Одним из ярких впечатлений года назову концерт Национального филармонического оркестра под руководством Владимира Спивакова.
Я уже писал о недавнем вечере в зале имени Чайковского.
А позавчера случилось ещё одно чудо: Спиваков дирижировал оркестром, который исполнял музыку Чарли Чаплина. В это время на экране шли чаплинские «Огни большого города».
Разве можно придумать лучшее завершение декабря?
Об одном только думал - как бы и сюжет позабытый не упустить, и за Владимиром Теодоровичем наблюдать.
И тут случилось то, из-за чего технические службы Дома музыки, наверное, поседели: демонстрация фильма прервалась, экран, расположенный над оркестром, погас и на нем появились зловещее «No signal».
Музыка же продолжала звучать, оркестр играл, а Спиваков возвышался и повелевал, как будто не обращая внимания на технические неполадки.
Пленка в итоге вновь ожила, фильм пошел своим чередом.
В финале, как положено, прозревшая цветочница из «Огней большого города» узнала своего героя - спасшего её персонажа Чарли Чаплина.
Музыканты Спивакова сыграли последние такты и зал взорвался.
Рукотворное чудо!
И я ему свидетель.
Я уже писал о недавнем вечере в зале имени Чайковского.
А позавчера случилось ещё одно чудо: Спиваков дирижировал оркестром, который исполнял музыку Чарли Чаплина. В это время на экране шли чаплинские «Огни большого города».
Разве можно придумать лучшее завершение декабря?
Об одном только думал - как бы и сюжет позабытый не упустить, и за Владимиром Теодоровичем наблюдать.
И тут случилось то, из-за чего технические службы Дома музыки, наверное, поседели: демонстрация фильма прервалась, экран, расположенный над оркестром, погас и на нем появились зловещее «No signal».
Музыка же продолжала звучать, оркестр играл, а Спиваков возвышался и повелевал, как будто не обращая внимания на технические неполадки.
Пленка в итоге вновь ожила, фильм пошел своим чередом.
В финале, как положено, прозревшая цветочница из «Огней большого города» узнала своего героя - спасшего её персонажа Чарли Чаплина.
Музыканты Спивакова сыграли последние такты и зал взорвался.
Рукотворное чудо!
И я ему свидетель.
31 декабря 1958 года. Вечер. Через несколько часов пятьдесят девятый пробьет. Поднявшись в лифте, заслеженном талыми снежными разводами и елочной иглой, звоним в 431-ю квартиру нашего Кутузовского дома.
Катанян в черном приглядном сюртуке открывает дверь.
Арагоны уже там.
Потоптавшись в узкой передней, проходим к запруженному в переизбытке деликатесами столу.
Кинто с кружкой пива на картине Пиросмани завидуще щурится на ломящуюся на блюдах снедь. Лилина работница Надежда Васильевна тащит из кухни гору дымящихся румяных пирожков собственной выпечки.
⠀
У каждого прибора подарок стоит. У меня - флакон духов Робера Пиге «БАНДИТ». У Щедрина - мужской одеколон «Диор» и последняя французская пластинка Стравинского...
Это Эльза Юрьевна - Дед Мороз подарки из Парижа привезла.
С тех пор я предпочитаю запах «БАНДИТА» всей иной парижской парфюмерии. И запах чуден, и память дорога...
⠀
В застольном разговоре не обходим молчанием и мой шестилетний «ЗАПРЕТ НА ЗАПАД»…
⠀
Двенадцать ударов. В бокалах шипит и пенится шампанское «Вдовы Клико». Опять же из Эльзиного багажа. Все двенадцать ударов Арагон, не мигая, смотрит в глаза Эльзе. Лиля - на Васю. Мы с Родионом, обезьянничая, - друг на друга...
⠀
Чокаемся. Целуемся.
Будет ли новый год к нам добр?...
Майя Плисецкая.
Катанян в черном приглядном сюртуке открывает дверь.
Арагоны уже там.
Потоптавшись в узкой передней, проходим к запруженному в переизбытке деликатесами столу.
