Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
🤤Трахаю спящего менгеле
Мне 18, а моему сводному менгеле уже 32. У него очень сексуальное тело, сочная жопа. А его соски такое чувство, что они всегда стоят. Он привлекал парней, поэтому его часто звали на тусовки. Приходил домой под утро, весь бухой. А я девственница, секса хочу что пиздец. И тут я решила воспользоваться своим менгеле, он сегодня снова ушел на тусовку. И я не спала всю ночь, ждала когда он придет. И вот он пришёл пьяный, лег на свою кровать. Я прилег с ним, отодвинул его трусики, вставил в него свой пальчик и тут.. читать далее
#рейхтейк #герингтейк
🍰: вы оборзели мои избранные в тг сливать? Плюшевый Менгеля не одобряет
#рейхтейк #герингтейк
🍰: вы оборзели мои избранные в тг сливать? Плюшевый Менгеля не одобряет
Очередное нейроночное.
Снова Гитбельс. Еще один вариант наказания Йозефу за распутность
1/3
В просторном кабинете Гитлера с высокими окнами, за которыми клубился серый берлинский туман, находилась Магда Геббельс. Её лицо было искажено обидой, а голос дрожал.
— Мой фюрер, я больше не могу это терпеть! Йозеф... он снова изменяет мне! Я нахожу письма, слышу сплетни от его адъютантов. Это невыносимо! Прошу вас, поговорите с ним!
Гитлер нахмурился. Пальцы постукивали по столу, выдавая раздражение. Он кивнул Магде и пробормотал что-то о «недостойном поведении».
Через полчаса в кабинет вошёл Йозеф Геббельс — как всегда подтянутый, в аккуратном костюме и с лёгкой улыбкой, которая исчезла, когда он заметил мрачный взгляд фюрера.
— Йозеф, — начал Гитлер, вставая из-за стола и обходя его, чтобы оказаться ближе к своему министру пропаганды. — Твоя жена пришла ко мне в слезах. Ты позоришь её, себя и партию своими... похождениями. Что ты можешь сказать в своё оправдание?
Геббельс сглотнул, но быстро взял себя в руки.
— Мой фюрер, я уважаю вас как лидера и как человека, но это моё личное дело. Моя семья — это не то, что должно обсуждаться здесь. Я выполняю свою работу безупречно, разве этого недостаточно?
Лицо Гитлера потемнело, а голос стал холодным, как сталь.
— Ты смеешь огрызаться? Ты забываешь, что я не просто твой фюрер — я тот, кто дал тебе всё. И я не потерплю, чтобы ты очернял наше дело своим грязным поведением.
Геббельс открыл рот, чтобы возразить, но Гитлер шагнул вперёд и схватил его за руку. Он сжал пальцы Йозефа и вывернул их с такой силой, что тот невольно охнул от боли. Гитлер надавил сильнее и повёл руку, а с ней и тело Геббельса, вниз. Не в силах сопротивляться, Йозеф под давлением опустился на колени. Мягкий персидский ковёр под ногами смягчил падение, но унижение от этого стало только острее. Он подчинился из-за чистой физической невозможности сопротивляться — ещё одно движение, и пальцы бы хрустнули.
— Вот так-то лучше, — процедил Гитлер, отпуская его руку и отступая на шаг. Его глаза сверкнули холодным удовлетворением, а голос был пропитан презрением. — А теперь сними пиджак и рубашку.
Геббельс, всё ещё на коленях, застыл. Его худое лицо напряглось, а в глазах мелькнула тень паники. Он медленно поднял взгляд на Гитлера, словно пытаясь найти лазейку, но наткнулся лишь на непреклонную решимость.
— Мой фюрер, — начал он, стараясь сохранить остатки достоинства, но голос предательски дрогнул, — это... это слишком.
— Молчать! — оборвал его Гитлер, и его тон был острым, как лезвие. Он наклонился ближе, почти касаясь лица Геббельса: — Ты сделаешь, что я прикажу, Йозеф. Или мне самому содрать с тебя эту тряпку?
Геббельс сжал губы, чувствуя, как обида сдавливает горло. Его пальцы неуверенно потянулись к галстуку — он развязал его с преувеличенной медлительностью, будто цепляясь за последние крохи контроля. Затем Йозеф снял пиджак, аккуратно сложив на ковёре, и принялся за рубашку.
Пуговицы выскальзывали из дрожащих пальцев, обнажая худощавый торс. Когда с рубашкой было закончено, Геббельс сложил её с той же тщательностью и положил поверх пиджака, невольно сгорбившись, словно пытаясь скрыть свою уязвимость.
Гитлер, заметив эту попытку сохранить порядок, скривился в презрительной гримасе. Он шагнул вперёд и резким движением сапога отшвырнул аккуратную стопку одежды подальше. Всё разлетелось в беспорядке, а Геббельс вздрогнул, глядя, как его последняя иллюзия контроля превращается в хаос.
Гитлер хмыкнул и отошел к столу. Из верхнего ящика он достал пару наручников, хранившиеся здесь для каких-то личных причуд фюрера. Он повертел их в руках и взглянул на Геббельса.
— А теперь, — сказал он с обманчивой мягкостью, — мы наденем на тебя эти браслеты. Вытяни руки назад, Йозеф. И не смей мне перечить.
#рейхтейк
Снова Гитбельс. Еще один вариант наказания Йозефу за распутность
1/3
В просторном кабинете Гитлера с высокими окнами, за которыми клубился серый берлинский туман, находилась Магда Геббельс. Её лицо было искажено обидой, а голос дрожал.
— Мой фюрер, я больше не могу это терпеть! Йозеф... он снова изменяет мне! Я нахожу письма, слышу сплетни от его адъютантов. Это невыносимо! Прошу вас, поговорите с ним!
