СТИХИ ПРО ЗАЕК (№5)

В Литературном институте мне не раз приходилось оценивать поэтические переводы и даже судить соответствующие конкурсы (студенты – народ азартный), и я, хоть и не эксперт по этой части, все же брал на себя смелость высказывать кое-какие общеразумные соображения. Одной из самых распространенных неприятностей было то, что ребята, завороженные метром и рифмой, этой качающейся перед глазами серебряной ложечкой, забывали, что у многих стихотворений есть еще и смысл, – и жертвовали им в угоду по-разному понимаемой «красоте». Давайте посмотрим, как одно неудачно выбранное слово может полностью изменить весь смысл стиха, на примере одного совсем даже не студенческого перевода.

Есть у Эдгара По такое позднее стихотвореньице – «Аннабель Ли». Напомню его сюжет. Жила-была где-то у моря влюбленная парочка, их любви позавидовали ангелы на небе (видать, скучно им там), ну и не нашли ничего лучшего, кроме как уморить девчонку ледяным ветром. А герой, понятно, забыть ее не может, и кончается все так:

And so, all the night-tide, I lie down by the side
Of my darling, my darling, my life and my bride
In her sepulchre there by the sea –
In her tomb by the side of the sea.

Жуткая, вообще-то, история. Вдумайтесь: спит любимая в гробу (простите за эту неуместную ассоциацию, но как тут без нее), а безутешный любовник приходит на кладбище каждую ночь (и не днем ведь, как нормальные люди), залезает в склеп, ложится рядом и погружается в грезы о своей душечке, которая вот тут, под боком, и, очевидно, с каждой ночью становится все прекраснее и прекраснее. Это вам не цветочки на могилку принести; это чистый хоррор абсолютно в духе По, у которого любовь и смерть – неразлучные сестры.

А вот как выглядят эти заключительные строчки в переводе Рогова:

Много, много ночей там покоюсь я с ней,
С дорогой и любимой невестой моей –
В темном склепе у края земли,
Где волна бьет о кромку земли.

Это что ж получается? Покоюсь, да еще много ночей, – стало быть, покойник? Ну, помер и лежит рядом, прямо как Ромео с Джульеттой. Странно только, что стихи на том свете пишет да еще как-то сюда их переправлять умудряется, – ну ладно, поэт все-таки, они и не такое умеют.

Что помешало Рогову вместо там покоюсь я с ней написать я ложусь рядом с ней? Заодно и аспект глагола (кажется, так это называется) изменился бы на более подходящий. Наверное, ложусь выглядело для него недостаточно поэтично; не может же поэт просто лечь, как обычный человек, он может только упокоиться, даже если еще жив. Но По-то не постеснялся написать тут вполне обычное слово…

В следующем посте покажу, как с этим местом справились другие переводчики, – это тоже любопытно.

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№6)

Как нетрудно заметить, По присутствовал в нашей по-эзии с самого ее возникновения, но прославил его у нас своими переводами – а заодно и катализировал ими взлет своей собственной блестящей по-этической карьеры – не кто иной, как тогда еще сравнительно юный Костя Бальмонт (хотя к тому времени он уже чуть было не покончил с собой, прочитавши «Крейцерову сонату» – вот оно до чего книжки-то доводят!). С его версии и начнем.

И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей –
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.

Если этот саркофаг – фигуральный, то выходит, что героя Бальмонт просто похоронил. Точно так же поступил и Брюсов:

И всю ночь, и всю ночь не уйду я прочь,
Я все с милой, я с ней, я с женой моей,
Я – в могиле, у края земли,
Во склепе приморской земли.

Но даже если саркофаг земли и склеп земли означают лишь соответствующие объекты, находящиеся на приморской земле, выглядят оба перевода не очень удачными. Первый – потому что попробуйте-ка распростереться в саркофаге, и потом, прямо в гроб герой По, кажется, все-таки не залезал, это уж было бы как-то совсем неловко. А второй – потому что могила в первую очередь воспринимается как захоронение в земле, и заявление «я в могиле» звучит так, будто герой туда закопался (или его закопали уже мертвого).

