÷÷÷
Эта осень, пышная матрона,
от мужского мира далека,
холодно приветствует с балкона 
квёлые охотничьи войска.
Это керамическое блюдо,
красочного слоя желваки. 
Это в парке тихая запруда, 
белая часовня у реки.
Это дней волнующая убыль,
перекличка лиственных пород:
наш-то отрок всё-таки не умер,
а восстал и вышел из ворот.
Он идёт по мокнущему лугу,
у него под мышкою псалтырь, 
и ему протягивает руку
тучевидный пахарь-богатырь. 
Это все вернулись с синя моря, 
побродив в египетской земле.
Это все живые снова в сборе,
и варенье к чаю на столе.

÷÷÷
Они похоронены где-то под Суджей, 
и русская плачет над ними ветла. 
А правда, хорош черепаховый супчик?
А правда, отменные перепела?
Пока особняк генерала Мазепы 
весельем гудит и звенит хрусталём, 
взлетают и падают наши укрепы 
и враг через балки идёт напролом. 
Они похоронены? Свалены в кучу, 
над ними глумится наёмный поляк. 
Над ними плывут чернозёмные тучи 
и нагло висит неприятельский флаг.
И все эти дни с генералом Иудой 
пирует лихой генерал Валтасар. 
И все эти дни, уповая на чудо,
мы ждём, что рассеется этот кошмар. 
И новые жизни кладутся в копилку:
победа придёт, несмотря ни на что.
И вновь сомелье преподносит бутылку 
какого-то очередного шато. 

÷÷÷
В ночи не крикнет кочет, 
не выглянет звезда. 
Родную землю топчет 
чубатая орда. 
Резвятся поросята, 
везде копытцев след.
Страна наша богата, 
порядка только нет.
Начальнику Генштаба
передают с нуля:
напрыгивает жаба 
на русские поля. 
А с ней ползёт гадюка 
поганить милый край.
Давай же, ну-ка, ну-ка,
паршивцев выбивай. 
Должны достигнуть цели 
за три-четыре дня.
Но тянутся недели -
чёрт не валял коня.
В душе не хватит мата 
сказать про этот бред. 
Страна наша богата, 
порядка только нет.
Глядели, рот разинув, 
ребята из села:
хотя бы сев озимых
успеем без хохла?
Под ливнем мокнет поле,
а пахарь в ПВР.
Хоть к зимнему Николе 
вернёмся, например?
Не знаем всех раскладов, 
там тайна велика.
А всё же выбьем гадов,
как в прошлые века.
Всех змей и скорпионов, 
тарантулов и жаб.
С небес летит трёхтонный
крылатый русский ФАБ.
Разгонит с курских грядок 
разноплеменный сброд.
И, может быть, порядок
в Отечество придёт.

÷÷÷
Им говорят: не покупайте китайцев, 
а они всё покупают и покупают. 
Китайцы ведь за полгода ломаются
и запчастей для них не хватает.

А куда девать боевые и за ранение?
Всё, что положено по контракту, 
не засунешь в задницу, как своё мнение.
Жгут карман, торопятся на растрату.

Вот ещё мысль была: присмотреть участок,
выстроить дом с воротами и забором,
выбрать невесту из местных наташ и настек -
а хватает только на шарабан с мотором.

Одним дают по деньгам, а другим по вере.
Мёртвые сраму не имут, живые своё возьмут.
Geely, Haval, Omoda, Changan и Chery.
Марьинка, Часов Яр, Соледар, Бахмут.

÷÷÷
Мой друг похож на ледокол,
он вам не траулер, не сейнер.
Пока здесь сад вишнёвый цвёл,
он пробивал свой путь на север.

Среди безлюдной красоты
он подчинён своей задаче.
Его подлёдные киты
считают богом, не иначе.

Но так ли он необходим
в высоких северных широтах?
Суда не следуют за ним,
отстали, в порт ушли на отдых.

А он не выбился из сил
и не утратил счёта вёснам.
Войдя в содружество светил,
он стал упорным и несносным.

Вокруг меня друзей полно,
они витийствуют и спорят,
но ледяное полотно
никто ножом своим не вспорет.