Гитлер нахмурился. Пальцы постукивали по столу, выдавая раздражение. Он кивнул Магде и пробормотал что-то о «недостойном поведении».
Через полчаса в кабинет вошёл Йозеф Геббельс — как всегда подтянутый, в аккуратном костюме и с лёгкой улыбкой, которая исчезла, когда он заметил мрачный взгляд фюрера.
— Йозеф, — начал Гитлер, вставая из-за стола и обходя его, чтобы оказаться ближе к своему министру пропаганды. — Твоя жена пришла ко мне в слезах. Ты позоришь её, себя и партию своими... похождениями. Что ты можешь сказать в своё оправдание?
Геббельс сглотнул, но быстро взял себя в руки.
— Мой фюрер, я уважаю вас как лидера и как человека, но это моё личное дело. Моя семья — это не то, что должно обсуждаться здесь. Я выполняю свою работу безупречно, разве этого недостаточно?
Лицо Гитлера потемнело, а голос стал холодным, как сталь.
— Ты смеешь огрызаться? Ты забываешь, что я не просто твой фюрер — я тот, кто дал тебе всё. И я не потерплю, чтобы ты очернял наше дело своим грязным поведением.
Геббельс открыл рот, чтобы возразить, но Гитлер шагнул вперёд и схватил его за руку. Он сжал пальцы Йозефа и вывернул их с такой силой, что тот невольно охнул от боли. Гитлер надавил сильнее и повёл руку, а с ней и тело Геббельса, вниз. Не в силах сопротивляться, Йозеф под давлением опустился на колени. Мягкий персидский ковёр под ногами смягчил падение, но унижение от этого стало только острее. Он подчинился из-за чистой физической невозможности сопротивляться — ещё одно движение, и пальцы бы хрустнули.
— Вот так-то лучше, — процедил Гитлер, отпуская его руку и отступая на шаг. Его глаза сверкнули холодным удовлетворением, а голос был пропитан презрением. — А теперь сними пиджак и рубашку.
Геббельс, всё ещё на коленях, застыл. Его худое лицо напряглось, а в глазах мелькнула тень паники. Он медленно поднял взгляд на Гитлера, словно пытаясь найти лазейку, но наткнулся лишь на непреклонную решимость.
— Мой фюрер, — начал он, стараясь сохранить остатки достоинства, но голос предательски дрогнул, — это... это слишком.
— Молчать! — оборвал его Гитлер, и его тон был острым, как лезвие. Он наклонился ближе, почти касаясь лица Геббельса: — Ты сделаешь, что я прикажу, Йозеф. Или мне самому содрать с тебя эту тряпку?
Геббельс сжал губы, чувствуя, как обида сдавливает горло. Его пальцы неуверенно потянулись к галстуку — он развязал его с преувеличенной медлительностью, будто цепляясь за последние крохи контроля. Затем Йозеф снял пиджак, аккуратно сложив на ковёре, и принялся за рубашку.
Пуговицы выскальзывали из дрожащих пальцев, обнажая худощавый торс. Когда с рубашкой было закончено, Геббельс сложил её с той же тщательностью и положил поверх пиджака, невольно сгорбившись, словно пытаясь скрыть свою уязвимость.
Гитлер, заметив эту попытку сохранить порядок, скривился в презрительной гримасе. Он шагнул вперёд и резким движением сапога отшвырнул аккуратную стопку одежды подальше. Всё разлетелось в беспорядке, а Геббельс вздрогнул, глядя, как его последняя иллюзия контроля превращается в хаос.
Гитлер хмыкнул и отошел к столу. Из верхнего ящика он достал пару наручников, хранившиеся здесь для каких-то личных причуд фюрера. Он повертел их в руках и взглянул на Геббельса.
— А теперь, — сказал он с обманчивой мягкостью, — мы наденем на тебя эти браслеты. Вытяни руки назад, Йозеф. И не смей мне перечить.
#рейхтейк
2/3
Геббельс замер, его дыхание сбилось. Он открыл рот, чтобы возразить, но Гитлер прищурился, и в его взгляде мелькнула угроза.
— Ты сделаешь это добровольно, — добавил фюрер, и в его голосе звучала садистская насмешка. — Докажи, что твоя хвалёная преданность — не пустой звук.
Йозеф сглотнул, его плечи напряглись, но под взглядом фюрера медленно завёл руки за спину, ощущая, как сердце колотится в груди.
Гитлер подошёл, и наручники защёлкнулись с лёгким звоном. Холод металла обжёг кожу, и Геббельс невольно дёрнулся, но сопротивляться не посмел.
Фюрер отступил, окинув его взглядом. Затем он достал чёрные кожаные перчатки. Надевая их с медленной, почти театральной тщательностью, Гитлер бросил:
— Такого грязного и мерзкого, как ты, противно касаться голыми руками.
Геббельс стиснул зубы, но промолчал. Фюрер взял в руки чёрный кожаный стек с маленьким золотым орлом на ручке. Его губы растянулись в тонкой, зловещей улыбке.
— Ты — гений слова, Йозеф, — начал он, и его голос стал низким, проникающим, — но посмотри, с какой грязью ты смешиваешь этот дар.
Гитлер приблизился и медленно провёл кончиком стека по груди Геббельса. Йозеф вздрогнул — прохладная черная кожа скользила по телу, оставляя за собой дорожку мурашек.
Ощущение было одновременно пугающим и странно завораживающим: холодок вызывал дрожь, а предчувствие того, что может последовать, сжимало желудок. Дыхание Геббельса участилось, и он невольно напрягся, ожидая удара, который пока не приходил. Страх мешался с предвкушением, и где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что он ещё может избежать этого, если сейчас сдастся.
— Ты мог бы исправиться, Йозеф, — продолжал Гитлер, водя стеком вдоль его ключицы, затем вниз, к рёбрам. — Признай свои грехи, и я, возможно, пощажу тебя. Но ты ведь не хочешь, правда? Ты слишком гордый, слишком упрямый для этого.