Федоров высказался еще определеннее:

Вместе с ней мы одни —
сквозь все ночи и дни —
С дорогой и любимой невестой одни
Под тяжелом настилом земли
Там, в могиле приморской земли.

Жаботинский, перевод которого в советский сборник не включили (еще чего, сионистов всяких туда пускать), поддержал коллег в этой кровожадной трактовке:

Если ж ночь и темна — снова я и она,
Я, и друг, и сестра, и невеста-жена,
Тихо спим под покровом земли —
Где у берега спят корабли.

Но двое переводчиков, слава богу, все же оставили героя в живых. Впрочем, вариант Оленича-Гнененко еще допускает разные толкования:

Бьет ночной прибой – и я рядом с тобой,
С моею душой и женой дорогой, –
Там, в гробнице, где край земли,
Там, у моря, где край земли!

Самым же добросердечным (и единственным, кто выбрал глагол в форме, снимающей всякие сомнения) оказался Садовников, хотя из его перевода, увы, пропал оригинальный макабр:

Я расстаться с моей дорогой не могу
И всю ночь провожу на морском берегу,
На могиле родной мне земли,
Возле Аннабель Ли.

Ох, и трудная это работа – переводить стихи! Труднее, чем из болота тащить бегемота: у него, похоже, больше шансов уцелеть, чем у героя лирического стихотворения.

Обычно мы не рассказываем, какие тексты ждут наших курсистов на семинарах (и сами не всегда заранее это знаем), но на сей раз решили приоткрыть дверцу в наш новый немецкий теремок:

Тех, кто придет в нашу школу на весенний курс литературного перевода с немецкого, ждет интересная, плотная программа. Посмотрите, каких авторов ХХ и XXI века предлагает переводить Анна Кукес (https://perevodasart.ru/about#kukes):
ПРОЗА:
- фрагмент одного из детективных романов Ингрид Нолль, немецкой Агаты Кристи;
- Маттиас Наврат:
- Кристоф Магнуссон
ДЕТСКАЯ ПРОЗА:
- Франциска Бирман, фрагменты из двух книг о приключениях лиса-детектива Джеки Рыжика
НОН-ФИКШЕН:
- эссе Ульрике Мозер и/или Каролин Эмке
В зависимости от уровня и настроения участников семинара могут быть добавлены пьеса и стихи

Присылайте тестовые переводы (https://perevodasart.ru/test/) по адресу perevodasart@mail.ru до 15 февраля

В своем эссе How Should One Read a Book? Вирджиния Вулф пишет (для удобства перевожу): «Чтобы прочесть книгу правильно, надо читать ее так, как будто вы сами ее написали. Займите место не за столом рядом с судьями, а на скамье рядом с подсудимым. Станьте его напарником, его соучастником».

Переводчик выполняет эту рекомендацию не в переносном, а в самом прямом смысле: он действительно становится напарником, соучастником, подельником автора. Конечно, читая книгу впервые, вы можете краем глаза замечать ее недостатки, но если наступает момент, когда вы говорите себе: «Эта книга мне нравится и я хочу ее перевести», – в этот самый момент критическое мышление должно быть отключено до самого конца работы.

И это не так трудно, как кажется. Если, играя Отелло, вы хоть раз подумаете про себя: «Боже, какой он (= я) кретин!», то не сможете убедительно задушить Дездемону. Но ведь именно ради этого вы и вышли на сцену.

СТИХИ ПРО ЗАЕК (№7)

…Когда мы употребляем слово «текст», создается впечатление о линейной последовательности слов, подлежащих «воспроизведению», в то время как поэтическое произведение обладает огромным количеством вертикальных связей – в чем его главное отличие от прозы.