Кинто с кружкой пива на картине Пиросмани завидуще щурится на ломящуюся на блюдах снедь. Лилина работница Надежда Васильевна тащит из кухни гору дымящихся румяных пирожков собственной выпечки.
⠀
У каждого прибора подарок стоит. У меня - флакон духов Робера Пиге «БАНДИТ». У Щедрина - мужской одеколон «Диор» и последняя французская пластинка Стравинского...
Это Эльза Юрьевна - Дед Мороз подарки из Парижа привезла.
С тех пор я предпочитаю запах «БАНДИТА» всей иной парижской парфюмерии. И запах чуден, и память дорога...
⠀
В застольном разговоре не обходим молчанием и мой шестилетний «ЗАПРЕТ НА ЗАПАД»…
⠀
Двенадцать ударов. В бокалах шипит и пенится шампанское «Вдовы Клико». Опять же из Эльзиного багажа. Все двенадцать ударов Арагон, не мигая, смотрит в глаза Эльзе. Лиля - на Васю. Мы с Родионом, обезьянничая, - друг на друга...
⠀
Чокаемся. Целуемся.
Будет ли новый год к нам добр?...
Майя Плисецкая.
Лучше, чем сказала Татьяна Толстая про 1 января, пожалуй, и не скажешь.
Перечитываю всякий раз в первый день нового года.
ПУСТОЙ ДЕНЬ.
Это утро не похоже ни на что, оно и не утро вовсе, а короткий обрывок первого дня: проба, бесплатный образец, авантитул.
Нечего делать.
Некуда идти.
Бессмысленно начинать что-то новое, ведь еще не убрано старое: посуда, скатерти, обертки от подарков, хвоя, осыпавшаяся на паркет.
Ложишься на рассвете, встаешь на закате, попусту болтаешься по дому, смотришь в окно. Солнце первого января что в Москве, что в Питере садится в четыре часа дня, так что достается на нашу долю разве что клочок серого света, иссеченный мелкими, незрелыми снежинками, или красная, болезненная заря, ничего не предвещающая, кроме быстро наваливающейся тьмы.
Странные чувства. Вот только что мы суетились, торопливо разливали шампанское, усердно старались успеть чокнуться, пока длится имперский, медленный бой курантов, пытались уловить и осознать момент таинственного перехода, когда старое время словно бы рассыпается в прах, а нового времени еще нет. Радовались, как и все всегда радуются в эту минуту, волновались, как будто боялись не справиться, не суметь проскочить в невидимые двери. Но, как и всегда, справились, проскочили.
И вот теперь, открыв сонные глаза на вечерней заре, мы входим в это странное состояние – ни восторга, ни огорчения, ни спешки, ни сожаления, ни бодрости, ни усталости, ни похмелья.
Этот день – лишний, как бывает лишним подарок: получить его приятно, а что с ним делать – неизвестно. Этот день – короткий, короче всех остальных в году. В этот день не готовят - всего полно, да и едят только один раз, и то все вчерашнее и без разбору: ассорти салатов, изменивших вкус, подсохшие пироги, которые позабыли накрыть салфеткой, фаршированные яйца, если остались. То ли это завтрак – но с водкой и селедкой; то ли обед, но без супа.
Этот день тихий: отсмеялись вчера, отвеселились, обессилели.
Хорошо в этот день быть за городом, на даче, в деревне. Хорошо надеть старую одежду с рваными рукавами, лысую шубу, которую стыдно людям показать, валенки.
Хорошо выйти и тупо постоять, бессмысленно глядя на небо, а если повезет – на звезды. Хорошо чувствовать себя – собой: ничьим, непонятным самому себе, уютным и домашним, шестилетним, вечным.
Хорошо любить и не ждать подвоха.
Хорошо прислониться: к столбу крыльца или к человеку.
Этот день не запомнится, настолько он пуст. Что делали? – ничего. Куда ходили? – никуда. О чем говорили? Да вроде бы ни о чем.
