Лучшая реклама подкаста «Кроме шуток» от нашей подруги, движущей силы писательских курсов WLAG @wlagru Светы Лукьяновой. Последний выпуск — о сексуальности в женской* литературе. На всех платформах! 🤡

podcast.ru/1492240346

Пост из моей любимой категории

Я наконец-то дописала диссертацию по политической философии и отправила её (жить свою лучшую жизнь куда-то без меня). Поэтому чувствую в себе желание и волю ворваться спустя полтора месяца молчания с цитатами из дневников Патрисии Хайсмит, которые я наконец-то ПРОЧИТАЮ, потому что слава богу могу читать что-то кроме политической философии. Три записи почти подряд, я обожаю того персонажа, которого из себя делает двадцатилетняя Хайсмит в своем дневничке:

12/20/41
Perhaps I have said this before, but it should be in each notebook: a short story (or a novel-germ) must come from an inspiration which, on first acquaintance, seems better suited for a poem. Action germs are usually successful only when the element of oddity or excitement or queerness is developed. And the writer, like a man in the beginning of his love, should be passive to the inspiration of the world and the earth, who is his seducer. She plays with him, forces herself upon him until he becomes conscious of her. He never seeks deliberately. Inspiration comes many ways at many times, but I like best inspiration with a smile on one’s face and a relaxation in the body. Such inspiration is healthy and strong.

<...>

12/21/41
The sex act should be done either in a white heat or with the best sense of humor. Technique is a matter of imagination, and consideration only of the other person; a talent never found in men.

<...>

December 24, 1941
Worked on story. Wrote Babs & gave family bottle of Crème de Cacao. Delivered it myself. Bought Rosalind Eric Coates’ “London Again Suite.” Perhaps she can understand English music. I can’t think much of it. Buffie called last night about dinner party tonight. I went with her. Drunk & exhausted, phoned Helen secretly after martinis & champagne. She was glad to hear me—I loved her & told her so—and she said to get over it. Buffie knew. At least she knows it isn’t Rosalind now.

Продолжаю наблюдение, тут еще восемь сотен страниц.

«Бесконечный скролл» и его не менее злобный брат-близнец алгоритмическая выдача сделали соцсети тем, что они есть сейчас: бесконечный поведенческий эксперимент, черная дыра, уничтожающая время, внимание и чувство близости с другими, гонка за абстрактными охватами, уничтожение контекста и возможности его восстановить, потреблениепотреблениепотребление, рострострост, скорость, бездумный рок.

У Wired отличная статья про скролл — и про то, что дизайнер, который придумал бесконечный скроллинг, не зря извиняется за свое детище.

Вот, например, кусок про то, как потреблялись свитки (scrolls) в Китае — вовсе не в темноте собственного одиночества, это был социальный (в смысле — вместе-с-другими-людьми) опыт медленного, контекстуального познания мира, которое никогда не может быть полным, и через это осознание приводит к скромности (и мыслям о смерти). Как водится, фонит возвышенным ориентализмом, но не мне (человеку, который ищет опору в восточной духовной традиции) выпендриваться.

«Мы обычно скроллим в одиночестве через таймлайны с уничтоженным контекстом, но китайские ручные свитки были социальными сетями в другом смысле. Такой свиток предназначался для коллективного просмотра небольшими группами, например, во время вечерней выпивки и дискуссий. Зрители воспринимали свиток как панораму, разворачивающуюся справа налево. Если вы видели такой свиток в музее, вы, вероятно, видели его полностью развернутым, но это противоречит тому, как они были задуманы: они разворачиваются медленно, по одному фрагменту за раз, а затем исчезают, как снимает движущаяся камера в кино.