Вот тут хотелось бы с Григорий Михалычем чуточку поспорить – вернее, порассуждать об одно-, дву- или многомерности художественного произведения (кстати, само это слово как синоним перемножения подразумевает объемность). Мне кажется, идея вертикальности спровоцирована здесь внешним видом стихотворений, которые всегда стоят столбиком, как тушканчики. Но если под вертикальными связями понимаются внутренние переклички, прошивающие стихи насквозь, то их полно и в хорошей прозе. Какую бы форму она ни принимала – рассказа, повести или романа, – без этих внутренних сил, мгновенно действующих на расстоянии (кажется, в физике это называется entanglement), она тут же вырождается в унылую цепочку слов, бредущих друг за дружкой без всякого смысла и цели, в тот самый шекспировский tale told by an idiot, signifying nothing. Особенно отчетливо это видно на сочинениях малой формы: рассказ может сворачиваться ужом, кусая себя за хвост, или вертеться, как тот же уж, но уже на сковородке, или выписывать самые замысловатые кренделя, но цельность ему придают именно сквозные, нелинейные связи.

Оттолкнувшись от приведенной цитаты, я предложил бы немножко другую систему координат. Сквозные связи, «перпендикулярные» линейному развитию событий, назвал бы тоже горизонтальными – работающими, так сказать, по оси игрек, – а вертикаль, ось зет, оставил бы для тех связей, которые и впрямь выходят из плоскости произведения вглубь – в литературную традицию. И вот от них-то, пожалуй, поэзия действительно зависит гораздо сильнее, чем проза. Ведь там даже рифмы, и те наперечет: скажешь слезы, а читатель ждет уж рифмы розы, кровь всегда подразумевает морковь, и так далее; куда бедному поэту податься?

Конечно, и прозаики без обращения к традиции ничего толком написать не могут: отбери ее у нас, и мы все мигом растеряемся и потеряемся, как дети ночью в дремучем лесу. Но все же эти отзвуки, аллюзии и обертона действуют в стихах куда сильнее. Вот в этом и вправду можно увидеть серьезное отличие поэзии от прозы – и не зря такая большая часть книжки Кружкова посвящена именно проблеме вписывания переводных стихов в другую поэтическую традицию. Корни, истоки и, не побоюсь этих слов, отеческие гробы – вот курьи ножки поэтической избушки, без которых она не в силах не то что далеко убежать, но даже тронуться с места.

Чую, на этой бредовой картинке пора заканчивать.

NEVER SAY NEVER

В переводе как профессии все настолько туманно и расплывчато, что перед теми, кто начинает его (ее) осваивать, возникают два соблазна. Первый: согласиться с теми, кто считает и не стесняется заявлять, что учиться тут, в общем-то, нечему – ну разве что иностранный язык имеет смысл подтянуть – и достаточно просто любить это дело. Примерно по слову апостола Павла: любовь, мол, не перестает, хотя и знание упразднится. И второй: уцепиться хоть за какие-нибудь правила. Если во мгле, которая тебя окружает, светят пускай даже редкие маяки, плыть становится гораздо веселее.

С теми, кто уже поддался первому соблазну, спорить не хочется: опыт показывает, что переубедить их все равно невозможно. Жертвы второго более восприимчивы – надо просто вовремя их разочаровать. Покажу на одном примере, что кораблекрушения порой случаются и тогда, когда переводчик берет курс на самый (казалось бы) надежный маяк.

Кого из нас не учили тому, что нельзя повторять в переводе однокоренные или попросту одинаковые слова? Кого редакторы не били по рукам за два или три одинаковых слова в одной фразе? Мы быстро привыкаем подбирать синонимы, чтобы избежать этих повторов, но забываем, что иногда на них все и держится. Книжка Терри Пратчетта Monstrous Regiment начинается так:

Polly cut off her hair in front of the mirror, feeling slightly guilty about not feeling very guilty about doing so.

Ясно, что все обаяние этой стартовой фразы заключено в повторах, как в песенке «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я». Но вот опубликованный перевод (В.Сергеевой):

Полли отрезала волосы, стоя перед зеркалом, и почувствовала себя слегка виноватой из-за того, что ничуть этого не устыдилась.

Синонимы найдены, еще один повтор, ненароком возникший при переводе, убран (правильнее было бы написать «Полли отрезала себе волосы», но дальше уже есть себя) – а весь кайф пропал. Попробуем его вернуть:

Полли отрезала себе волосы, и ей стало немножко стыдно за то, что не стало очень стыдно за то, что она это сделала.

