(1/3) В 1966 году экономист Эрнст Шумахер (немец, перебравшийся в Англию от войны) написал эссе «Буддистская экономика». Это короткий текст о том, как могла бы выглядеть экономическая система, если бы в её центре находилось убеждение, что хорошая работа необходима для развития лучших человеческих качеств и что «производство из местных ресурсов для местных нужд является наиболее рациональным способом экономической жизни». Иными словами, абсолютно радикальная идея: что будет, если экономическая система не будет подчинять и разрушать социальную жизнь людей? Shocking, I know.

В эссе Шумахера есть несколько красивых аргументов.

Во-первых, труд — основа экономики. Но современные экономисты считают труд необходимым злом: если его можно автоматизировать, то и отлично. А сами работники — бесполезностью (disutility): работать — значит приносить в жертву свой комфорт, и зарплата — компенсация этой жертвы. Идеальная форма современной экономической системы избавлена от человеческого труда — что абсурдно само по себе. Но так появляется специализация корпоративного капитализма: работа разбита на повторяемые, однообразные кусочки, а взнос каждого — незначим.

В буддистской системе ценностей у работы есть не один смысл, а целых три: 1) дать человеку шанс использовать и развивать свои способности 2) дать ему возможность отцепиться от эго, объединившись с другими людьми в общей задаче и 3) производить товары и услуги, необходимые для полноценного существования. С этой точки зрения современный взгляд на труд ужасен: он лишает человека возможности самореализоваться, обесполезняет его и ставит в приоритет привязанность к вещам. В современной логике естественная альтернатива труду — безделье, но это тоже противоречит буддистскому представлению о человеческой природе.

Во-вторых, пишет Шумахер, современный экономист оценивает качество жизни через потребленные продукты: тот, кто больше потребляет, лучше живет, чем тот, кто потребляет меньше. Потребление — главная цель экономики, а фундаментальный критерий её успеха — общее количество произведенных вещей за определенный отрезок времени. А естественный же способ помогать безработным — это давать им продукты/вещи — то есть, снова заменять созидание потреблением.

Буддистский взгляд на цивилизацию предполагает обратную ценность: не мультипликацию желания и жажды потребления, но очищение человеческой сути, которая преимущественно и формируется через тот самый осмысленный, ненасильственный, созидательный труд.

Наконец, в-третьих, неравное распределение и растрата невозобновляемых источников энергии — это насилие против природы, которое неудержимо ведет к насилию между людьми. По причине заложенных в капитализм противоречий он нестабилен, и поэтому свобода, которую он обещает, нестабильна тоже (понятный фон для этого тезиса — фашизм, который Шумахеру довелось увидеть).

Срединный же путь между бездумным материализмом и традиционалистской неподвижностью — буддистский принцип right livelihood.

(2/3) Итак, буддистская экономика, которую концептуализирует Шумахер, основывается на следующих принципах:

— Работа, которая связывает человека с природой и с другими людьми; отделенная от эго; созидательная. Не бездумная и не отупляющая.

— Полная трудоустроенность: целью экономики должна стать не максимизация производства, а максимизация труда.

— Свобода от привязанностей к деньгам и благам: наилучшее качество жизни с минимальной зависимостью от потребления благ.

— Вещи, которые создаются для пользования, а не потребления: безумие, например, специально создавать плохие материалы, чтобы одежда из них разрушалась — только чтобы люди чаще покупали новую плохую одежду.

— Простота и не-насилие: локальные самодостаточные сообщества менее вероятно захотят вовлекаться в массовую войну, чем те, кто зависит от международных систем торговли (тезис в духе Карла Поланьи).

— Зависеть от импорта не-экономично: лучше производить достаточно из имеющегося. Хотеть что-то из далеких земель — скорее неудачное экономическое решение, чем рациональное поведение.

И это подводит нас к вопросу экономической рациональности.

(3/3) Понятное возражение Шумахеру может быть — но это же неразумно / нерационально / идеологично и вообще где религия, а где экономика.

Этот аргумент основывается на том, что современная экономика мыслит себя абсолютной наукой, состоящей из истинных утверждений; она, по своему собственному мнению, лишена какой-либо метафизики или ценностного компонента — что она свободна от идеологий, иными словами.