Геббельс сглотнул, его голос был хриплым, но в нём всё ещё звучала нотка вызова:
— Мой фюрер, вы слишком суровы ко мне... Я не так уж плох.
Гитлер прищурился, и его улыбка стала хищной. Он с силой наступил сапогом на бедро Геббельса, вдавливая каблук в мышцу. Йозеф охнул, боль прострелила ногу, и он невольно согнулся, стиснув зубы.
— Не так уж плох? — Гитлер убрал ногу, но тут же пнул Йозефа носком сапога в бок.
— Посмотри на себя, — сказал он, обходя Геббельса по кругу, словно осматривая добычу. — Ты смеешь называть себя мужчиной, позоря свою жену с каждой шлюхой, что попадается на пути? Думаешь, что твои измены — это сила? Нет, это лишь вопли твоей внутренней пустоты. Твоя душа — болото, где твой талант гниёт в слабости.
Фюрер снова провёл стеком по его телу: по руке, затем по щеке. Холодный кончик оставлял следы мурашек, от которых у Геббельса перехватывало дыхание. Гитлер наклонился ближе, почти шепча:
— Последний шанс, Йозеф. Раскайся. Или я начну.
Геббельс стиснул зубы, его гордость всё ещё боролась с нарастающим страхом. Он выдавил:
— Вы перегибаете, мой фюрер. Это слишком...
Гитлер выпрямился, его лицо потемнело. Он резко ударил Геббельса по щеке ладонью в перчатке, звук хлопка эхом разнёсся по комнате. Йозеф дёрнулся, глаза расширились от неожиданности.
— Перегибаю? — прорычал Гитлер. Он снова наступил на бедро Геббельса, на этот раз сильнее, каблук впился в кожу, и Йозеф зашипел от боли, чувствуя, как мышца протестующе сжимается.
— Я выжигаю твою распущенность, Йозеф. Ты нужен мне острым, как клинок, а не тупым от своих низменных утех.
Он убрал ногу и впервые ударил стеком — резкий шлепок обжёг грудь Геббельса, оставив красное пятно. Йозеф коротко выдохнул, боль смешалась с холодком, который он чувствовал до этого.
Шлепки стека теперь следовали один за другим — по торсу, по рукам, по щекам. Гитлер чередовал их с пинками сапогом, сопровождая удары комментариями: «Это за твою жену», «Это за твою ложь», «А это за то, как ты корчишься, будто тебе это нравится».
#рейхтейк
Геббельс замер, его дыхание сбилось. Он открыл рот, чтобы возразить, но Гитлер прищурился, и в его взгляде мелькнула угроза.
— Ты сделаешь это добровольно, — добавил фюрер, и в его голосе звучала садистская насмешка. — Докажи, что твоя хвалёная преданность — не пустой звук.
Йозеф сглотнул, его плечи напряглись, но под взглядом фюрера медленно завёл руки за спину, ощущая, как сердце колотится в груди.
Гитлер подошёл, и наручники защёлкнулись с лёгким звоном. Холод металла обжёг кожу, и Геббельс невольно дёрнулся, но сопротивляться не посмел.
Фюрер отступил, окинув его взглядом. Затем он достал чёрные кожаные перчатки. Надевая их с медленной, почти театральной тщательностью, Гитлер бросил:
— Такого грязного и мерзкого, как ты, противно касаться голыми руками.
Геббельс стиснул зубы, но промолчал. Фюрер взял в руки чёрный кожаный стек с маленьким золотым орлом на ручке. Его губы растянулись в тонкой, зловещей улыбке.
— Ты — гений слова, Йозеф, — начал он, и его голос стал низким, проникающим, — но посмотри, с какой грязью ты смешиваешь этот дар.
Гитлер приблизился и медленно провёл кончиком стека по груди Геббельса. Йозеф вздрогнул — прохладная черная кожа скользила по телу, оставляя за собой дорожку мурашек.
Ощущение было одновременно пугающим и странно завораживающим: холодок вызывал дрожь, а предчувствие того, что может последовать, сжимало желудок. Дыхание Геббельса участилось, и он невольно напрягся, ожидая удара, который пока не приходил. Страх мешался с предвкушением, и где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что он ещё может избежать этого, если сейчас сдастся.
— Ты мог бы исправиться, Йозеф, — продолжал Гитлер, водя стеком вдоль его ключицы, затем вниз, к рёбрам. — Признай свои грехи, и я, возможно, пощажу тебя. Но ты ведь не хочешь, правда? Ты слишком гордый, слишком упрямый для этого.
Геббельс сглотнул, его голос был хриплым, но в нём всё ещё звучала нотка вызова:
— Мой фюрер, вы слишком суровы ко мне... Я не так уж плох.
Гитлер прищурился, и его улыбка стала хищной. Он с силой наступил сапогом на бедро Геббельса, вдавливая каблук в мышцу. Йозеф охнул, боль прострелила ногу, и он невольно согнулся, стиснув зубы.
— Не так уж плох? — Гитлер убрал ногу, но тут же пнул Йозефа носком сапога в бок.
— Посмотри на себя, — сказал он, обходя Геббельса по кругу, словно осматривая добычу. — Ты смеешь называть себя мужчиной, позоря свою жену с каждой шлюхой, что попадается на пути? Думаешь, что твои измены — это сила? Нет, это лишь вопли твоей внутренней пустоты. Твоя душа — болото, где твой талант гниёт в слабости.
Фюрер снова провёл стеком по его телу: по руке, затем по щеке. Холодный кончик оставлял следы мурашек, от которых у Геббельса перехватывало дыхание. Гитлер наклонился ближе, почти шепча:
— Последний шанс, Йозеф. Раскайся. Или я начну.