Среди представителей литературного класса (элитных чиновников, ученых и художников) этот опыт был способом установления связей и выражения статуса. Социальная динамика ручных свитков также была отражена в колофоне, или заключительных статьях, где владельцы и приглашенные зрители писали умные комментарии. Более требовательные, чем лайк или комментарий на публикацию в социальных сетях, они рассматривались как возможность по-настоящему улучшить картину; поэты иногда шутили о стрессе, который они испытывали, когда писали что-то стоящее. Непрерывный характер колофона превращал художественное произведение в сотрудничество на протяжении веков, а не в нечто, что можно было бы закончить и убрать.

Одной из характерных особенностей ручного свитка была его способность растягивать и изгибать время, создавая статичный кинотеатр, который воссоздается при каждом открытии свитка: поток истории течет, но нельзя войти в одну и ту же реку дважды. В отличие от нашего скролла, размер китайских свитков был ограниченным, ритм медленным, социальный контекст интимным, а их создание и потребление были в высшей степени целенаправленными, даже ритуальными. Роспись от руки не отвергала человеческое стремление к новизне и зрелищам, страху и сплетням, а скорее культивировала и вознаграждала более устойчивую форму любопытства и внимания.

Подобно многим артефактам американского капитализма с христианским оттенком, цифровой бесконечный скролл обещает бессмертие, о чем свидетельствует и идея бесконечно возрождающегося изобилия. С другой стороны, классическое китайское искусство не отрицает смерть и на самом деле часто подчеркивает ее через буддийские и даосские философские темы или, косвенно, — через представления о мире природы и сезонном цикле жизни, смерти и перерождении. В конечной форме рукописного текста также присутствует скромность в отношении человеческих знаний и перспектив. Сам факт того, что невозможно охватить всю картину одним взглядом, заставляет зрителей признать, насколько на самом деле ограничено наше понимание мира, и предлагает примириться с неопределенностью».

Выпуск из сердечка — мы три с лишним часа, кажется, проговорили про «буддиста» Доди Беллами, и, потом — про сам буддизм, про п(р)оиски духовности и про то, как во всем этом непростом навигировать. Я там в том числе рассказываю, как я пришла к буддизму (в большой степени рационально, через формальное познание, но еще и — отчасти через то самое сложно определяемое духовное, чему мне все чаще в последнее время хочется уделять больше своего внимания). Например, минут пятнадцать в бонусе мы говорим про отказ от «Я» (очень люблю эту тему), еще минут десять — о чуде возможности просто сидеть минут сорок на жопе, не вертеться и не скакать между делами и мыслями. Вот так.

«Фотографии котов, калифорнийский нью-эйдж и сплетни как искусство. За что мы любим „буддиста“ Доди Беллами» — вышел новый выпуск подкаста «Кроме шуток»!

Наша издательница Саша Шадрина, шеф-редакторка Лайма Андерсон, Катя Кудрявцева и приглашенная гостья Даша Митякина, пиар-менеджерка No Kidding Press, обсуждают «буддиста» и буддизм, завидуют отношениям Доди Беллами с Кевином Киллианом, вспоминают культы, вампиров и жалуются на дизлайки в телеграм-канале. Слушать на всех платформах.

Тем временем на Boosty уже висит новый бонусный эпизод — в пару к основному он посвящен духовности и религии. В нем Саша, Лайма, Катя и Даша обсуждают утрату, память, медитацию и практики осознанности. Выпуск доступен подписчикам тарифа «Не до шуток» и выше.

Вот еще — цитата из «буддиста», не верить каждой возникшей в голове мысли; суперспособность.

«Во вторник вечером Айлин Майлз читала в книжном Modern Times отрывок из нового романа «Инферно». Я уже много раз слышала, как она читает отрывки из этой книги, но мне не надоедает. Публика состояла из юных модных дайков, а также поэтов и художников постарше. После чтений мы с Айлин отправились пить чай в Ritual Cafe, а потом есть тако на ночь глядя. Разговор выдался восхитительно личным: сплетни, отношения, писательские проекты и как со всем этим жить. Когда я рассказывала ей о своих эмоциональных потрясениях, она слушала меня внимательно, с сочувствием. Айлин рассказала о духовных практиках, которыми занялась в последнее время, и заметила, что стоит ей их забросить, как она начинает верить тому, что у нее на уме. На прошлой неделе я размышляла об этой премудрости — не верить каждой возникшей в голове мысли. Я спросила ее, как она справляется с вторжением личного в рабочее пространство — то есть в психологическое состояние потока, необходимое для письма, — и она отреагировала так, будто не поняла вопроса. Похоже, Айлин ничему не позволяет туда проникнуть. Она по-прежнему мой кумир».