Страшно так написать, да еще в самом начале книги? Еще бы! Последствия мерещатся жуткие: редактор озвереет, забракует весь перевод, издатели внесут тебя в черный список, репутация будет безнадежно загублена… Словом, кошмар. Да и вышло-то не ахти, особенно из-за калечки она это сделала. Подрихтуем:

Полли отрезала себе волосы перед зеркалом, и ей стало немножко стыдно за то, что не стало за это ужасно стыдно.

Годится? Решайте сами. Призрак взбесившегося редактора, конечно, никуда не денется, но тут уж надо выбирать, с кем вы меньше хотите встречаться: с ним или с духом расстроенного Пратчетта…

Не знаю, как вы, а я страшно не люблю писать на английском в первую очередь из-за артиклей: сколько ни ломай над ними голову, все равно где-нибудь да ошибешься. При переводе с английского (или любого другого языка, в котором они есть) на русский эти козявки вроде бы не очень мешают, но если потерять бдительность, могут подложить переводчику довольно крупную свинью. На первой странице все той же книги Пратчетта в русском изводе (по-прежнему В.Сергеевой) есть такое описание:

Это была скверная гравюра, раскрашенная вручную, преимущественно в два цвета — синий и красный. Она изображала пожилую женщину; отвисший подбородок и слегка выпученные глаза могли навести иного циника на мысль, что кто-то сунул ей в вырез платья рыбу, но в этом странном, безжизненном выражении лица художник сумел передать нечто большее.

При внимательном чтении здесь настораживают два обстоятельства. Первое: физиономия человека, которому сунули за пазуху рыбу, едва ли будет выглядеть безжизненной (если только он не скончается мгновенно от шока). И второе: что-то уж больно буйная, а главное, нездоровая у автора фантазия! Если бы все это было написано от лица малолетнего хулигана вроде Тома Сойера, тогда другое дело, но здесь, кажется, не тот случай. Самое время посмотреть в оригинал:

It was a poor woodcut, hand-coloured mostly in blue and red. It was of a plain, middle-aged woman whose sagging chin and slightly bulging eyes gave the cynical the feeling that someone had put a large fish in a dress, but the artist had managed to capture something extra in that strange, blank expression.

Теперь все ясно: вместо «in a dress» переводчица прочла «in her dress»! И сразу все изменилось: безобидное сравнение противной тетки с одетой в платье рыбиной превратилось в поступок опасного социопата, к тому же еще и лишенного всякого чувства самосохранения (на портрете-то ни много ни мало герцогиня!). Всего одна буковка, а сколько неприятностей…

Свеженькое!
https://www.youtube.com/watch?v=RKu1VmTNPPI

Тема артиклей оказалась прямо-таки животрепещущей. Да оно и понятно: все эти неведомы зверушки, которых нет в русском, эти артикли, какой-нибудь там аорист или, прости господи, эргатив, конечно, производят ошеломительное впечатление, потому что открывают в мозгах дверцы, о существовании которых мы даже не подозревали. (А когда, скажем, артикль не стоит перед словом по-человечески, а прилепляется к его концу, как в болгарском или арамейском, – тут от изобретательности высших сил и вовсе дух захватывает.) Так что давайте еще чуточку пожуем эту тему – тем более что для этого не надо даже уходить все с той же первой страницы все той же книги Пратчетта.

Многие знают, что артикли иногда «переводятся» порядком слов в русском предложении. Фраза «В комнату вошел сантехник» говорит нам, что этот персонаж появляется на сцене впервые, а стало быть, в оригинале перед ним стоял неопределенный артикль; если же этот герой нам уже знаком, а значит, имеет при себе в оригинале артикль определенный, то в переводе надо писать «Сантехник вошел в комнату». И вот в переводе «Пехотной баллады» (так называется русская версия Monstrous Regiment) читаем:

Герцогиня смотрела на Полли со стены над кроватью.

Напрашивается вывод, что при слове duchess стоит определенный артикль. Так оно и есть:

The Duchess watched her from above the bed.

И тем не менее перевод неправильный! Почему? Да потому, что, несмотря на определенный артикль, Герцогиня упоминается здесь в первый раз; определенный же артикль означает не то, что мы с ней уже встречались, а то, что герцогиня это не абы какая, а вполне конкретная – об этом говорит и прописная буква, с которой она начинается. Поэтому и перевести надо было по-другому:

Со стены над кроватью на Полли смотрела Герцогиня.