Homo economicus, который был объявлен «естественным человеком», ведет себя экономически рационально, и естественным, разумным образом рассматривает варианты и решения в рамках логических структур мышления, а не полагается на эмоции, мораль или психологию. Это — ключевой принцип экономической рациональности и основа современной экономической системы.

Как минимум, нам уже очевидно, что эмоциональность, мораль и психология играют важнейшую роль в современном капитализме — именно благодаря им существует рынок рекламы (за счет которого существуют соцсети, медиа и миллионы других людей и компаний).

Но рациональность — это тоже не абсолютное, а культуральное явление. Аргумент против буддистской экономики может быть таков: она основывается на религиозных ценностях, то есть, как бы, не рациональна и не логична, ибо в конечном итоге религия догматична. Но наше представление о том, что рационально, на деле связано с религиозной, культурной историей социальной жизни людей, и экономическая жизнь чаще всего следует из неё (об этом по своему писали и Карл Поланьи, и Макс Вебер).

Иудаизм, христианство и ислам — авраамические религии, которые основаны на концепции свободы пророка Авраама: люди Бога имеют исключительное право на управление миром. Монотеистические доктрины порождают монистический миропорядок, цель которого — собственная версия мирового господства. Индуизм, буддизм, конфуцианство и даосизм предлагают обратную индивидуалистической авраамической этике логику: это коллективистская этика, ориентированная на общее благополучие всех членов общества. Такая разница этик неизбежно предполагает и различное понимание того, что разумно и рационально. Например, в буддизме желание личного спасения или счастья противоречит условиям его достижения — поэтому стремиться к личному просветлению попросту неразумно, ибо это не приведет тебя к цели. Похожая логика распространяется и на экономику.

Мы же живем в ситуации, где экономическая жизнь подчинила и разрушает жизнь социальную — и это в конечном итоге приводит к коррозии политики, человеческих отношений и, в общем, того, как жизнь ощущается. Буддистская экономика и похожие теории возвращают в центр экономической мысли человека и его благополучие, а также благополучие всех людей вместе — вместо вводящих в заблуждение показателей типа ВВП или накопления капитала ради самого капитала. И это, на самом деле, куда больше похоже на экономически рациональную систему, чем.

Воспользуюсь случаем и скину сомнительно подходящий к постам plant meme, because reasons.

Быстрый анонс номер один: на ближайшие месяцы есть несколько мест для консультаций взрослых с СДВГ.

Это формат из пяти встреч, которые мы посвящаем сугубо функциональным вещам: как сделывать вещи, которые хочется, но не можется делать, или вещи, которые не хочется делать, но очень надо, как планировать и расставлять приоритеты, справляться с подавляющими делами, научиться регулировать свое эмоциональное состояние, снизить отвлекаемость и так далее.

За пять сессий мы стараемся внедрить в повседневную жизнь навыки, которые нужны именно в вашей ситуации и в контексте именно ваших задач. Это максимально конкретизированный формат работы: что происходит, почему, как с этим работать и что можно сделать, чтобы навык стал автоматическим или полу-автоматическим. В процессе составляем памятку из отработанных навыков и практик, которая потом у вас останется на случай, если/когда что-то отвалится (про профилактику рецедивов тоже поговорим). Потом можно пойти в разовый коучинг или еще один пятисетовик (теннисная отсылка). Или никуда не пойти.

Чуть подробнее про меня и про формат здесь.

Писать сюда: @humanaviator 

(И да, буду рада репостам).

Быстрый анонс номер два: на ближайшие месяцы есть несколько мест для философских консультаций / совместных ридингов, индивидуальных или групповых.

Я дипломированный политфилософ (мда) и за последнее время провела некоторое количество разных чтений с последующим обсуждением прочитанного. (Здесь есть многословный пост об этом, ниже — короче).

Обычно мы в переписке или коротком звонке обсуждаем ваши интересы (это может быть направление мысли, конкретный автор или более общий вопрос: например, как найти свое предназначение, или что можно считать достойными средствами для существования в современном обществе. Еще это может быть вопрос, связанный с личной практикой, или же более абстрактно академический — как что-то устроено, и почему что-то устроено именно так).