И вдруг ломается ледок
и трещинка бежит по лицам,
как будто слышится гудок,
обычно внятный только птицам.

И кто-то вспомнит: был такой,
пил водочку, ругался матом,
а стал как будто ледокол
и бедным сердцем движет атом.

÷÷÷
Присмотри за мёртвым пчеловодом,
чтобы ничего не натворил,
чтобы под цветочным небосводом
незнакомых слов не говорил.

Вот он в чёрной маске самурая
на участок ломится с угла,
будто в небе пасека вторая,
будто сам он звонкая пчела.

А на деле он похож на муху,
что попала в сети сентября.
Ты не верь его кривому слуху,
он зарвался, мягко говоря.

Пасечник хоронится за тыном,
ростом карлик, тенью великан.
Пасечник сигналит сивым дымом
мотоциклам и грузовикам.

А пора уже застыть колодой,
малой формой, мишкой из сосны.
Скромной мелколиственной породой
облететь, уняться до весны.

Тут такие дети ходят в школу,
тут такую музыку листвы
на альтах играют богомолы,
не щадя зелёной головы.

Тут такая дивная столица
в облаках купает алый флаг.
Не зазорно мёртвым притвориться,
даже если думаешь не так.

÷÷÷
Есть у звездолётчика мечта:
оказаться в баре с мухоглотом
в ТРЦ "Девятая верста"
перед галактическим полётом.

Не смотри, что он глотает мух,
запивая их черничным сидром.
Есть в нём рассудительность и дух,
что не снились вакуумным выдрам.

Не пойми откуда он такой,
из какого звёздного квадранта,
не герой и не антигерой
в вечном чине младшего сержанта.

На руки глядишь - мастеровой,
перепонки в масле и в тосоле,
но восьмиугольной головой
он постиг, чему не учат в школе.

Собеседник всем необходим,
он приходит к нам, под утро грезясь.
Собеседник нужен и морским
ёжикам с планеты Гистерезис.

Даже не всегда среди орбит,
а порой в дверях перед столовкой
так внезапно в сердце засвербит -
вот и он с магнитной мухоловкой.

Тут к нему и кинешься: "Родной!"
Не беда, что разного генома.
И восьмиугольной головой
он качает вроде метронома.

÷÷÷
Записывать такие вещи!
Иначе, пасынки утопий,
болящи и почти зловещи,
мы всё забудем, всё утопим
в большом холодном унитазе,
который вечностью зовётся.
Без полустрочки, полуфразы
мир не загнётся, не взорвётся.
Ходи, записывай за мною.
Плевать, что с нами будет дальше.
Я тоже слушаю земное,
мусоля синий карандашик.

÷÷÷
В осеннем свете фосфорическом,
в прохладный сумеречный час
молюсь о здравии психическом 
тех, кто не очень любит нас.

Они же в сущности не злобные,
не то чтоб в них вселился бес,
а просто с нами неудобно им,
куда сподручней было б без.

Подам священнику записочку 
за всех, кому я стал не мил,
кому нечаянно пиписочку 
или ещё что прищемил. 

Да попрошу у Троеручицы, 
чтоб поскорей пришла зима,
чтоб с ними вместе мне не мучиться 
от помрачения ума.

÷÷÷
Не понимаю толку в этих пьянках,
когда на живописном берегу,
у озера, при лодочных стоянках
готовится шашлык или рагу.

И коньячок взирает на паштеты,
и водочка танцует на столах,
а вдоль столов - художники, поэты
и режиссёры тоже при делах.

Как на подбор, мужчины бородаты
и женщины не в первый раз свежи.
Они родной духовности солдаты,
и фрейлины, и верные пажи.

О чём они сегодня травят байки?
О том, что рыбка - к белому вину
и как под звук всё той же балалайки
они сидели как-то на Дону,

в Карелии, в Сухуме, на Байкале
и пили за Россию, за народ,
как сообща духовности алкали,
а Л. - дала, но больше не даёт.

И я там был! Не там, но где-то вроде.
Холмы и ёлки. Может быть, Урал.
Пока я шарил взглядом по природе,
мне культуролог тихо подливал.

А я смотрел на юбки и на лица
и думал, как бывает иногда,
что впору мне сквозь землю провалиться
от нежности, как будто от стыда.