Заодно и важная прописная сохранилась бы. В общем, это еще одно подтверждение того, что никаких жестких правил в переводе нет и главным инструментом переводчика остается не словарь и не сборник даже самых полезных советов, а мозги. Грустно, правда? Хотя как посмотреть…

ПЕСНЯ ОБ АРТИКЛЯХ

Не думай об артиклях свысока (с),
Наступит время – сам поймешь, наверное,
Зачем их надо ставить и когда,
Где верные артикли, где неверные…

Проходят без понятия года,
Проходят без него десятилетия,
И я не понимаю иногда,
Где первые артикли, где последние?

У каждого артикля свой резон,
Свои колокола, своя отметина,
Артикли раздают – кому позор,
Кому бесславие, а кому бессмертие!

Бывает без артикля только дождь,
Течет с небес вода обыкновенная,
И ты порой почти полжизни ждешь,
Когда поймешь его употребление…

Придет оно, большое, как глоток,
Глоток воды во время зноя летнего,
А в общем, надо просто помнить долг
От первого артикля до последнего!

Не думай об артиклях свысока,
Наступит время – сам поймешь, наверное,
Зачем их надо ставить и когда,
Где верные артикли, где неверные…

Лет этак несколько тому назад была у меня в фейсбуке такая серия – кажется, в десять постов, – где я разбирал трудности перевода отдельных фраз из разных книжек. Старожилы (или, как когда-то написала одна моя студентка, «седые сторожилы» – так и видишь грустных старичков с берданками), возможно, помнят. Ниже – пост, с которого та серия стартовала (mutatis mutandis), а дальше будет ее продолжение. Не знаю, хватит ли меня на второй сезон, но... лиха беда начало.

ОДНА ФРАЗА

Как многим известно, переводчики переводят фразами. Щелкают их по очереди, как орешки. Но вдруг попадается среди них одна, которая не желает раскусываться. Ты ее и так, и этак, – а она никак. В оригинале все понятно, а по-русски выходит какая-то околесица.

Это раздражает. Тебе ж надо норму выполнить – ну хоть пять-шесть тысяч знаков в день. А ты с одной фразой, в которой этих знаков от силы сорок, уже целый час возишься. И сколько ты такими темпами к ночи напереводишь – знаков пятьсот? Ладно, думаешь, потом еще помучаюсь, а пока оставлю черновой вариант.

So far so good. Заканчиваешь перевод – допустим, это всего лишь рассказ. Возвращаешься к той самой одной фразе, которая теперь уже стала ОДНОЙ ФРАЗОЙ. Но она по-прежнему тебе не дается! Проходит день, другой. Тебя злит уже не только она, но и автор (нельзя было попроще написать, что ли?), и заказчики (это я за их три копейки кровью харкать должен?), и читатели (ты тут пластаешься, а они все равно ничего не заметят), и ты сам (куда смотрел, когда брал?). Наконец думаешь: да гори она синим огнем! Вот хоть так напишу – кривенько, ну да ничего, авось сойдет.

Отправляешь редактору. Через пару дней звонит. Говорит: вроде бы все нормально, но есть ОДНА ФРАЗА…

Не прокатило.

И все начинается снова. ОДНА ФРАЗА над тобой издевается. Глумится. Ты терпишь. Но вдруг в одно прекрасное утро встаешь – и вот он в голове, вариант! Не фолкнер, конечно, но вполне приемлемый. Где он раньше-то был? Уф…

Вот я и придумал этот… проект, что ли? ОДНА ФРАЗА. Время от времени буду публиковать анализ одной фразы с существующими, если они есть, и возможными вариантами ее перевода и их обсуждением. Фразы эти буду брать иногда у всем известных авторов, иногда у не очень, а иногда и у совсем не. Иногда они будут довольно длинными и замысловатыми, а иногда – коротенькими. Но главная цель этой затеи, честно говоря, не в том, чтобы продемонстрировать приемы борьбы с заковыристыми фразами (хотя будет и это), а скорее в другом: показать, какие разные соображения выступают на первый план при переводе всего лишь ОДНОЙ ФРАЗЫ. И вот это очень важно.