Потом я предлагаю почитать что-то, связанное с запросом: это может быть глава, статья/статьи, возможно, небольшая книга (зависит от того, какой объем вы готовы/хотите прочитать).

Когда все дочитываем — встречаемся в зуме, я что-то немножко рассказываю по сути дела и про контекст, и мы обсуждаем, что надумали на фоне прочитанного в свете вашего вопроса. Возможно, даже приходим к каким-то выводам.

Получается неплохо! Я вообще считаю, что философия — это отличное хобби или тема для вечеринки с пауэрпоинт-презентациями.

Так что если вдруг что-то такое интересно (опять же, для себя или для какой-нибудь группки, в таком формате или каком-либо другом) — пишите, что-то надумаем: @humanaviator 

(Тут репостам буду рада вдвойне).

Чувство, что ваши возможности безграничны и вас никак не стесняют внешние обстоятельства, не приносит ни уверенности, ни покоя. В нем тоже скрыт диктат, хотя и не тот, что исходит от Сверх-Я, этого внутреннего голоса, неотступно напоминающего вам о правилах, предписанных кем-то, кто наделен властью, будь то родители, учитель или начальник. Наше «общество достижений», по словам социального теоретика Бюн-Чхоль Хана, избегает запретов и требований идеологии «ты должен», заменяя их уверением «ты можешь».

Это диктат со стороны Я-идеала, отголосок бессознательной убежденности в собственной непогрешимости, закладываемой в нас родителями с самого нашего рождения. Для них мы, как язвительно выразился Фрейд, «His Majesty the Baby». Рано или поздно до нас доходит неприятная новость о том, что мы не настолько совершенны, как они думали, и мы реагируем на нее, создавая внутри себя образ этого изначального, а теперь утраченного совершенства, которое однажды узрели в полных любви улыбках наших родителей.

Я-идеал — странный, двуликий повелитель. Он выдает себя за любящего союзника, который желает нам только добра, поэтому сопротивляться ему труднее, чем авторитету Сверх-Я. Если Сверх-Я отказывает нам в том, чего мы хотим, то Я-идеал, подобно тиранически любящему родителю, хочет лишь того, чего хотим мы сами, ну, может быть, чуточку большего. Его призывы заставляю нас всю жизнь прыгать через препятствия, с тревогой выискивая новую цель и постоянно опасаясь чего-нибудь не достичь. В тени Я-идеала, пишет Хан, «чувство выполненного долга недостижимо».

«Неработа. Почему мы говорим стоп», Джош Коэн

(Коллегам-выгоранцам привет).

Книгу из цитаты выше будем обсуждать в субботу, аккурат после утренней мимозы — одного из центральных элементов образа московского трудоголика, который уже забыл, зачем это всё, но остановиться не может. Такие герои в книжке тоже есть — она читается быстро и бодро (это сборник эссе психоаналитика, эдакий Ирвин Ялом, только про пост-труд), а суть становится понятна с первых страниц, так что чтение для разговоров самое подходящее.

(1/2) Интересный текст о богатстве и неравенстве — а именно, о связи капитала и идеи достаточности.

По Аристотелю — источнику, как мы знаем, бОльшинства идей в западной философии, — управление домом (ойкосом) требует богатства (ploutos). Ойкос — основа полиса, и поэтому никакая политическая теория не может обойти стороной вопрос того, как человек приобретает богатство.

Богатство у Аристотеля было средством достижения счастья (эвдемонии), а не самоцелью. И все же, конечно, «естественное» (то есть наследное) богатство — всегда предпочтительнее других вариантов. Торговля на рынке (то есть появление денег как медиума для сделок) и, тем более, делание денег с помощью денег (ростовщичество и прочее — что впоследствии было также осуждено в христианстве и исламе) — предпочтительными вариантами не являются, ибо они могут привести к жадности и поклонению знакам (денежным), а не сути (история Мидаса — как предупреждение от этого).

«В этом отношении Аристотель был в целом согласен с Карлом Марксом, который столетия спустя в первой книге "Капитала" настаивал на том, что придание ценности товару посредством торговли или обмена обесценивает его или лишает его сущности. Его истинной ценностью была “потребительная стоимость”, в отличие от “меновой стоимости”».