Начала в самолете читать «Путь дзэн» Алана Уотса с мыслью — ну, вот, снова я читаю попсовую книжку про буддизм. Но внезапно оказалось, что там куча интересных штук, вроде самых базовых, но при этом закрывающих какие-то лакуны в этой самой базе. Другими словами — основополагающих. Например, в подкасте про буддизм я говорила, что популярный нынче образ медитации как практики для успокоения, расслабления и всякой такой возвышенной и возвышающей осознанности, мне не близок — медитировать мне бывает тяжело, я часто сижу сквозь довольно непростые чувства (в нагрузку идет и СДВГ-related проблемы типа постоянного фиджетинга и прочего стремления к дофамину). Одним из таких базовых ответов стала идея, что мы вообще не очень привычны чувствовать любого рода дискомфорт и не пытаться ничего с этим сделать. Иными словами, непростые чувства — ожидаемы.

Еще одним — вот эта идея из Уотса:

«Вопреки распространенному мнению, сидячая медитация — это не духовное «упражнение», практика, направленная на какой-то неявный объект. С буддийской точки зрения это лишь правильный способ сидеть, и кажется вполне естественным оставаться в сидячем положении, если вам не нужно делать ничего другого и если вы не охвачены нервным возбуждением. Для беспокойного темперамента Запада сидячая медитация может казаться неприятной дисциплиной, потому что мы не умеем сидеть «лишь ради сидения», без угрызений совести, без мыслей о том, что нам следует делать что-то более важное, чтобы оправдать свое существование. Поэтому, чтобы умилостивить эту беспокойную совесть, сидячую медитацию приходится рассматривать как упражнение, дисциплину с неявным мотивом. Но тогда она перестает быть медитацией (дхьяной) в буддийском смысле, потому что там, где есть цель, где есть поиск и цепляние за результаты, не может быть дхьяны».

Короче, медитация — не особенная духовная практика, а буквально твоя повседневность сидения на жопе, когда ты избавляешься от помрачений и цепляния за эго. Ок, объяснение не является оправданием, but it still helps.

Мой внутренний монолог be like

Забавная статья о том, почему люди вдруг начали постить всякое личное в Линкдине.

(1) Ковид и изменение отношений с работой: представление о личном и профессиональном размывается, у нас появляется опыт разговоров об эмоциях с коллегами (этого было много в 2020-2021 году), плюс многие работают из дома и грань между домом и офисом перестает быть такой четкой.

(2) Поколенческий сдвиг: молодым людям проще шерить личное с коллегами. Отчасти, возможно, из-за предыдущего пункта (многие «вошли» в работу уже в новой реальности), отчасти — потому что опыт опубличивания своей личной жизни является частью нормы с детства; внутренние представления о том, о чем уместно рассказывать и на какую аудиторию, сильно изменились.

(3) Наконец, самый интересный пункт для исследователя медиа: современные соцсети вообще перестают быть пространством для разговоров о личном. В фейсбуке происходит неизвестно что; инстаграм стал площадкой для профессиональных блогеров, которые борются за аудиторию пассивных наблюдателей и лайкателей; тикток — отдельный жанр контента; твиттер (Х) — планомерно уничтожается Маском. Масштабы постинга в социальных сетях летят вниз; мессенджеры и групповые чаты захватывают внимание все больше.