Запомнится только пустота и краткость, и приглушенный свет, и драгоценное безделье, и милая вялость, и сладкая зевота, и спутанные мысли, и глубокий ранний сон.
Как бы мы жили, если бы этого дня не было! Как справились бы с жизнью, с ее оглушительным и жестоким ревом, с этим валом смысла, понять который мы все равно не успеваем, с валом дней, наматывающим и наматывающим июли, и сентябри, и ноябри!
Лишний, пустой, чудный день, короткая палочка среди трех с половиной сотен длинных, незаметно подсунутый нам, расчетливым, нам, ищущим смысла, объяснений, оправданий. День без числа, вне людского счета, день просто так, - Благодать.
Перечитываю всякий раз в первый день нового года.
ПУСТОЙ ДЕНЬ.
Это утро не похоже ни на что, оно и не утро вовсе, а короткий обрывок первого дня: проба, бесплатный образец, авантитул.
Нечего делать.
Некуда идти.
Бессмысленно начинать что-то новое, ведь еще не убрано старое: посуда, скатерти, обертки от подарков, хвоя, осыпавшаяся на паркет.
Ложишься на рассвете, встаешь на закате, попусту болтаешься по дому, смотришь в окно. Солнце первого января что в Москве, что в Питере садится в четыре часа дня, так что достается на нашу долю разве что клочок серого света, иссеченный мелкими, незрелыми снежинками, или красная, болезненная заря, ничего не предвещающая, кроме быстро наваливающейся тьмы.
Странные чувства. Вот только что мы суетились, торопливо разливали шампанское, усердно старались успеть чокнуться, пока длится имперский, медленный бой курантов, пытались уловить и осознать момент таинственного перехода, когда старое время словно бы рассыпается в прах, а нового времени еще нет. Радовались, как и все всегда радуются в эту минуту, волновались, как будто боялись не справиться, не суметь проскочить в невидимые двери. Но, как и всегда, справились, проскочили.
И вот теперь, открыв сонные глаза на вечерней заре, мы входим в это странное состояние – ни восторга, ни огорчения, ни спешки, ни сожаления, ни бодрости, ни усталости, ни похмелья.
Этот день – лишний, как бывает лишним подарок: получить его приятно, а что с ним делать – неизвестно. Этот день – короткий, короче всех остальных в году. В этот день не готовят - всего полно, да и едят только один раз, и то все вчерашнее и без разбору: ассорти салатов, изменивших вкус, подсохшие пироги, которые позабыли накрыть салфеткой, фаршированные яйца, если остались. То ли это завтрак – но с водкой и селедкой; то ли обед, но без супа.
Этот день тихий: отсмеялись вчера, отвеселились, обессилели.
Хорошо в этот день быть за городом, на даче, в деревне. Хорошо надеть старую одежду с рваными рукавами, лысую шубу, которую стыдно людям показать, валенки.
Хорошо выйти и тупо постоять, бессмысленно глядя на небо, а если повезет – на звезды. Хорошо чувствовать себя – собой: ничьим, непонятным самому себе, уютным и домашним, шестилетним, вечным.
Хорошо любить и не ждать подвоха.
Хорошо прислониться: к столбу крыльца или к человеку.
Этот день не запомнится, настолько он пуст. Что делали? – ничего. Куда ходили? – никуда. О чем говорили? Да вроде бы ни о чем.
Запомнится только пустота и краткость, и приглушенный свет, и драгоценное безделье, и милая вялость, и сладкая зевота, и спутанные мысли, и глубокий ранний сон.
Как бы мы жили, если бы этого дня не было! Как справились бы с жизнью, с ее оглушительным и жестоким ревом, с этим валом смысла, понять который мы все равно не успеваем, с валом дней, наматывающим и наматывающим июли, и сентябри, и ноябри!
Лишний, пустой, чудный день, короткая палочка среди трех с половиной сотен длинных, незаметно подсунутый нам, расчетливым, нам, ищущим смысла, объяснений, оправданий. День без числа, вне людского счета, день просто так, - Благодать.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Любимая песня на стихи Андрея Вознесенского про двухнедельное празднование Нового года в исполнении Александра Абдулова.