Какой нетворкинг вымутим в итоге?
Когда-нибудь хозяйка галерей
моё увидит фото в некрологе
и спросит: как, он разве не Андрей?

Мёд-пиво пил и утирал салфеткой
следы недиетической еды.
Умел на миг блеснуть остротой меткой
во дни народной гибельной беды.

И каждый раз дивился, как же просто
кончаются поездки по стране.
Смерть на миру имеет форму тоста.
Бессмертье - лишь с собой наедине.

÷÷÷
Работа всё не движется никак,
дай отдохнуть от умственных стараний.
Я так люблю цыганщину, блатняк
и чтобы скрипка пела в ресторане.

Расслабишься, и сердце защемит,
когда звучит простая шансонетка.
Я провалюсь в советский общепит,
как в таксофон ребристая монетка.

Передо мной меню былой поры,
но, как назло, в кармане ни дуката.
Не нужно мне жюльенов и икры,
я буду сыт дворовым пиццикато.

Советский быт, язвительный халдей,
сдающий посетителей в гэбуху.
Но музыка - простишь ли, Амадей, -
приятна моему плохому слуху.

Печальный Смеляков мелькает тут,
и Межиров бредёт с бильярдным кием,
и цинику Нагибину несут
огромную котлету а-ля Киев.

Пропой на бис хотя бы пару строк,
волшебница, и я в долги залезу.
А на пороге появился Блок,
и лысый лабух грянул "Марсельезу".

ЛЕНИНСКИЙ ЗАЧЁТ

1
Тот, снесённый в Киеве и Харькове. 
Тот, на чей гранитный лоб
низколобые плевали, харкали, 
на руинах празднуя флешмоб. 
Тот, напоминавший Чарли Чаплина 
маленький танцор под барабан, 
в голове отмеривавший тщательно,
сколько воли и каким рабам.
Тот, насквозь проехавший под пломбою 
неприятельские города.
Тот, грозивший миру красной бомбою, 
кажется, опять идёт сюда.

2
Евтушенко утонул в канаве.
Как я этого хотел, желал.
Евтушенко мы судить не вправе:
он велик, как марксов Капитал.
Его диски улетают на Горбушке,
его мерчем полон Черкизон,
где торгуют бывшие хиппушки, 
пересевшие на метадон. 
В полинявшей майке с Евтушенко 
мёртвый Ленин гонит по стриту. 
Присмотрись к природе хорошенько, 
ты его увидишь за версту.
В майке, а по-нашему в тишотке, 
с молодой огромной головой,
мёртвый Ленин - это парень чёткий
и порою кажется живой.
Он кричит живущим в тесной колбе, 
своего не видящим лица:
хватит, беднота, сидеть на полбе, 
не пора ль попробовать мясца?

3
Ленинские зачёты - 
большие зевоты. 
Школьные туалеты. 
Будем как туареги. 
В безлюбовной Сахаре
замотанные платками 
сбиваемся в караваны 
сдаём деньги на карабины. 
Сердце рвётся в набеги,
желудок погряз в хараме. 
Будем как туареги,
купленные хохлами.
Перед дверями харчевни
запах верблюжьего пота.
Так и не сдал кочевник 
ленинского зачёта. 

4
Бедные! Бежим, прихватив патронташ:
как там положение на фронтах?
Остров Врангеля захватил Деникин,
кто такой, поди ещё пойми.
Все сегодня бегают под ником, 
каждый третий мнит себя комбригом,
ордена расхватаны детьми.
Лёва Троцкий сел верхом на бота, 
делается грязная работа 
чистыми руками подлеца. 
В отраженьях не видать лица.
Как мы исчерпаем электроны?
Мёртвый Ленин обрывает телефоны,
плетью подгоняет телеграф. 
Дайте правды! Правда выше прав.

5
На фронте отрывают ноги,
а пришивают их в тылу.
Они мутируют в дороге 
от нашего к вашему столу.
Кость превращается в металл,
а мясо... там не нужно мяса.
Боец на койке не сломался,
читает марксов Капитал. 
Триста процентов! Нет таких
вообразимых преступлений...
Он не двухсотый и не пленный.
Он будет на чужих двоих
таким, как был - самим собой
и легче, может быть, по весу.
А у России - та же боль
в том месте, где была Одесса. 
"Нет преступлений, на которые 
под страхом виселицы не..."
К ночной больнице мчатся скорые
и пламя дыбится в окне.