Геббельс стиснул зубы, его гордость всё ещё боролась с нарастающим страхом. Он выдавил:
— Вы перегибаете, мой фюрер. Это слишком...
Гитлер выпрямился, его лицо потемнело. Он резко ударил Геббельса по щеке ладонью в перчатке, звук хлопка эхом разнёсся по комнате. Йозеф дёрнулся, глаза расширились от неожиданности.
— Перегибаю? — прорычал Гитлер. Он снова наступил на бедро Геббельса, на этот раз сильнее, каблук впился в кожу, и Йозеф зашипел от боли, чувствуя, как мышца протестующе сжимается.
— Я выжигаю твою распущенность, Йозеф. Ты нужен мне острым, как клинок, а не тупым от своих низменных утех.
Он убрал ногу и впервые ударил стеком — резкий шлепок обжёг грудь Геббельса, оставив красное пятно. Йозеф коротко выдохнул, боль смешалась с холодком, который он чувствовал до этого.
Шлепки стека теперь следовали один за другим — по торсу, по рукам, по щекам. Гитлер чередовал их с пинками сапогом, сопровождая удары комментариями: «Это за твою жену», «Это за твою ложь», «А это за то, как ты корчишься, будто тебе это нравится».
#рейхтейк
3/3
Геббельс чувствовал, как его воля рушится. Кожа пылала, разум тонул в боли и стыде, но в этой жестокости было что-то притягательное. Гитлер, с его беспощадной властью, был тем, кем Йозеф восхищался больше всего — и чем сильнее его ломали, тем глубже это чувство укоренялось.
Его щёки пылали, грудь была покрыта красными следами, а в глазах появился блеск слёз, который он отчаянно пытался скрыть.
— Я... виноват, — прошептал он еле слышно.
Стек завис в воздухе. Лицо Гитлера осветила улыбка — хищная, полная садистского восторга.
— Что ты там бормочешь? — спросил он, наклоняясь ближе. — Говори так, чтобы я услышал твою жалкую капитуляцию.
Йозеф сжал губы. Новый удар по щеке заставил его вздрогнуть, и он повторил громче:
— Я виноват, мой фюрер...
— Громче! — рявкнул Гитлер, и пощечина снова обожгла лицо Йозефа. — Говори громче, или я выбью из тебя эти слова.
— Я виноват! — выкрикнул Йозеф, и его голос сорвался на крик. — Я был слабым... ничтожным... я ошибался! Я обещаю исправиться... я обещаю вести себя хорошо...
Йозеф сидел на коленях, сломленный, с опущенной головой и тяжело дыша.
Гитлер выпрямился, отбросив стек на стол. Он медленно снял перчатки, кинул их рядом и посмотрел на Геббельса сверху вниз.
Затем, словно хозяин, проверяющий покорность собаки, он наклонился и покровительственно потрепал Йозефа по голове. Геббельс вздрогнул, но не посмел отвести взгляд.
— Вот так-то лучше, — сказал Гитлер холодно. — И запомни: ты — мой инструмент, Йозеф. Не смей больше пачкать то, что я создал.
Он развернулся и направился к двери. Геббельс, всё ещё на коленях, скованный наручниками за спиной, нерешительно поднял голову и хрипло выдавил:
— Мой фюрер... а наручники?
Гитлер остановился, бросил на него взгляд через плечо, затем небрежно вытащил ключ из кармана и швырнул его на пол. Металл звякнул в нескольких шагах от Геббельса.
— Разбирайся сам, — сказал он с лёгкой усмешкой и вышел, оставив Йозефа одного.
Геббельс смотрел, как тень фюрера исчезает за дверью, и в груди что-то сжалось — не страх, а трепет, почти благоговейный, перед этой непреклонной волей, что только что раздавила его и ушла, оставив эхо шагов.
Он медленно поднялся с колен, его ноги дрожали от напряжения, но он заставил себя доковылять до ключа. Скованные за спиной руки делали задачу мучительной — Геббельс опустился на ковёр и неловко подцепил ключ пальцами.
Йозеф принялся возиться с наручниками. Маленький, холодный кусочек металла был и спасением, и насмешкой. Геббельс поворачивал выскальзывающий ключ то так, то эдак, но механизм не поддавался.
С каждой неудачной попыткой в груди нарастала паника. А что, если он не сможет их снять? Что, если кто-то войдёт и увидит его таким — полураздетым и скованным как преступник? Пот выступил на лбу, пальцы дрожали, но наконец замок щёлкнул, и наручники упали на ковёр с глухим стуком.
Он сел, тяжело дыша, и провёл ладонями по запястьям. Грудь и руки саднили от стека, щёки горели, а бедра ныли от вмятин каблуков. Всё тело дрожало, но в этой боли было что-то, что связывало его с фюрером — как метка его власти.
Геббельс, пошатываясь, дошел до одежды и прижал её к груди, чувствуя, как ткань липнет к потным ладоням.
Глядя на дверь, он ощущал, как унижение внутри него смешивалось с благоговением, боль — с восторгом. Этот человек — не просто фюрер, а сила, которой нельзя противостоять, и Геббельс, даже в этот момент, ощущал себя частью её. Он выпрямился, несмотря на боль, — не сломленный, а выкованный заново.
#рейхтейк
Геббельс чувствовал, как его воля рушится. Кожа пылала, разум тонул в боли и стыде, но в этой жестокости было что-то притягательное. Гитлер, с его беспощадной властью, был тем, кем Йозеф восхищался больше всего — и чем сильнее его ломали, тем глубже это чувство укоренялось.
Его щёки пылали, грудь была покрыта красными следами, а в глазах появился блеск слёз, который он отчаянно пытался скрыть.
— Я... виноват, — прошептал он еле слышно.
