лестницы, с шестого этажа по первый, его цикл «Лестница существ». «Вот медленная свинка колышется, поёт». Нелепая цитата, как и любая отдельно выдернутая строчка из карточек. Помню, как раздражался даже, когда в фейсбуке, как ни вспомнят Льва Семеныча, вечно пишут — а это я, в трусах и майке, под одеялом с головой. Серьезный же поэт, почему всегда трусы и майка.
Про то, как он всех объединял и всё оживлял, уже много пишут, и всё совершенная правда. Гений места, душа любой компании — и тут совершенно не важно было, слышал ли ты его чтение карточек, как ты видишь его место на карте поэзии, согласен ли ты с его последней колонкой. Одно его появление — инъекция чистой радости, а если еще был стол и начинались разговоры… Лев Семеныч соединял не просто людей, но эпохи, у него всегда можно было спросить — а что говорил этот? и как вам тогда нравился тот? — или слушать без спросу рассказы о том и об этом. Он блестяще владел почти утраченным сейчас искусством застольного остроумия — с молниеносными реакциями и всегда уместными историями, выточенными до состояния коана или хокку. А если рядом была дама — как он умел быть галантен! Сегодня весь день вспоминаю то и это — как он ходит, почему-то одинокий и все же радостный, на открытии выставки про себя, как тихо поет что-то ночью в чистом теплом поле, как мы встречаемся в утреннем «Сапсане» и… Все дальнейшее никак не ложится в некролог. Вот как определить его талант? С ним просто было хорошо. Всегда и везде. И еще, несмотря на возраст и безбрежную память, в нем была какая-то ребячливость — запальчивая, веселая и отчаянная, и слово «смерть» совершенно с этим не вяжется. А это я, в трусах и майке, под одеялом с головой, бегу по солнечной лужайке, и мой сурок со мной.
И мой сурок со мной.
(Уходит)

«Нынешние все недоумевают — как это было возможно? Это было возможно и в силу исторических условий, и в силу общечеловеческих закономерностей поведения социального человека. К основным закономерностям принадлежат: приспособляемость к обстоятельствам; оправдание необходимости (зла в том числе) при невозможности сопротивления; равнодушие человека к тому, что его не касается». 

Написал для @weekendunpublished о «Записных книжках» Лидии Гинзбург — хронике того, как каждая новая советская эпоха меняла людей изнутри, исследованию, как человек приспосабливается к своему времени — или фатально с ним не совпадает. Страшно современная книга

ДК Рассвет, концерт Basso Lamento, ансамбль Novoselie играет Massive Attack

Что-то сказал в компании коллег о нашумевшем романе

Раз уж вспомнили про Лидию Гинзбург — интервью с ней есть в недавно вышедшей книге Любови Аркус «Помимо и поверх»: 88-летняя Гинзбург комментирует «Митьков» и «Рабыню Изауру»; говорят, примерно в этом же возрасте она ходила на концерты Курехина. Книга Аркус — это сборник её разговоров и воспоминаний об интереснейших людях, которые жили и живут тут рядом: Виктор Шкловский, Майя Туровская, знаменитое уже интервью с Бродским («хотите, я разбужу для вас кота?»). Рустам Хамдамов, Никита Михалков, Петр Луцик — все глубокие, в чем-то трагические и совершенно неожиданные. Как и «Записные книжки» Гинзбург, в каком-то смысле это тоже книга о том, как время переделывает людей. В финале два разговора с Бакуром Бакурадзе и Борисом Хлебниковым, с интервалом в 14 лет, первые — более-менее о тонкостях киноязыка, вторые, сегодняшние — про онемение и потерю смысла. Про то, как перевести вопрос «за что мне это» в вопрос «для чего мне это». А начинается всё со Шкловского и Гинзбург — и сколько даже не лет, а эпох между героями первых и последних глав, а вопросы всё те же.

Василий Уткин, 30 лет

«Этот очень большой и добрый человек сделал со спортивным телевидением одну ужасную вещь. Ностальгию по великому прошлому, воплощенному в крупной фигуре Николая Озерова, он отправил туда, где ей и положено быть, - в архивы. Уткин открыл дверь на ТВ всем влюбленным в спорт мальчикам и девочкам, которые в силу возраста и здоровья не успели или не смогли обзавестись профессиональным спортивным прошлым, зато оказались умны, артистичны и разговорчивы». Журнал GQ, 2002 год.

А я пока ничего не могу сказать, слишком много воспоминаний, нет сил говорить.

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небыстрых небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб.
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.

Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь, трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе вслед,
провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый
и чистый собор,
если нет его там, то скажи, ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, небыстрый
и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет.

Может быть, что ручей - не ручей,
только имя мое.
Так смотри на траву по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохшей веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых.
Ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,
ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.

Леонид Аронзон

«Автор, проступающий сквозь эти тексты,— это человек, который то и дело останавливается посреди дороги, запрокидывает голову, улыбается чему-то. Даже рассказывая авантюрную историю, постоянно прерывается на какие-то детали — вот, посмотрите, ну прекрасно же! Вот удивительный алма-атинский собор, ну просто чудо. А вы видели здешние сады, как они зацветают весной? А местные яблоки сорта «апорт» — «как в Москве чемодан с ним раскроете, так все рты поразевают, там и яблок таких сроду не видели!» А девушки, какие тут девушки! Его просто переполняет восторг перед жизнью — и про эту эпоху, в которую ему выпало жить, даже жалко, что она до такой степени заставляет человека заниматься другим, так не совпадает с этой жизненной полнотой»

Новое для @weekendunpublished:
к переизданию романов Юрия Домбровского (в том числе главного, «Факультет ненужных вещей»): обаяние автора, противостояние культу силы, восторг перед жизнью.

В Гостином дворе шумит-гремит ярмарка non/fiction, поскольку новинок я читаю крайне мало (все больше старинки), даже не буду пытаться докладывать что-либо в пакет с пакетами, но есть одна книжка, которую я успел-таки прочитать — и про которую хотелось бы сказать два слова. Я услышал ее фрагменты в переделкинской резиденции, потом ее собрала и издала @alpinaproza, это сборник рассказов, отчасти переплетающихся друг с другом и существующих как бы в одной вселенной, написала их Анна Шипилова, называется «Скоро Москва». Это рассказы, как сказали бы в школьной программе, про «маленького человека», их вселенная — окраины, дворы, гаражи, автосервисы, а где-то и купленные в ипотеку квартиры, но в целом — Россия с фотографий Дмитрия Маркова. Эти «маленькие герои», как правило — женщины и девушки, влюбляющиеся, брошенные, не сдающиеся, несущие на себе всю тяжесть жизни. Наверное, на прошлом историческом витке они были бы героинями Петрушевской, но теперь другое время: тут меньше быта, меньше роковой обреченности, все несчастливы, но по-своему, и совсем другая интонация — бесстрастная и при этом полная сочувствия. К тому же эта книжка не существует в каком-то абстрактном безвременье, она написана в первой половине 2020-х, и это видно по множеству примет, и эффект от нее такой, как будто идешь в толпе и выхватываешь глазами незнакомого человека, и вдруг видишь за ним огромную неизвестную сложную жизнь, и на секунду чувствуешь его боль, и понимаешь, что у каждого своя вселенная, и что бедные все.

Накануне 125-летия Набокова поговорили для @weekendunpublished с Александром Долининым — литературоведом и автором «Комментария к «Дару» — о берлинских годах писателя В.Сирина и о том, как Набоков пережил разрыв с Россией