6
Среди баб с шарманками-авоськами,
заслонивших дымный горизонт,
вижу тень товарища Подвойского.
Я спрошу товарища Подвойского:
чем он пахнет, чем воняет фронт?
Пахнет ли он жжёною резиной,
Родиной, сгоревшим букварём?
Пахнет ли походной медициной -
кокаином и нашатырём?
Я не знаю, как воняют трупы,
никогда ещё не нюхал труп.
Я звонил товарищу Цюрупе, 
он ответил про запасы круп. 
Преющим портянкам и рубахам 
трудно пахнуть так, как крем-брюле.
Говорят, что фронт воняет страхом:
этот запах слышен и в Кремле.
Со стены портрет в дубовой раме
говорит, качая бородой:
фронт воняет чьими-то деньгами:
дивидендом, прибылью, маржой. 
Бьётся, обрывая телефоны, 
мёртвый Ленин в клетке над Москвой. 
Где-то за ночные терриконы 
армия идёт в последний бой.

7
И Николай Второй как маятник Фуко,
когда так надо спать, но нифига не спится 
и тупо жмёшь на "обновить страницу",
но до утра всё так же далеко.

Предатель, патриот - не видно по лицу,
дворцовое зерно хомячат пораженцы, 
и Николай Второй как галка на плацу,
откуда навсегда ушли преображенцы.

Монархия моя - картошка в мундирках, 
республика моя - планета на шампуре,
и над Ливадией, повергнутою в прах,
встаёт аэростат в серебряной глазури.

÷÷÷
Я в разгар сентября укатил на зелёное море
посмотреть, где селились былые заштатные боги,
и какие в грядущем настанут словесные моды,
и какую мне песню поставят в конечном итоге.

Море слыло зелёным, но было на самом-то деле
светло-серым, стальным, желтоватым, жемчужным, свинцовым.
Ветер рвал бельевые верёвки без видимой цели,
в этой бешеной пляске я был неважнецким танцором.

Я учил мастерству, но учился, насколько возможно,
быть живым до конца: эта штука даётся со скрипом.
Я терзал молодых осторожно, позорно, безбожно.
Я боюсь, моя речь им порою казалась санскритом.

По утрам я бродил по песку волнового помола
и не видел ни яхт, ни баркасов, ни лодок, ни джонок.
Я в разгар сентября укатил на Азовское море.
(Кто назвал его синим, тот лжец и дешёвый подонок.)

Как тебе показать этот пляж, оскудевший телами,
гряды мёртвых медуз и уснувших до лета беседок?
Я проснулся до света, заевшую дверь протаранил
и в автобус пошёл, ключ от номера сдав напоследок.

÷÷÷
Вспоминаю запущенный быт
и усилие быть, не казаться. 
Но Василий Казанцев забыт,
не прославлен Василий Казанцев. 

Мой народ не возвёл его в культ,
не читает в метро и на даче. 
Я не жалую слова "манкурт",
только как тут сказать-то иначе?

Да, не гений, какого вовек 
материнская плоть не рождала.
Просто мыслил и жил человек. 
Жил и мыслил... а этого мало?

Сколько их по хрущёвским домам
и по брежневским башням родимым 
собирало блистательный хлам,
с крематорным растаявший дымом?

Сколько их и теперь по Руси
мастерит, маракует и петрит. 
"Что вам эта Гекуба?" - спроси.
Помолчат, ничего не ответят. 

Кто-то смотрит на нас с высоты,
различает Рифей и Пацифик.
В мир невидимый строит мосты
одинокий сибирский понтифик.

Мир невидимый, шар золотой 
нависает над утренней ленью.
Жаль, не хватит одной запятой, 
чтобы предотвратить столкновенье. 

÷÷÷
Закусочную "Атлантида"
водилы держат на плаву. 
Здесь кормят сытно, не для вида,
но я и так переживу. 