Потому что каждая фраза – это и есть ОДНА ФРАЗА.

ОДНА ФРАЗА (№1/2)

The sun is always just about to rise.
(Kim Stanley Robinson, 2312)

Это первая фраза фантастического романа, который начинается с блестящего – это слово тут особенно подходит – описания восхода на Меркурии. И каждый раз, когда мне присылают перевод этого отрывка (мы начали разбирать его на семинарах не так уж давно), я на ней зависаю. По смыслу вроде бы все просто, но, пытаясь поправить не слишком удачные версии ее перевода, а главное, обосновать свои претензии к ним, я сразу же вязну в болоте сравнительной грамматики, куда в обычной жизни предпочитаю не соваться, а хорошего варианта нет и у меня самого. Из болота тащить бегемота – работа, как известно, трудная, но даже этот маленький бегемотик никак не хочет оттуда вылезать.

В чем здесь проблема? Она хорошо видна уже на примере единственного (насколько мне известно) опубликованного перевода, принадлежащего А. Грузбергу – любители Толкина должны помнить эту фамилию:

Солнце всегда вот-вот взойдет.

Объяснить, почему он неправильный, довольно сложно. Да и надо ли? Во всяком случае, ясно, что «Солнце вот-вот взойдет» – фраза нормальная, но все портит слово всегда. Сначала мне показалось, что оно в принципе не может сочетаться с глаголом совершенного вида в будущем времени, но потом я вспомнил, что такое бывает – как во фразе «Он всегда что-нибудь да придумает». Потом я решил, что дело не столько в глаголе – хотя время, похоже, нужно настоящее, – а в сочетании всегда с вот-вот. Но даже если оставить от варианта Грузберга только начало, непонятно, как его продолжить. «Солнце (здесь) всегда готово взойти?» Но это выглядит каким-то нездоровым рвением со стороны нашего светила. И сразу вспоминается знаменитое пожелание Раневской, обращенное к пришедшим помогать ей по дому пионэрам…

А дополнительная трудность состоит в том, что это первая фраза – короткая и эффектная, и желательно эти ее свойства при переводе не потерять. Кое-какие идейки у меня, конечно, есть, но не хочу мешать вам мучиться.

Попробуете?

Несколько слов вдогонку. Спасибо всем, кто попробовал перевести эту трудную фразу: гораздо лучше попробовать и обломаться, чем сидеть с кислой миной и критиковать других, как это делал я. Тем более что были и неплохие попытки – вы сами все видели.

Прежде чем сказать, как поступил бы я сам (промолчать было бы нечестно), добавлю еще несколько соображений, которые стоило бы принять в расчет. Во-первых, фраза начинается с солнца, а это главный герой отрывка, да и вообще капитальная вещь, которая сразу бьет читателя по глазам и настраивает на такой, что ли, возвышенно-мифический лад. Хотя бы поэтому в переводе не стоит употреблять фразеологизмы вроде «на подходе» или «на низком старте» и даже слова с разговорной окраской вроде «чуть-чуть»; надо сразу брать нейтрально-солидный, основательный тон.

Во-вторых, в чате совершенно справедливо заметили, что в оригинале мы имеем пятистопный ямб. Я уже столько раз твердил, что проза – это каша из поэтических отрубей, что сам себе надоел, но стоило на минутку об этом забыть, как вы напомнили – и правильно сделали. Надо ли в точности сохранять этот размер? Конечно, нет. Попытка соблюсти в переводе эквиритмичность сразу связала бы нас по рукам и ногам так, что мы бы и не пошевелиться не смогли. Нужно просто постараться сделать свою фразу а) недлинной, б) желательно без или с минимумом знаков препинания и в) ритмичной по-своему. Ведь зачем этот ямб автору? Это мотор, который заводит всю машину. Раз-два-три-четыре-пять – и вот вагон не спеша тронулся, и за окном уже скользят виды Меркурия. К тому же чеканность первой фразы добавляет в атмосферу торжественности…

Кстати, это помогло мне разрешить для себя одну маленькую загадку. В моих вариантах перевода все время появлялось слово здесь, которого в оригинале нет, и я вдруг понял, почему: оно нарушило бы ритм! Смотрите:

The sun here is always just about to rise.