Кто-то уходит в отдельные среды, не-социальные сети (calm tech, cozy web, slow scrolling, artisanal content и всякое такое), кто-то — в чатики и прочие закрытые формы коммуникации.

С Линкдином интересно: по сути, эта площадка годами просто содержала резюмешки и самовосхвалительные посты про работу. Людям было непонятно, что туда писать и зачем — и в итоге именно это отсутствие нормы и ожиданий и помогло людям просто начать писать всякое человеческое — и, неожиданно, получать всякую человеческую обратную связь. Платформа без культуры постинга оказалась куда более комфортным местом для постинга.

Еще в статье есть прикольные истории о том, как посты в линкдине имели последствия в реальной жизни — например, про чувака, который вел мемный аккаунт о постах в линкдине: он затроллил пост о разводе, который счел неуместным овершерингом. Но начальник автора поста нашел этого мемолога, позвонил его начальнику и высказал ему свое недовольство. Тут куча интересного: во-первых, что в профессиональном сообществе ставки довольно высоки; во-вторых, на платформе, пока еще очень тесно связанной с реальностью (все же там постят реальные люди о своих реальных, профессиональных жизнях — анонимности минимум, она и не ожидается), и спайка между постиком и жизнью еще очень сильна; в-третьих, в таких условиях за свои слова приходится нести вполне реальную ответственность — чего во многих других социальных и медийных площадках, наполненных персонажами и выдуманными персонами, анонимами и скрытыми за никами людьми, уже давно не происходит.

Интересно и то, что в функциональном до определенной степени пространстве овершеринг не становится брендом (как это происходит в других, заточенных на коммерцию или рынок внимания, соцсетях) — напротив, люди учатся поддерживать баланс между разными сторонами своей жизни (личной, рабочей, образовательной и тд) и коммуницировать более комплексно, что ли. Хотя это — всего лишь предположение.

Что это за вой на болотах? Это я впервые за кучу времени пишу пост про художественную книжку. Прочитала, агрессивно перелистывая страницы, «Семь мужей Эвелин Хьюго» — сделала я это, разумеется, из-за…

ВЕСЬ ЭТОТ ПОСТ СОСТОИТ ИЗ СПОЙЛЕРОВ. АБСОЛЮТНО ВЕСЬ.

пообещанной мне лесбийской драмы. Ну штош.

Итак: «Семь мужей» — это история о том, как неудачливая ворчливая юная журналистка (так же известная как «автору был необходим сюжетный костыль») была внезапно призвана таинственной мега-кинозвездой 50-х, чтобы написать её биографию, а потом продать её за огромные деньги. Большая часть книги — воспоминания Эвелин, упакованные в тщательную, но не слишком душевную дрочь на ночь, то есть на киноиндустрию раннего Голливуда. Платья, странные фильмы, сомнительные романтические и сексуальные выборы, махровый патриархат, светская хроника и сплетни, сплетни, сплетни — вот это вот все. И вот в этом вот всем — Эвелин Хьюго, чьим главным достоинством является грудь (а грудь Эвелин Хьюго является, по совместительству, главным достоинством этой книги, по мнению её авторки, которая каждый десяток страниц не забывает нам напомнить, какое у Эвелин Хьюго главное достоинство), зачем-то за жизнь перебрала аж СЕМЬ мужей. Зачем? Как же так? Кто её настоящая любовь? Истина раскрывается нам где-то в первой трети книги: на самом деле бОльшая часть мужей — это всего лишь вывеска, прикрывающая якобы вечную и бесконечную любовь героини к своей подруге и коллеге по кино-цеху Селии.