Но осуждение получения богатства с помощью механизмов обмена парадоксальным образом привело к тому, что сегодня мы называем «неравенством доходов», а также послужило обоснованием рабства. По Аристотелю, как есть «природные блага», которыми можно владеть, так есть и те, кого можно назвать «прирожденными рабами», цель которых — обеспечить своим безвозмездным трудом счастье рабовладельца.

Именно из-за этой идеи церковь веками не осуждала различные формы крепостного права и рабство. Расизм не был причиной, он последовал за коммерциализацией человеческих тел, которая возникла из-за связи аристотелевского принципа «естественного рабства» и возникшей системы массового производства. И именно поэтому стало возможным беспрецедентное производство «добавочной стоимости» (Маркс) человеческого труда.

Но фабрика в какой-то момент заменила плантацию — по причинам вовсе не гуманитарным, а вполне экономическим: правящие классы были вынуждены заключить со своими белыми промышленными рабочими определенные «сделки» (как, например, создание видимости «свободы» заключения контрактов рабочими на оплату своего труда). Идея такого взгляда на историю приводит к выводу: капитализм как в его ранних, так и в поздних формах всегда был случайным экономическим аппаратом для исправления ранее потерпевших неудачу систем накопления богатства.

Марксизм решал вторую половину уравнения «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Аристотель пожертвовал первой — отдал способности многих на откуп нуждам немногих — и это привело к натурализированному неравенству.

Удовлетворение потребностей многих приводит к удивительным (и чудовищным) эффектам — и, вполне вероятно, ведет к стимулированию империализма. Так, например, справедливый по отношению к победителям (по мнению самих победителей) Версальский договор так нагрузил экономическую и социальную систему проигравших, что Веймарская парламентская демократия не выдержала, и весь мир снова оказался втянут в войну.

Моральная аргументация по вопросу социального равенства («1 процент» и так далее) — вполне вероятно, не касается сути вопроса, которая находится не столько в распределении, сколько в производстве богатства; не столько в вопросе удовлетворения потребностей, сколько в попытке понять, из чего эти потребности состоят и как быстро, и под воздействием чего они меняются.

(—2)

(2/2)

Темпами, немыслимыми даже полвека назад, “каждый” удовлетворялся во все большей мере “в соответствии со своими потребностями”, но само мерило потребностей изменилось почти до неузнаваемости.

Еще совсем недавно, на рубеже нового тысячелетия, мало кто мог представить себе сотовый телефон дешевым общемировым товаром, не говоря уже о количестве энергии, которое необходимо производить на душу населения, чтобы поддерживать новообретенное “богатство” планеты. Постоянно растущее потребление, сопровождаемое неуклонным ростом населения, ставит под угрозу отношения между человечеством и природой на таком уровне, который привел бы в ужас Аристотеля, когда он впервые попытался сформулировать вопрос о богатстве.

А растущее потребление, как показывают данные, неизбежно сопровождается ростом неравенства на национальном уровне в плане владения богатством и контроля за ним. Во всем мире пресловутый “один процент” в настоящее время контролирует почти половину мирового богатства. Основной причиной этой тенденции является стремительный прогресс в области цифровых технологий и автоматизации в создании материальных благ, новых марксистских “средств производства”, которые нелегко перераспределить демократическим путем.

Проблема богатства — это извечный моральный вопрос о том, кому и сколько должно быть позволено иметь. Но вопрос о том, как оно создается, который с самого начала был загадкой политической экономии, не так легко поддается морализаторским решениям.

(1—)

С прискорбием сообщаю, что все мемы про surplus value какие-то несмешные, поэтому держите сохраненку.

Ууу, хот тейк от Делёза и Гваттари о бессмысленности дискуссий для занятий философией из книги «Что такое философия?»:

И кто лучший последователь великих философов — тот, кто повторяет то, что они говорили, или же тот, кто делает то, что они делали, то есть создает концепты для необходимо меняющихся проблем?