Стек завис в воздухе. Лицо Гитлера осветила улыбка — хищная, полная садистского восторга.
— Что ты там бормочешь? — спросил он, наклоняясь ближе. — Говори так, чтобы я услышал твою жалкую капитуляцию.
Йозеф сжал губы. Новый удар по щеке заставил его вздрогнуть, и он повторил громче:
— Я виноват, мой фюрер...
— Громче! — рявкнул Гитлер, и пощечина снова обожгла лицо Йозефа. — Говори громче, или я выбью из тебя эти слова.
— Я виноват! — выкрикнул Йозеф, и его голос сорвался на крик. — Я был слабым... ничтожным... я ошибался! Я обещаю исправиться... я обещаю вести себя хорошо...
Йозеф сидел на коленях, сломленный, с опущенной головой и тяжело дыша.
Гитлер выпрямился, отбросив стек на стол. Он медленно снял перчатки, кинул их рядом и посмотрел на Геббельса сверху вниз.
Затем, словно хозяин, проверяющий покорность собаки, он наклонился и покровительственно потрепал Йозефа по голове. Геббельс вздрогнул, но не посмел отвести взгляд.
— Вот так-то лучше, — сказал Гитлер холодно. — И запомни: ты — мой инструмент, Йозеф. Не смей больше пачкать то, что я создал.
Он развернулся и направился к двери. Геббельс, всё ещё на коленях, скованный наручниками за спиной, нерешительно поднял голову и хрипло выдавил:
— Мой фюрер... а наручники?
Гитлер остановился, бросил на него взгляд через плечо, затем небрежно вытащил ключ из кармана и швырнул его на пол. Металл звякнул в нескольких шагах от Геббельса.
— Разбирайся сам, — сказал он с лёгкой усмешкой и вышел, оставив Йозефа одного.
Геббельс смотрел, как тень фюрера исчезает за дверью, и в груди что-то сжалось — не страх, а трепет, почти благоговейный, перед этой непреклонной волей, что только что раздавила его и ушла, оставив эхо шагов.
Он медленно поднялся с колен, его ноги дрожали от напряжения, но он заставил себя доковылять до ключа. Скованные за спиной руки делали задачу мучительной — Геббельс опустился на ковёр и неловко подцепил ключ пальцами.
Йозеф принялся возиться с наручниками. Маленький, холодный кусочек металла был и спасением, и насмешкой. Геббельс поворачивал выскальзывающий ключ то так, то эдак, но механизм не поддавался.
С каждой неудачной попыткой в груди нарастала паника. А что, если он не сможет их снять? Что, если кто-то войдёт и увидит его таким — полураздетым и скованным как преступник? Пот выступил на лбу, пальцы дрожали, но наконец замок щёлкнул, и наручники упали на ковёр с глухим стуком.
Он сел, тяжело дыша, и провёл ладонями по запястьям. Грудь и руки саднили от стека, щёки горели, а бедра ныли от вмятин каблуков. Всё тело дрожало, но в этой боли было что-то, что связывало его с фюрером — как метка его власти.
Геббельс, пошатываясь, дошел до одежды и прижал её к груди, чувствуя, как ткань липнет к потным ладоням.
Глядя на дверь, он ощущал, как унижение внутри него смешивалось с благоговением, боль — с восторгом. Этот человек — не просто фюрер, а сила, которой нельзя противостоять, и Геббельс, даже в этот момент, ощущал себя частью её. Он выпрямился, несмотря на боль, — не сломленный, а выкованный заново.
#рейхтейк
1/2
Итак, ваш ночной кошмар вернулся: я решила написать хэдканоны на нацистов снова. Можете меня закидать помидорами, но я сейчас напишу, что было бы если бы нацисты были современными российскими школьницами. Заранее простите если в тексте будут ошибки, мне уже лень это перечитывать и проверять.
Гитлер - загадочная девочка... но не с последней, а с первой парты, с которой она тянула руку как зигу. На уроках она даже слушала и что-то запоминала, но всё время рисовала. Учителям такой подход к обучению не нравился и они ругали бедную Гитлер-тян (ей было похуй). Ещё она естественно носила в школу только то, что ей нравится, никогда не заплетала волосы и побыла хоть несколько месяцев в эмо субкультуре: пусть все знают кто тут главная и не указывает ей что носить, красить волосы или нет и т.д.. Учителя от такого падали в обморок и в какой-то момент перестали вызывать родителей в школу. Но классу к восьмому это бы всё прошло и всю оставшуюся школу уже нормисная Гитлер-тян стыдилась своего прошлого.
Геббельс - это редкая смесь девочки-отличницы и пикми (простите). С одной стороны, она отлично училась, но с другой... она с пятого-шестого класса уже одевалась как ей вздумается, красилась ("намалёвывалась") и делала вещи похуже: например курила в туалете или за школой. У неё уже в школе начались какие-то "романы", а может быть и что-то побольше просто "романов". Но учителя её любили: она ведь отлично, не то что хорошо учится. А на остальное пофиг.
Гиммлер - внешне это была бы самая стереотипная нёрд-гёрл: в очках (правда не квадратных), с прыщами и т.д., но это только внешне. На самом деле Гиммлер-тян - лютая "нетакуся", которая на перемене пыталась вызвать Пиковую Даму в туалете, а никакая не нёрд-гёрл. С возрастом это не прошло, она просто стала вызывать не Пиковую Даму, а духа Генриха I Птицелова. Гиммлер-тян была бы не по годам умной девочкой, просто не умела это показывать: знала средневековую немецкую историю ещё с третьего класса и всем в лицо тыкала фактом того, что она это знает. Училась средне по всем предметам, но вот на истории её прорывало и она начинала рассказывать про какого-то средневекового короля, про древних германцев или вообще нести какую-то "пургу" про оккультизм. За это её либо выгоняли из класса, либо ставили пять (чтобы заткнулась). А так же она постоянно болтала со своим соседом или соседкой по парте о какой-то хуйне.