С первого по тринадцатое нашего января
Сами собой набираются старые номера.
Сняли иллюминацию, но не зажгли свечей
С первого по тринадцатое старых ищу друзей.
Словно двенадцать месяцев эти двенадцать дней,
Наверно, что-то сменится в жизни твоей и моей,
В эти двенадцать дней, двенадцать дней.
Я закопал шампанское под снегопад в саду,
Выйдем с тобою с опаскою, вдруг его не найду.
Нас обвенчает наскоро сказочная метель
С первого по тринадцатое и навсегда теперь.
С первого по тринадцатое нашего января
Сами собой набираются старые номера.
Сняли иллюминацию, но не зажгли свечей
С первого по тринадцатое старых ищу друзей.
Словно двенадцать месяцев эти двенадцать дней,
Наверно, что-то сменится в жизни твоей и моей,
В эти двенадцать дней, двенадцать дней.
Я закопал шампанское под снегопад в саду,
Выйдем с тобою с опаскою, вдруг его не найду.
Нас обвенчает наскоро сказочная метель
С первого по тринадцатое и навсегда теперь.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Это было бы слишком эгоистично с моей стороны, пересматривая видеозаписи, сделанные тайком в зале Чайковского во время концерта Владимира Спивакова и «Виртуозов Москвы», не поделиться одной из записей с вами, друзья!
Гендель!
Пассакалия из Сюиты Nº 7 для клавира соль минор!
Оркестровка «Виртуозов» сделала из этого произведения настоящее чудо.
И смотрите на Владимира Теодоровича! Музыка под взмахами его рук физически осязаема.
Гендель!
Пассакалия из Сюиты Nº 7 для клавира соль минор!
Оркестровка «Виртуозов» сделала из этого произведения настоящее чудо.
И смотрите на Владимира Теодоровича! Музыка под взмахами его рук физически осязаема.
Пересматривая эти дни любимые фильмы, то и дело ловил себя на мысли: опять мои передвижники.
Васнецов говорил, что слава для художника - это когда его картины помещают на коробки конфет.
Прежде, наверное, так и было.
А потом наступила эпоха сплошного телевидения. И репродукции появились на экранах.
Судя по всему, самым любимым у советских киношников был Иван Шишкин.
В «Джентльменах удачи», например, его «Утро в сосновом лесу», а в «Москва слезам не верит» - «Рожь».
Но настоящий пир передвижников эти дни в Третьяковской галерее на Кадашевской набережной, где проходит роскошная выставка.
Идти непременно!
А ещё приглашаю на наш арбатский квартирник о судьбах великих художников, чьи шедевры и на конфетах, и в кино, и в галерее, и в сердце.
6 февраля в 19:00
Подробности: 8916 3921292 WhatsApp / Telegram
Васнецов говорил, что слава для художника - это когда его картины помещают на коробки конфет.
Прежде, наверное, так и было.
А потом наступила эпоха сплошного телевидения. И репродукции появились на экранах.
Судя по всему, самым любимым у советских киношников был Иван Шишкин.
В «Джентльменах удачи», например, его «Утро в сосновом лесу», а в «Москва слезам не верит» - «Рожь».
Но настоящий пир передвижников эти дни в Третьяковской галерее на Кадашевской набережной, где проходит роскошная выставка.
Идти непременно!
А ещё приглашаю на наш арбатский квартирник о судьбах великих художников, чьи шедевры и на конфетах, и в кино, и в галерее, и в сердце.
6 февраля в 19:00
Подробности: 8916 3921292 WhatsApp / Telegram
Галина Уланова появилась на свет 115 лет назад, в городе на Неве, который как только ни назывался при ее жизни - родилась в Петербурге, жила в Петрограде, а наезжала уже в Ленинград.
Наезжала потому, что в 1944 году ей пришлось переехать в Москву. Сталин тогда собирал в Большом театре всех великих артистов и оперы, и балета.
А Москву Галина Сергеевна никогда не полюбила, говорила, что чувствует себя здесь в командировке.