Поэтому у философа очень мало вкуса к дискуссиям. Услышав фразу "давайте подискутируем", любой философ убегает со всех ног. Спорить хорошо за круглым столом, но философия бросает свои шифрованные кости на совсем иной стол. Самое малое, что можно сказать о дискуссиях, это что они не продвигают дело вперед, так как собеседники никогда не говорят об одном и том же. Какое дело философии до того, что некто имеет такие-то взгляды, думает так, а не иначе, коль скоро остаются невысказанными замешанные в этом споре проблемы? А когда эти проблемы высказаны, то туг уж надо не спорить, а создавать для назначенной себе проблемы бесспорные концепты. Коммуникация всегда наступает слишком рано или слишком поздно, и беседа всегда является лишней по отношению к творчеству. Иногда философию представляют себе как вечную дискуссию, в духе "коммуникационной рациональности" или "мирового демократического диалога". Нет ничего более неточного; когда один философ критикует другого, то делает это исходя из чуждых ему проблем и в чуждом ему плане, переплавляя его концепты, подобно тому как можно переплавить пушку, отлив из нее новое оружие. Спорящие всегда оказываются в разных планах. Критиковать -- значит просто констатировать, что старый концепт, погруженный в новую среду, исчезает, теряет свои составляющие или же приобретает другие, которые его преображают. А те, кто занимается нетворческой критикой, кто ограничивается защитой исчезающего концепта, не умея придать ему сил к возрождению, — для философии такие суть истинное бедствие. Все эти специалисты по дискуссиям и коммуникации движимы обидой. Сталкивая друг с другом пустые общие словеса, они говорят лишь сами о себе. Философия же не выносит дискуссий. Ей всегда не до них. Спор для нее нестерпим не потому, чтобы она была так уж уверена в себе; напротив, именно неуверенность влечет ее на новые, более одинокие пути. Но разве Сократ не превратил философию в вольную дружескую дискуссию? Разве это не вершина греческой общительности — беседы свободных людей? На самом деле Сократ постоянно занимался тем, что делал невозможной всякую дискуссию — будь то в краткой форме агона (вопросов и ответов) или в длинной форме соперничающих между собой речей. Из друга он сделал исключительно друга концепта, а из самого концепта — безжалостный монолог, устраняющий одного соперника за другим.

Коллеги, мнения?

Итак, пассивный консерватизм представляет всякое реально существующее государство не результатом сознательного проекта, не произведением разума, но произведением искусства, в котором консерватор обнаруживает объект вдохновения. Скепсис в отношении просвещенческого Разума, таким образом, оборачивался подозрением в отношении любого политического действия. Для Карла Шмитта такая вторичность содержания государства «является следствием окказиональной позиции и глубоко обоснована в сути романтического, ядром которого является пассивность». Конечно, для романтического представления о единстве природы и искусства, данного и прекрасного, было «соблазнительно признать отличительным признаком всех контрреволюционных теорий общий отказ от сознательного «делания», однако «традиционализм в своем последовательном отвержении каждого разума в отдельности не обязательно пассивен». Романтический субъект находит себя в «окказиональной позиции», так как ставит себя вне естественного развития событий и рассматривает «мир как повод и возможность своей романтической продуктивности». Подобный «политический романтизм» для Шмитта неизбежно приводил к закономерному отвержению самого ядра политики как иерархии морального и социального порядка. Более того, пассивный романтический консерватизм своим моральным релятивизмом и безостановочной эстетизацией лишь развивает логику Модерна, изгоняющего из мира политические и духовные смыслы — ведь «только в распавшемся на индивиды обществе эстетически творящий субъект мог поместить духовный центр в самого себя».

Илья Будрайтскис в коротенькой книжке «Мир, который построил Хантингтон, и в котором живем все мы», цитирует «Политический романтизм» Карла Шмитта. Шмитт пишет эту книжку в 1919 году, когда, условно говоря, «ранний» Шмитт постепенно становится Шмиттом «поздним». Он разрывает со свойственным ему ранее романтизмом (где жизнь разумная — это жизнь механическая и изживающая себя, а подлинное постижение жизни доступно лишь художнику, который отказывается от оков рассудка) и свойственным тому времени представлением об активизме (как об, опять же, деятельности, которая не должна сковываться рассудком — это деятельность пророков и мессий, а не теоретиков или деятельных людей). Иными словами, удивительно современно звучащий текст.