Звучит, на самом-то деле, ужасно увлекательно — и стилистически, и сюжетно. Но у «Мужей» есть огромная, на мой взгляд, проблема: на самом деле, на эмоциональном уровне, это лесбийская драма является всего лишь вывеской для описания отношений (зачастую ужасных, абьюзивных, нудных, неприятных, проходных или функциональных) секс-бомбы Голливуда с мужиками. То, что должно было стать сердцем и причиной всего сюжета (Эвелин и Селия), вышло картонным и ложным: с тем же успехом Эвелин всю жизнь могла любить столб или машину. И из-за этого всю книжку не покидает чувство, что ты стала жертвой какого-то мелочного обмана: тебе вроде не обидно по-настоящему, но при этом и непонятно, зачем, ну зачем кассир в Пятерочке подложил тебе ряженку вместо творожка? Глупость какая-то. В итоге отношения с мужиками Эвелин всю книгу обладают какой-то сермяжной, мерзкой истинностью, а якобы великая любовь к женщине написана откровенно на отъебись: никакие события в книге не показывают эту любовь, она лишь раз за разом озвучивается — как будто голос объявляет остановки, но поезд никуда не едет. В послесловии, в общем, авторка сама объясняет: ей пришлось доказывать, что можно сделать историю о семи мужьях убедительной. И в этом все дело: это история о мужьях, а не о женщинах, хотя на словах постулируется обратное.

Все это похоже на очередной кейс «это неплохая история или она просто гейская?». Потому что каждый сюжетный поворот внутри отношений, которые (якобы) являются ключевыми для книги, на самом деле а) надуманный б) предсказуемый и в) к третьему повторению — уже, честно говоря, занудный. Если бы мы представили на месте Селии мужика, об эту драму можно было бы сломать зубы — но, вероятнее всего, такая книга попросту не была бы написана по причине своей исключительной неисключительности. Использование gay-вотэтоповоротов для вау-эффекта, чтобы продать историю про семерых мужиков — ну, честно говоря, такое.

(Говорят, Netflix подобрал книжку для экранизации: если исправят эту шляпу и сделают отношения Эвелин и Селии хоть сколько-нибудь эмоционально убедительными — я на такой скорости выезжаю, вы себе не представляете).

(1/3) Читала (да, это был hate reading) статью на Доксе о том, мол, что не так с фразой «идите на терапию» и причем тут капитализм. Статья мне показалась поверхностной (ну да, корпорации отправляют несчастных сотрудников на КПТ-терапию вместо того, чтобы менять условия труда, которые загоняют их в депрессию, ну да, индивидуализация коллективных проблем, ну да, ну и) — но мне захотелось еще зарубиться за стоицизм (на плечах которого и стоит КПТ-метод).

Авторка пишет: «Философия стоицизма заключается в правильной работе с разумом. Согласно стоикам, мир предельно рационален и наши эмоции — тоже, поэтому им можно подобрать правильное, рациональное объяснение. Иными словами, проблема всегда в нашей голове. Чтобы быть счастливым, нужно концентрироваться на полезных мыслях, а все, что находится не в нашей власти, по возможности игнорировать».

Вроде как, ну примерно, правильно — но смысл абзаца получается такой: рациональное (в современном, просвещенческом смысле — научный, логический ум, избавленный от помрачений эмоций) рулит эмоциональным, просто раскидываешь ситуацию по фактам и не идешь на поводу у чувств, изи катка. Мол, просто измени мышление, забей на глобальные дефициты и мировую несправедливость, хочешь быть счастливым — будь счастливым. Звучит, короче, мудаковато. И в этом смысле — очень непохоже на то, что стоицизм из себя представлял.

Изначальные постулаты стоицизма в авторстве Зенона звучат по-буддистски: не позволяйте удовольствию или боли мотивировать ваши действия; принимайте каждое мгновение таким, какое оно есть; живите добродетельной жизнью, справедливо относясь к другим; живите в согласии с природой; судите о человеке по его поступкам, а не по его словам. Всякое такое. Чтобы вести благостную жизнь (достичь eudaemonia, состояния эвдемонии: жить в согласии с собой и с миром, со своими ценностями и смыслом — в отличие от гедонистического взгляда на счастье как на максимизацию положительных эмоций и минимизацию негативных), мы должны проявить волю и не поддаваться соблазну всяких блестючек (гедония) или страху смерти (который и заставляет нас цепляться за гедонию). И это различие между гедонией и эвдемонией на самом деле ключевое: гедония вращается вокруг нашего эго, я (я удовлетворяю свои потребности и избегаю боли для себя), а эвдемония невозможна без включенности в нечто большее (я строю что-то, что нужно не только мне одному, я отдаю свои силы чему-то внешнему. В буддизме, например — избавлению не только себя, но всех людей от страдания).