Ее первым педагогом стала мама. Сама Галина Сергеевна танцевать не хотела, говорила, что ее буквально запихнули в училище. А не хотела потому, что видела, как родители, балетные танцовщики, чтобы что-то заработать в голодные послереволюционные годы, выступали в кинотеатрах. Снимали зимние теплые вещи, переодевались в концертные костюмы и выходили развлекать равнодушную, лузгающую семечки публику, томившуюся в ожидании начала киносеанса.
Мама на своем решении настояла и поначалу сама занималась с Галей, потом передала ее Агриппине Яковлевне Вагановой, сказав дочери: либо семья, либо балет.
Детей у Галины Сергеевны не было.
Жила она в высотке на Котельнической набережной. Это был ее главный московский маршрут на протяжении нескольких десятилетий: Большой театр - высотка на Котельниках.
Уланову называли великой молчальницей - она не любила говорить о себе... Неслучайно в ее библиотеке на видном месте стоял портрет Греты Гарбо - самой легендарной затворницы.
Галина Сергеевна вела дневники, но говорила близким: самое главное - успеть эти дневники уничтожить.
Ей это удалось. Дневники были сожжены.
Алексей Толстой сказал как-то:
- Ну что вы все называете её великой и гениальной... Она просто обыкновенная богиня.
Наезжала потому, что в 1944 году ей пришлось переехать в Москву. Сталин тогда собирал в Большом театре всех великих артистов и оперы, и балета.
А Москву Галина Сергеевна никогда не полюбила, говорила, что чувствует себя здесь в командировке.
Ее первым педагогом стала мама. Сама Галина Сергеевна танцевать не хотела, говорила, что ее буквально запихнули в училище. А не хотела потому, что видела, как родители, балетные танцовщики, чтобы что-то заработать в голодные послереволюционные годы, выступали в кинотеатрах. Снимали зимние теплые вещи, переодевались в концертные костюмы и выходили развлекать равнодушную, лузгающую семечки публику, томившуюся в ожидании начала киносеанса.
Мама на своем решении настояла и поначалу сама занималась с Галей, потом передала ее Агриппине Яковлевне Вагановой, сказав дочери: либо семья, либо балет.
Детей у Галины Сергеевны не было.
Жила она в высотке на Котельнической набережной. Это был ее главный московский маршрут на протяжении нескольких десятилетий: Большой театр - высотка на Котельниках.
Уланову называли великой молчальницей - она не любила говорить о себе... Неслучайно в ее библиотеке на видном месте стоял портрет Греты Гарбо - самой легендарной затворницы.
Галина Сергеевна вела дневники, но говорила близким: самое главное - успеть эти дневники уничтожить.
Ей это удалось. Дневники были сожжены.
Алексей Толстой сказал как-то:
- Ну что вы все называете её великой и гениальной... Она просто обыкновенная богиня.
Когда художник Симон Вирсаладзе принял решение вернуться из Москвы в Грузию, хлопоты по своему переезду он поручил сестре Елене. Та выбрала несколько вариантов и озвучила их брату по телефону: квартира в новом доме, апартаменты в старинном здании и, наконец, три комнаты в одноэтажном особняке, во дворе которого разбит сад с глициниями.
Как мне потом рассказывала племянница Вирсаладзе Манана Хидашели, решение дядя принял мгновенно. Он сказал:
- Бери с глициниями.
И хотя «удобства» находились во дворе, Вирсаладзе никогда не пожалел о своем решении. Наоборот, сумел сделать из бывшего детского сада, а именно это учреждение размещалось здесь до пятидесятых годов, настоящий шедевр.
Одну комнату художник разделил на кухню и туалет, а другие обставил старинной мебелью, украсил потолок библиотеки лепниной в персидском стиле, оборудовал уютный кабинет.
Именно в этих стенах появился «Спартак», один из самых великих балетов, поставленных Юрием Григоровичем. Не будет преувеличением назвать Вирсаладзе равноправным соавтором гениального хореографа.