Хранит от ветра ткань-плащёвка, 
восходит осень над страной.
- Ужель та самая Кущёвка?
- Да где и быть-то тут иной?

Пугаться прошлого не стоит, 
не каждый местный - Цеповяз. 
Чуть что, гаишник-кубаноид 
спасёт империю и нас.

Зато вокруг степная воля,
от моря и до синих гор.
Учиться жить у дальнобоя 
ещё не поздно, гастролёр. 

Он принимает душ за двести,
он ест солянку и гуляш. 
Ему отчизна в каждом месте,
он в каждой точке свой и наш.

Он не зациклен на обиде,
не знает цели, только путь,
и нашей общей Атлантиде 
он не позволит утонуть. 

÷÷÷
Все бабы трахнуты. Вся наркота
прокурена, пронюхана, проколота,
и вот твоя последняя верста -
в стране, где толком не бывает холода.

Блюдёшь субботу, приобрёл семью -
унылое, но верное пристанище,
а брошенную скрипочку твою
терзают твои бывшие товарищи.

Таможня не на всё дала добро,
не вывезешь азарта, страсти, дерзости.
Оставлено в баулах серебро
молчания - на нём теперь всё держится.

Призвания отцепленный вагон
стоит вдали от оживлённых станций.
Ты в сентябре отметишь Новый год,
а января не станешь дожидаться.

÷÷÷
По парню, видно, плачет зона:
он выбрит, в кепочке - но он
поэтикою Аронзона
четвёртый месяц увлечён.

Он сам едва не стал поэтом,
его стихия позвала.
Но у него кликуха "Бэтмен"
и на районе есть дела.

Какие в мире неполадки,
он всё исправит, он один.
Вчера он вынес две палатки,
сегодня - книжный магазин.

У переулков нет закона,
уроды ждут у гаража.
Зелёный томик Аронзона
спасает сердце от ножа.

÷÷÷
Этот клоун выбился из сил,
и его прикончил конвоир. 
Жизнью за искусство заплатил 
престарелый клоун Казимир.

И на рыжей зоне беготня:
бьют в решётки, хлопают в тазы.
Бледное начальство беленя, 
режут вены красные носы.

Клоунесса, не марай лица 
кремом и лосьоном от морщин. 
Будь верна искусству до конца,
делай так, как я тебя учил.

Пусть прожектора над головой
светом ткут рекламу бакалей. 
Вспомни, как на пражской мостовой
мы играли дам и королей. 

Там нас принимали как никто,
сказывалась местная среда,
но улитка тащит шапито 
на себе в другие города.

Клоунесса, где твой аппетит?
Закажи в таверне каплуна. 
Жизнью за искусство заплатить -
выгодная сделка, шок-цена.

Ремесло сатиров и кривляк 
нас ведёт, как властная рука,
в дом любви, в ангар или в барак,
но везде утешат дурака.

÷÷÷
Не столько понимаешь, что к чему,
сколько заткнуться, замолчать не можешь
и молоко словесное творожишь 
и азбуки мельчишь величину. 

Забота, ограниченная ленью,
витийствует, вольготно ворожа,
и в буквах-будках смысла сторожа
заснули накануне ограбленья.

÷÷÷
Город сморщен, по краям обуглился.
Мы его сжигаем, как письмо.
Дымом задохнувшиеся улицы
мусорным самумом занесло.

Падал батальон за батальоном
замертво у этих чёрных врат.
Город будто был заговорённым:
от стены отскакивал снаряд.

Чародей под вечер слал ворону,
и ворона каркала во тьме:
"Русский воин, позабудь дорогу
в неприступный город на холме.

Здесь тебе прожгут затылок оловом,
немочью обвяжут, как ремнем".
Командир закуривал и сплёвывал:
"Ничего, ещё раз поднажмём".

Поднажали. Рухнуло заклятье,
и сквозь чёрный холод, чёрный жар
с четырёх сторон заходят братья
в обречённый город Угледар.

Сдаться в плен считайте высшим благом,
если жизнь хоть как-то дорога.
Хорошо горит под русским флагом
гордость неуёмного врага.

БМП елозит пыльным траком
по костлявым пальцам колдуна,
и немногим выжившим собакам
мы даём иные имена.