Геринг - она бы постоянно ела на уроках. И при том она не только ела, но и умела готовить сама! Поэтому по урокам труда, когда на них готовка, у неё всегда пять с плюсом. По остальным же предметам у Геринг-тян стабильное три. А так же эта бро всерьёз хихикает с тупых мемов по типу "обоюдно" или "venom" и включает их на всю громкость на своём мобильнике во время урока.
Гесс - а вот она загадочная девочка с последней парты. Она совсем ничем не примечательна, привлекает к себе внимание только тем что ничего не делает. Говорит только у доски, в классе ни с кем не дружит крепко, учится и не на отлично и не на два. Как и Гиммлер-тян увлекается "магией". Правда её магия - это сварить какое-нибудь зелье по рецепту из тик тока или посмотреть гороскоп от какой-нибудь "Настя_Астролог". И да, она не любит уроки английского, у неё травма.
Гейдрих - она - девочка-отличница и девочка-спортсменка которая по неосторожности испортила свою репутацию. Гейдрих-тян получала по всем предметам (включая физкультуру) пять, её обожали некоторые мальчики из школы за ахуенную фигуру, она была у всех на слуху... Она была эдаким эталоном отличной ученицы. Но потом какой-то гад слил её тгк где она выкладывала всякое нехорошее и страшное: начиная от каких-то двухсмысленных фразочек, заканчивая стащенной из других тгк расчленёнкой и своими фотками на которых она курит, пьёт и страдает прочей фигнёй. Да, Гейдрих-тян снаружи была прям правильной и хорошей, а сама с собой вот такой. Учителя узнали о этом её тгк и всё: +вайб -репутация. С тех пор она больше не была первым лицом класса и школы, зато могла больше не скрывать своих скелетов из шкафа.
Неанон Райк Майер
#рейхтейк
Итак, ваш ночной кошмар вернулся: я решила написать хэдканоны на нацистов снова. Можете меня закидать помидорами, но я сейчас напишу, что было бы если бы нацисты были современными российскими школьницами. Заранее простите если в тексте будут ошибки, мне уже лень это перечитывать и проверять.
Гитлер - загадочная девочка... но не с последней, а с первой парты, с которой она тянула руку как зигу. На уроках она даже слушала и что-то запоминала, но всё время рисовала. Учителям такой подход к обучению не нравился и они ругали бедную Гитлер-тян (ей было похуй). Ещё она естественно носила в школу только то, что ей нравится, никогда не заплетала волосы и побыла хоть несколько месяцев в эмо субкультуре: пусть все знают кто тут главная и не указывает ей что носить, красить волосы или нет и т.д.. Учителя от такого падали в обморок и в какой-то момент перестали вызывать родителей в школу. Но классу к восьмому это бы всё прошло и всю оставшуюся школу уже нормисная Гитлер-тян стыдилась своего прошлого.
Геббельс - это редкая смесь девочки-отличницы и пикми (простите). С одной стороны, она отлично училась, но с другой... она с пятого-шестого класса уже одевалась как ей вздумается, красилась ("намалёвывалась") и делала вещи похуже: например курила в туалете или за школой. У неё уже в школе начались какие-то "романы", а может быть и что-то побольше просто "романов". Но учителя её любили: она ведь отлично, не то что хорошо учится. А на остальное пофиг.
Гиммлер - внешне это была бы самая стереотипная нёрд-гёрл: в очках (правда не квадратных), с прыщами и т.д., но это только внешне. На самом деле Гиммлер-тян - лютая "нетакуся", которая на перемене пыталась вызвать Пиковую Даму в туалете, а никакая не нёрд-гёрл. С возрастом это не прошло, она просто стала вызывать не Пиковую Даму, а духа Генриха I Птицелова. Гиммлер-тян была бы не по годам умной девочкой, просто не умела это показывать: знала средневековую немецкую историю ещё с третьего класса и всем в лицо тыкала фактом того, что она это знает. Училась средне по всем предметам, но вот на истории её прорывало и она начинала рассказывать про какого-то средневекового короля, про древних германцев или вообще нести какую-то "пургу" про оккультизм. За это её либо выгоняли из класса, либо ставили пять (чтобы заткнулась). А так же она постоянно болтала со своим соседом или соседкой по парте о какой-то хуйне.
Геринг - она бы постоянно ела на уроках. И при том она не только ела, но и умела готовить сама! Поэтому по урокам труда, когда на них готовка, у неё всегда пять с плюсом. По остальным же предметам у Геринг-тян стабильное три. А так же эта бро всерьёз хихикает с тупых мемов по типу "обоюдно" или "venom" и включает их на всю громкость на своём мобильнике во время урока.
Гесс - а вот она загадочная девочка с последней парты. Она совсем ничем не примечательна, привлекает к себе внимание только тем что ничего не делает. Говорит только у доски, в классе ни с кем не дружит крепко, учится и не на отлично и не на два. Как и Гиммлер-тян увлекается "магией". Правда её магия - это сварить какое-нибудь зелье по рецепту из тик тока или посмотреть гороскоп от какой-нибудь "Настя_Астролог". И да, она не любит уроки английского, у неё травма.
Гейдрих - она - девочка-отличница и девочка-спортсменка которая по неосторожности испортила свою репутацию. Гейдрих-тян получала по всем предметам (включая физкультуру) пять, её обожали некоторые мальчики из школы за ахуенную фигуру, она была у всех на слуху... Она была эдаким эталоном отличной ученицы. Но потом какой-то гад слил её тгк где она выкладывала всякое нехорошее и страшное: начиная от каких-то двухсмысленных фразочек, заканчивая стащенной из других тгк расчленёнкой и своими фотками на которых она курит, пьёт и страдает прочей фигнёй. Да, Гейдрих-тян снаружи была прям правильной и хорошей, а сама с собой вот такой. Учителя узнали о этом её тгк и всё: +вайб -репутация. С тех пор она больше не была первым лицом класса и школы, зато могла больше не скрывать своих скелетов из шкафа.