Когда я первый раз переступил порог дома, где жил грузинский художник, то увидел на диване красного дерева – хозяин любил старину, в его коллекции много уникальной посуды, стекла, предметов обстановки – большую куклу Щелкунчика. И тут же услышал рассказ, как родился одноименный балет.
— Юра прилетел из Москвы, — вспоминала Манана Хидашели, которая сохранила в доме все в точности, как было при дяде. – Они слушали Чайковского и вслух фантазировали. В итоге появился балет, который я старалась не пропускать, то и дело летала в Москву в Большой.
Тбилисская улица, на которой жил великий художник, сегодня носит имя Вирсаладзе. А дом с глициниями именуют не иначе, как «Дом Щелкунчика».
Сегодня 116 день рождения Симона Вирсаладзе.
Как мне потом рассказывала племянница Вирсаладзе Манана Хидашели, решение дядя принял мгновенно. Он сказал:
- Бери с глициниями.
И хотя «удобства» находились во дворе, Вирсаладзе никогда не пожалел о своем решении. Наоборот, сумел сделать из бывшего детского сада, а именно это учреждение размещалось здесь до пятидесятых годов, настоящий шедевр.
Одну комнату художник разделил на кухню и туалет, а другие обставил старинной мебелью, украсил потолок библиотеки лепниной в персидском стиле, оборудовал уютный кабинет.
Именно в этих стенах появился «Спартак», один из самых великих балетов, поставленных Юрием Григоровичем. Не будет преувеличением назвать Вирсаладзе равноправным соавтором гениального хореографа.
Когда я первый раз переступил порог дома, где жил грузинский художник, то увидел на диване красного дерева – хозяин любил старину, в его коллекции много уникальной посуды, стекла, предметов обстановки – большую куклу Щелкунчика. И тут же услышал рассказ, как родился одноименный балет.
— Юра прилетел из Москвы, — вспоминала Манана Хидашели, которая сохранила в доме все в точности, как было при дяде. – Они слушали Чайковского и вслух фантазировали. В итоге появился балет, который я старалась не пропускать, то и дело летала в Москву в Большой.
Тбилисская улица, на которой жил великий художник, сегодня носит имя Вирсаладзе. А дом с глициниями именуют не иначе, как «Дом Щелкунчика».
Сегодня 116 день рождения Симона Вирсаладзе.
В продолжение темы гениального Вирсаладзе.
Проводил на днях экскурсию по квартире Майи Плисецкой.
Здесь в эти дни - камерная выставка уникальных кукол, которые создал Вирсаладзе для балета «Щелкунчик» в 1966 году.
Проводил на днях экскурсию по квартире Майи Плисецкой.
Здесь в эти дни - камерная выставка уникальных кукол, которые создал Вирсаладзе для балета «Щелкунчик» в 1966 году.
Друзья, благодарен за ваши теплые отклики на мою вчерашнюю телевизионную лекцию на канале «Культура».
Буду рад встречам на «живых» лекциях в феврале.
🥂Четверг, 6 февраля
Квартирник «ПЕРЕДВИЖНИКИ»
⏰ 19:00
🥂Понедельник, 10 февраля
Квартирник «ПАСТЕРНАК». В 135-й день рождения гения
⏰19:00
🥂Пятница, 14 февраля
Квартирник «ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ ДОМА РОМАНОВЫХ. Кшесинская и другие»
⏰19:00
Присоединяйтесь!
Подробности: 8916 3921292 WhatsApp / Telegram
Буду рад встречам на «живых» лекциях в феврале.
🥂Четверг, 6 февраля
Квартирник «ПЕРЕДВИЖНИКИ»
⏰ 19:00
🥂Понедельник, 10 февраля
Квартирник «ПАСТЕРНАК». В 135-й день рождения гения
⏰19:00
🥂Пятница, 14 февраля
Квартирник «ЗАПРЕТНАЯ ЛЮБОВЬ ДОМА РОМАНОВЫХ. Кшесинская и другие»
⏰19:00
Присоединяйтесь!
Подробности: 8916 3921292 WhatsApp / Telegram