Стоицизм считает, что стремление только к удовольствиям является ключевым источником несчастья, потому что удовольствия непостоянны, конечны, их можно у нас отнять. Такое счастье зависимо от внешних условий, на которые мы редко можем повлиять. Это, в конечном итоге, ограничивает свободу, делает нас вечной жертвой обстоятельств.

(2/3) Альберт Эллис, создатель рационально-эмоциональной поведенческой терапии, принес в современную психотерапию идеи стоицизма: он считал, что эмоциональные проблемы вызваны не внешними событиями, а «нашими иррациональными представлениями об этих событиях». Эта идея была напрямую выписана у Эпиктета, философа-стоика, который топил за то, чтобы мы четко отдавали себе отчет в том, что нам подвластно, а что — нет, и переживали только о первых вещах: наших представлениях о внешних событиях, а не о самих событиях, которые непредсказуемы и изменчивы. Иными словами, например, если на нас наорала бабка в автобусе, и мы сидим злимся на бабку — мы привязываемся к событию внешнего мира, на которое мы не можем повлиять. Это страдание ума, и источник этого страдания — не бабка, а явление в нашем уме, то есть наше суждение, наше представление о бабке, о себе и о всей ситуации. И в нашей власти только одно — это представление изменить.

КПТ следует за той же логикой: наши эмоции — это наши чувства, которые мы осмысляем концептуально, через суждения, которые мы привыкли формулировать на основе прошлого опыта. И мы можем изменять наши суждения: не подавлять автоматические реакции (наорала бабка? пропишу-ка ей в кумпол), а концептуализировать их, описывать их логически (наорала бабка? хочу прописать ей в кумпол. а почему я так хочу? какое чувство вызывает во мне такую реакцию?). Это способ вырваться из не-агентного существования, где мы — просто безвольные исполнители собственных автоматизмов, которые сформировались бог весть когда и уж точно без нашего осознанного ведома. То, как мы испытываем какое-то чувство, неотделимо от контекста, который его вызывает: например, если у нас болит спина просто так, мы чувствуем себя старой развалиной; но если у нас болит спина после персонального рекорда по поднятию тяжестей, мы чувствуем себя классно. Это одна и та же боль, но контекст в этом смысле роляет — он буквально меняет нашу воспринимаемую реальность. А другой-то никакой и нет.

Поэтому стоическая практика — суть наблюдение за собой, своим мышлением и своими реакциями. Не для того, чтобы рационально их раскидать по полочкам — это просто техника; конечная цель — распознать свои деструктивные модели мышления и изменить опыт проживания жизни в пользу эвдемонического. Куда уже «вложено», как мы помним, нечто большее, чем я. И в этом смысле, конечно, стоицизм много к чему эффективно можно приложить, не только к психотерапии.

(3/3) Есть тут, видится, и потенциал для более высокоранговой философской зарубы. Стоицизм был довольно популярной философией, пока западный мир постепенно не подмял под себя сапог христианства. Христианская мораль и мировосприятие до сих пор является одной из несущих конструкций нашего миропорядка — многие ценностные структуры, институты и логики, которые мы не ставим под сомнение, мы получили из христианства. Мы знаем также, что протестантская этика принесла нам капитализм перепроизводства, капитализм вечной нехватки и недовольства достигнутым в противоречиво гедонистическом смысле (Макс Вебер). It’s only fair, получается, использовать стоические, буддистские, эзотерические и иные, отличные от христианства морально-этические философии, чтобы с этим побороться? Но это, конечно, уже очень гипотетический вопрос.