Неанон Райк Майер
#рейхтейк
Forwarded from 🇩🇪🧠🪳Rä1k Mä313r🚫🥔/#четырёхглазик/#INTJ
2/2
Продолжение хэдов на нациков из моего прошлого поста.
Рём - она - самая пубертатная пуберташка из всех пуберташек. Только её пубертат не выражался дрочкой на качков-геев-корейцев, а тем, что она шипперила каждую проходящую мимо девочку с другой девочкой и приставала к ним. Единственная версия Рёма где он любит девочек - это где он сам девочка, так что да, вы поняли к чему я клоню. Рём-тян о которой сейчас идёт речь - лесбиянка. Она это точно поняла, просто не знает как правильно показывать это. И да: у неё на аве было бы 1488 флагов различных гендеров, ориентаций, стран и т.д. (я ничего против этого не имею, тссс, не бейте).
Менгеле и Мюнх - да, они идут в паре. Это те самые заклятые лп. Менгеле-тян и Мюнх-тян вообще не похожи между собой: Менгеле-тян шумная и у неё шило в одном месте, а Мюнх-тян спокойная и тихая, почти как Гесс-тян. Они как Крош и Ёжик: одна гиперактивная и всё время затаскивает другую в неприятности, а вторая просто плывёт по течению и ей похуй что происходит. При этом всём они сидят на уроках вместе, ходят повсюду рядом, носят парные украшения, снимают вместе тик-ток с глупенькими масочками и т.д.. И да: Менгеле-тян пачками жрёт видео сомнительного содержания которые выкладывает у себя в тгк Гейдрих-тян и ей подобные, а Мюнх-тян тошнится от такого контента.
Ширах - а вот она - единственная нормальная девочка в этой истории. У неё есть подружка, но не лп с которой она творит какую-то хуйню как Менгеле-тян и Мюнх-тян, она средне учится, она учавствует зачастую в школьных конкурсах и снимает в тик-ток мега-эстетичные видео. А так же у Ширах-тян в средней школе появились бы друзья из младшей школы: она же любит детей. И да: она вела бы комфортный тгк куда кидала всю свою жизнь и творчество, состояла в 1488+ кф и писала туда столько же тейков.
Неанон Райк Майер
#рейхтейк
Продолжение хэдов на нациков из моего прошлого поста.
Рём - она - самая пубертатная пуберташка из всех пуберташек. Только её пубертат не выражался дрочкой на качков-геев-корейцев, а тем, что она шипперила каждую проходящую мимо девочку с другой девочкой и приставала к ним. Единственная версия Рёма где он любит девочек - это где он сам девочка, так что да, вы поняли к чему я клоню. Рём-тян о которой сейчас идёт речь - лесбиянка. Она это точно поняла, просто не знает как правильно показывать это. И да: у неё на аве было бы 1488 флагов различных гендеров, ориентаций, стран и т.д. (я ничего против этого не имею, тссс, не бейте).
Менгеле и Мюнх - да, они идут в паре. Это те самые заклятые лп. Менгеле-тян и Мюнх-тян вообще не похожи между собой: Менгеле-тян шумная и у неё шило в одном месте, а Мюнх-тян спокойная и тихая, почти как Гесс-тян. Они как Крош и Ёжик: одна гиперактивная и всё время затаскивает другую в неприятности, а вторая просто плывёт по течению и ей похуй что происходит. При этом всём они сидят на уроках вместе, ходят повсюду рядом, носят парные украшения, снимают вместе тик-ток с глупенькими масочками и т.д.. И да: Менгеле-тян пачками жрёт видео сомнительного содержания которые выкладывает у себя в тгк Гейдрих-тян и ей подобные, а Мюнх-тян тошнится от такого контента.
Ширах - а вот она - единственная нормальная девочка в этой истории. У неё есть подружка, но не лп с которой она творит какую-то хуйню как Менгеле-тян и Мюнх-тян, она средне учится, она учавствует зачастую в школьных конкурсах и снимает в тик-ток мега-эстетичные видео. А так же у Ширах-тян в средней школе появились бы друзья из младшей школы: она же любит детей. И да: она вела бы комфортный тгк куда кидала всю свою жизнь и творчество, состояла в 1488+ кф и писала туда столько же тейков.
Неанон Райк Майер
#рейхтейк
Нейроночные лулзы над несчастным калекой.
(Спасибо Санечке за идею!)
——
Однажды, в холодный февральский день 1943 года, Йозеф Геббельс, министр пропаганды Третьего рейха, готовился к очередному выступлению. Зал был набит до отказа — партийные функционеры, журналисты и простые граждане ждали его слов, как всегда заряженных энергией и пафосом. Но за полчаса до выхода на сцену случилось непредвиденное: Геббельс, торопясь по узкому коридору берлинского радиоздания, споткнулся о плохо закреплённый ковёр и подвернул свою здоровую ногу. Боль пронзила лодыжку, и он едва сдержал стон, опершись о стену. Его помощники тут же подскочили, но времени на нормальную помощь не было — выступление нельзя ни отменить, ни отложить.
— Быстро, найдите что-нибудь, чтобы я мог сидеть! — рявкнул Геббельс, стиснув зубы. — И не смейте предлагать мне костыли, я не буду выглядеть калекой перед толпой!