Более того, после этого текста Шмитт начинает развивать свою идею политики как «вражды», а вовсе не пространства для пассивной эстетизации собственной внутренней жизни. С этой позиции интересно посмотреть, например, как «американская либеральная демократия становится знаменем неоконсерватизма не в качестве рационального механизма, преимущества которого очевидны каждому, а как добродетель, укорененная в традиции» (это снова Будрайтскис). И, развивая эту мысль — как, например, некоторые формы современного активизма это лишь способ «поместить духовный (хочется продолжить — и политический) центр в самого себя». И, в конечном счете, подменить предмет борьбы: вместо некоторого общественного блага или общественного же столкновения интересов обнаружится россыпь индивидуальных Я, увлеченных собственным романтизированным самовыражением.

Завела отдельный канальчик про all things related to ADHD, а именно: туда я планирую писать и лонгриды типа таких, если они вдруг придут ко мне, а еще собирать мемы (которые одновременно смешные и нет 🥲), расписывать практики/навыки, которые кажутся полезными, делать заметки к видео и статьям/иным текстам на тему и так далее. В закрепленном посте написано, почему так — в целом мне кажется, что в этом канале философия отвлекает от СДВГ, и наоборот. Это все очень увлекательно — для меня и внутри моей головы, но, вполне вероятно, навыки эмоциональной регуляции странно смотрятся рядом с рассуждениями о демократии и теориями общественного сожительства. Вероятно, как и обычно, разложить на коробочки может помочь. (А может и нет — тоже как и обычно).

Короче, у меня сдвг, поэтому.

Well, hello.

Впервые за, наверное, всю историю моих взаимоотношений с контентом на ютубе, посмотрела 2+ часовое видеоинтервью, где два мужика просто сидят, трещат, с уровнем вовлечения в происходящее 146%.

Название, конечно, слегка кликбейтное — аюрведа это просто вывеска, точнее, просто повод поговорить о том, насколько совместимы системы западной и восточной медицины. Доктор Майк выступает за сугубо западный подход: рандомизированные контролируемые исследования, представление о медицине как о системе лечения статистически заметных групп населения (а не отдельных индивидов) и «искусство медицины», то есть плохо (или вообще не) стандартизируемая практика приземления способов лечения, проверенных на массах, на индивидуальные тела и умы конкретных людей. С другой стороны — доктор Кей, который находится между восточным и западным мирами (готовился стать буддистским монахом, но стал западным врачом, который, однако, активно использует восточные практики в своей работе), и предполагает, что каждая из этих систем заметным образом игнорирует огромные куски человеческого опыта, а потому по определению они обе не полны. Но, если у них появится общая цель, они обе могут выиграть от взаимного обогащения друг друга (друг другом). И, кажется, если в той же философии или теории международных отношений эта общая для западной и восточной системы мысли цель может быть не очевидна, то у медицины (самой в себе) она как-то будто бы есть: помогать людям (вы)жить.

Но интересен, на мой взгляд, даже не только контент разговора (хотя он и крутой), но и то, как вообще этот разговор развивался: насколько очевидным становится сопротивление Майка и то, как Кей с этим сопротивлением работает (заметно, в какой момент Кей на секунду заскакивает в мета-позицию коуча и смотрит на их разговор со стороны, пытаясь понять, что именно сейчас происходит) — и как разговор выруливает именно туда, во взаимопонимание и обогащение позиций, изначально друг с другом не согласных.

Вот все бы споры о ценностях и экзистенциальных позициях в интернете такими были, конечно.

Однажды вам придется нарушить важный закон во имя справедливости и рациональности. От этого будет зависеть все. Вы должны быть готовы. Как вы собираетесь подготовиться к этому дню, когда это действительно будет иметь значение? Когда наступит этот день, вы должны быть "в форме". Вам нужна "анархистская калистеника". Каждый день или около того нарушайте какой-нибудь тривиальный закон, который не имеет смысла, даже если это всего лишь переход улицы. Используйте свой разум, чтобы судить о том, справедлив ли закон. Так вы будете поддерживать себя в форме, и, когда наступит важный день, вы будете готовы.

— Two Cheers for Anarchism: Six Easy Pieces on Autonomy, Dignity and Meaningful Work and Play

В общем, для тех, кто прочитал всего Дэвида Гребера — книги Скотта на английском есть в The Anarchist Library.