Мемы про стоицизм кстати супер!

(История про Эпиктета и светильник, цитата по «Как быть стоиком» Пильюччи Массимо:

Вот и у меня был железный светильник перед богами. Недавно я услышал шум в окошке и бросился туда. Вижу — светильник стащили. Я заключил, что стянувшего побудило к этому что-то не неубедительное. Так что же? Завтра, говорю, найдешь глиняный. Теряют ведь то, что имеют… Потому у меня и пропал светильник, что в бодрствовании вор был сильнее меня. Но он вот как дорого заплатил за светильник: за светильник он стал вором, за светильник стал бесчестным, за светильник стал звероподобным).

(1/4) Эндрю Хуберман в этом (двухчасовом! для сдвгешников! смело…) подкасте рассказывает в том числе про дофаминовую теорию СДВГ. А именно: что СДВГ вызван нарушениями в производстве дофамина, и это вызывает сложности с вниманием и самоконтролем. Мне стало интересно, все ли так, хм, линейно устроено? В итоге, представление у меня сложилось примерно такое.
Оригинальная дофаминовая теория СДВГ предполагала, что СДВГ вызван дефицитом дофаминовой функции, который приводит к уменьшению количества дофамина, приводя мозг в так называемое гиподопаминергическое состояние (Levy, 1991). Более поздние исследования показали, что снижение уровня дофамина наблюдается не во всех областях мозга, и некоторые области являются гипердопаминергическими (то есть, дофамина там больше, чем в норме) (Castellanos, 1997). Так порождается «качель» СДВГ: снижение уровня дофамина в одной части мозга (и невозможность волевым усилием сконцентрироваться на вещах, которые дофамин не приносят — невнимательность, трудности с фокусом) и повышение уровня дофамина в другой (подъем, гиперфокус на вещах, приносящих дофамин, сложности с контролем — импульсивность и гиперактивность) (об этом Хуберман рассказывает в подкасте, не буду делать вид, что понимаю нюансы).

Звучит убедительно, потому что: (1) симптомы СДВГ уменьшаются при лечении стимуляторами, которые блокируют механизм обратного захвата дофамина и (2) у некоторых людей с СДВГ наблюдаются отклонения в генах, ответственных за регуляцию дофамина. Эта теория предлагает валидное объяснение склонности зависимостям у людей с СДВГ (кофе, никотин, алкоголь, видеоигры и иные субстанции) — это погоня за дофамином, который помогает сконцентрироваться, и неумение себя оттормаживать и вовремя останавливаться.

(2/4) Как и с любой теорией, с этой можно поспорить. Например, в этой критической статье (Goron, 2009) автор обращается к ставшей нормативной связке в американской научной традиции: клинические дозы стимуляторов оказывают терапевтический эффект за счет повышения уровня дофамина и коррекции лежащего в основе СДВГ дефицита дофамина. Так как теория дефицита дофамина считается научным фактом, она поддерживает уверенность в том, что стимуляторы — это основное go to средство при СДВГ. Иными словами, получается в некотором смысле обратная зависимость: так как стимуляторы поднимают уровень дофамина, значит, у людей с СДВГ должен быть низкий уровень дофамина, чтобы стимуляторы работали. Interesting. Например, Горон цитирует исследование, где сравнивали эффект стимуляторов у взрослых с СДВГ и без СДВГ. Эффект на взрослых с СДВГ был меньше — и эти данные можно трактовать двумя способами (что авторы того исследования и сделали): возможно, у взрослых с СДВГ меньше дофамина (нужно добраться до нормы), поэтому эффект ниже; возможно, у взрослых с СДВГ больше дофамина (бейслайн выше), поэтому эффект ниже. Сам Хуберман отмечает, что более 30% молодого населения Америки сидит на стимуляторах — просто чтобы справляться с жизнью, которая с каждым годом все более и более требовательна к тому уровню фокуса и концентрации, который мы должны поддерживать день ото дня. Более позднее исследования с похожими результатами (которые показывают сниженное количество переносчиков дофамина в мозге у людей с СДВГ — и, как следствие, ставят вопросы о возможном наличии других дефицитов в мозге) тоже существуют. Иными словами, эта теория на деле мало что проясняет — скорее, описывает некоторую часть реальности.