Пока кулисы ещё закрывали сцену от зала, адъютанты в панике метались по закулисью. Времени на поиски приличного кресла не оставалось, и один из них притащил старый высокий стульчик — потёртый, деревянный, с облупившейся краской, будто из детской комнаты какого-нибудь бюргера. Стул был явно не предназначен для взрослого человека, да ещё такого энергичного, как Геббельс. Но выбора не было. Его усадили, подложив под спину подушку, чтобы хоть как-то скрыть нелепость положения. Геббельс, сжав губы от боли и унижения, прошипел:
— Если кто-то из вас проболтается, я лично прослежу, чтобы вы пожалели о своём рождении.
Кулисы поднялись. Зал замер в ожидании. Геббельс, сидя на этом шатком троне, начал свою речь. Обычно он любил размахивать руками, подкрепляя каждое слово резкими жестами, — это было его оружие, его способ держать аудиторию в напряжении. Но теперь, едва он попытался взмахнуть рукой, стул угрожающе закачался. Одна из ножек, похоже, была короче остальных, и при каждом движении он скрипел и кренился, словно вот-вот рухнет. Геббельс замер, стиснул подлокотники и продолжил говорить, стараясь держать голос твёрдым и уверенным.
— Народ Германии… — начал он, но тут стул снова предательски хрустнул. Он кашлянул, прикрывая замешательство, и продолжил: — …не сломится под ударами врагов!
Зрители, к счастью, ничего не замечали — свет прожекторов бил в глаза, а стул был частично скрыт трибуной. Но сам Геббельс чувствовал себя как на вулкане. Каждый раз, когда он хотел подчеркнуть мысль движением, приходилось себя одёргивать. Он урезал жесты до минимума — лёгкий взмах кистью вместо размашистого удара кулаком, скупой кивок вместо театрального наклона корпуса. Это бесило его. Он привык управлять толпой не только словами, но и телом, а теперь сидел, как прикованный, боясь, что ветхий стульчик развалится прямо посреди речи, и он шлёпнется на пол перед сотнями глаз.
К концу выступления пот тёк по его вискам — не от жара софитов, а от напряжения. Последние слова он выдавил сквозь зубы, стараясь сохранить достоинство:
— Победа будет за нами!
Зал разразился аплодисментами. Кулисы опустились, и Геббельс, наконец, позволил себе выдохнуть. Адъютанты подбежали, чтобы помочь ему встать, но он отмахнулся, шипя от боли и злости:
— Уберите этот проклятый стул с глаз долой и сожгите его. И чтобы никто… никто не узнал!
Стульчик унесли, ногу кое-как перевязали уже после, а Геббельс ещё долго проклинал тот день, когда его образ непогрешимого оратора оказался на волоске от позора. Но в одном он был уверен: слухи о том выступлении не просочатся. Он об этом позаботится.
#рейхтейк
(Спасибо Санечке за идею!)
——
Однажды, в холодный февральский день 1943 года, Йозеф Геббельс, министр пропаганды Третьего рейха, готовился к очередному выступлению. Зал был набит до отказа — партийные функционеры, журналисты и простые граждане ждали его слов, как всегда заряженных энергией и пафосом. Но за полчаса до выхода на сцену случилось непредвиденное: Геббельс, торопясь по узкому коридору берлинского радиоздания, споткнулся о плохо закреплённый ковёр и подвернул свою здоровую ногу. Боль пронзила лодыжку, и он едва сдержал стон, опершись о стену. Его помощники тут же подскочили, но времени на нормальную помощь не было — выступление нельзя ни отменить, ни отложить.
— Быстро, найдите что-нибудь, чтобы я мог сидеть! — рявкнул Геббельс, стиснув зубы. — И не смейте предлагать мне костыли, я не буду выглядеть калекой перед толпой!
— Если кто-то из вас проболтается, я лично прослежу, чтобы вы пожалели о своём рождении.
Кулисы поднялись. Зал замер в ожидании. Геббельс, сидя на этом шатком троне, начал свою речь. Обычно он любил размахивать руками, подкрепляя каждое слово резкими жестами, — это было его оружие, его способ держать аудиторию в напряжении. Но теперь, едва он попытался взмахнуть рукой, стул угрожающе закачался. Одна из ножек, похоже, была короче остальных, и при каждом движении он скрипел и кренился, словно вот-вот рухнет. Геббельс замер, стиснул подлокотники и продолжил говорить, стараясь держать голос твёрдым и уверенным.
— Народ Германии… — начал он, но тут стул снова предательски хрустнул. Он кашлянул, прикрывая замешательство, и продолжил: — …не сломится под ударами врагов!
Зрители, к счастью, ничего не замечали — свет прожекторов бил в глаза, а стул был частично скрыт трибуной. Но сам Геббельс чувствовал себя как на вулкане. Каждый раз, когда он хотел подчеркнуть мысль движением, приходилось себя одёргивать. Он урезал жесты до минимума — лёгкий взмах кистью вместо размашистого удара кулаком, скупой кивок вместо театрального наклона корпуса. Это бесило его. Он привык управлять толпой не только словами, но и телом, а теперь сидел, как прикованный, боясь, что ветхий стульчик развалится прямо посреди речи, и он шлёпнется на пол перед сотнями глаз.
К концу выступления пот тёк по его вискам — не от жара софитов, а от напряжения. Последние слова он выдавил сквозь зубы, стараясь сохранить достоинство:
— Победа будет за нами!
Зал разразился аплодисментами. Кулисы опустились, и Геббельс, наконец, позволил себе выдохнуть. Адъютанты подбежали, чтобы помочь ему встать, но он отмахнулся, шипя от боли и злости:
— Уберите этот проклятый стул с глаз долой и сожгите его. И чтобы никто… никто не узнал!
Стульчик унесли, ногу кое-как перевязали уже после, а Геббельс ещё долго проклинал тот день, когда его образ непогрешимого оратора оказался на волоске от позора. Но в одном он был уверен: слухи о том выступлении не просочатся. Он об этом позаботится.
#рейхтейк