Но главный недостаток теории дефицита дофамина в том, что она отдает однозначное предпочтение психостимулирующим препаратам перед другими медицинскими, психологическими и социальными подходами к работе с СДВГ — и, более того, до определенной степени «блокирует» изыскания в сторону иных точек зрения. Ведь все понятно: есть определенные дефициты в мозге; есть лекарство, которое их «исправляет». Так и хочется прошептать «заговор большой фармы», да и есть определенные сходства с теорией низкого уровня серотонина как основной причины депрессии и, как следствие, предпочтение в пользу очевидного фармакологического решения проблемы низкого уровня серотонина для работы с депрессией (для чего, кстати, так и не существует однозначно убедительных доказательств).

(3/4) Какие еще есть оптики?

Например, СДВГ как реакция на травму в детстве: у детей, которые растут в хаотичной, непредсказуемой среде, в результате пережитого могут развиться симптомы, похожие на СДВГ (как реакция на хронический стресс и травму). Кроме того, исследования показывают, что дети, которые подвергаются пренебрежению или жестокому обращению, имеют структурные различия в мозге, особенно в областях, связанных с вниманием, регуляцией эмоций и реакцией на стресс.

Например, СДВГ как культурное явление: что, если поведение, которое мы привыкли ассоциировать с СДВГ, на деле является вариацией нормы, которая просто считается менее одобряемой в некоторых культурах с высокими требованиями к упорядоченности и самоконтролю (а «западная» культура является именно такой)? Тогда и терапия, и тем более фармакология с раннего возраста — лишь инструмент «исправления» индивидов для соответствия общественной норме. Сюда же — возможная проблема с передиагностированием СДВГ — терапевты часто вынуждены опираться на рассказы из вторых рук о поведении ребенка (которые, конечно, культур-социально обусловлены представлением о том, как нормальный ребенок должен себя вести).

Например, СДВГ (и, на самом деле, многие другие расстройства подобного рода) как отпечаток устройства современной западной медицинской науки. По сути, у нас есть только два состояния: есть диагноз и нет диагноза. Мы живем в абсолютной бинарности: у тебя не может быть «СДВГ на пол-шишечки», нейробиологическая картина реальности такого не допустит. Но на деле сама реальность (как и набор симптомов и систем, которые мы могли выработать, чтобы купировать эффект этих симптомов на жизнь) может быть вовсе не бинарной.

(4/4) Это, как мне кажется, позволяет посмотреть на СДВГ не только как на «простой» химический дисбаланс в мозге, а как на сложноустроенное состояние, на которое влияет генетика, окружающая среда и жизненный опыт — что, как представляется, может дать куда более нюансированную картинку. Это, конечно, как и в случае с депрессией, не всегда хорошо: в конце концов, химический дисбаланс в мозге одного человека можно поправить таблеткой (со всеми этическими «но»). А вот проблему травматизирующего опыта взросления, являющегося массовым, или, еще хуже — нормативность социально-одобряемого поведения, ассоциирующегося с успехом, — решить в индивидуальном порядке уже нельзя, нужны куда более масштабные и системные действия (которые неизвестно еще, как дизайнить и производить, даже если не брать в расчет сопротивление структуры и мощнейший тренд на индивидуализацию и «разобщение» — но это, как обычно, «совсем другой разговор»).

Три недели этот пост пылился, потому что а) он не идеальный (хаха) и б) никак не получалось подобрать мем, приносящий Максимум Довольства (хехе).