Возможно, сначала так и было, но потом Робинсон заметил ухабчик и убрал из фразы here.

А теперь – какие я предлагаю варианты? Честно скажу, что с солнцем в начале у меня что-то не клеится. Ну разве что так:

Солнце здесь никогда не уходит (не скрывается, не прячется) надолго.

Проще переиначить фразу, сохранив ее смысл:

Ночи здесь всегда скоротечны.
Восхода никогда не приходится ждать долго.

Употреблять слово рассвет нельзя: светает там, где есть атмосфера, а на Меркурии ее практически нет.

Ну вот. Осталось только напомнить, что никакие переводы не бывают безупречными и единственно правильными. Даже мои…

Ловко я спрятался в домик, правда?

upd: Я плохо изучил матчасть. Вариант со скоротечными ночами снимается, поскольку сутки на Меркурии очень длинные, да и вообще солнце движется очень странно, иногда даже петлями. Лучше с этим не связываться )
В других вариантах никогда (так же как always в оригинале) не абсолютно, а относится только к периодам пребывания на открытой поверхности людей, вышедших посмотреть на восход.
В общем, все сложно...

…И тут мы снова возвращаемся к вечной и болезненной теме – нашего кпд.

Если мордоваться по три дня – ну пусть даже по два часа – с каждой фразой, попутно изучая небесную механику, то на черновик небольшого рассказа будет уходить минимум пара месяцев. Без выходных. Не считая редактуры. А о романе и говорить нечего…

Но поначалу это, увы, неизбежно. Вы ни в коем случае не должны сразу приходить в издательство, и такая (ради корректности сменю на минутку пол): я хорошо знаю язык, дайте мне роман, и они такие: ну на. Этим вы выжжете у себя на плече лилию халтурщицы, которую потом можно будет удалить только вместе с кожей. Издателям-то по хрен, а вам с этим жить.

Учиться, как известно, необходимо весь свой век, и даже это не избавляет нас от грустной перспективы умереть дураками. Но первый, пусковой период критически важен – а он в нашем деле долог и мучителен. Наш внутренний писатель, этот бестолковый неумеха, соображает чрезвычайно туго, но если уж удастся что-нибудь ему вдолбить, он не забудет этого никогда – и понемногу научится быстро совершать привычные действия, задумываясь только в самых ответственных местах. А до тех пор приходится двигаться со скоростью черепахи – или, вернее, нашего школьного тотема, улитки. (Знаете, чем улитка отличается от черепахи? У нее не такой твердый панцирь.)

Надо просто выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым. И тогда – рано или, с большей вероятностью, поздно – вы обязательно получите скупую телеграмму примерно такого содержания: «Ты молодец, шарашь дальше. Целую, жизнь».

Вот черт возьми, не хотел же писать манифест!

Английский (проза) на этот раз вчистую проиграл по набору другим языкам. С одной стороны, это не может не радовать: надоела его гегемония. С другой, хороших книжек на английском пока еще не меньше, чем на любом другом языке, и кто-то же должен их переводить! Так что приходите. Ну и у французов с итальянцами до конца месяца еще отыщется местечко.

Мы почти готовы к началу весеннего семестра. Набор на курс перевода английской поэзии (руководитель Григорий Кружков) временно закрыт (мы сохраним опоздавшие заявки на будущее, если оно будет), на курс перевода немецкой прозы (руководитель Анна Кукес) заявки будут приниматься на свободные места, если таковые появятся в процессе комплектования группы. До 28 февраля принимаются заявки на курсы перевода
- английской прозы (ведут Виктор Голышев и Владимир Бабков)
- французской прозы (ведет Наталья Мавлевич)
- итальянской прозы (ведет Анна Ямпольская)
- французской поэзии (ведет Елена Баевская),
а также на спецкурс Владимира Бабкова «Как писать с(т)ильно»
Подробнее о нашей школе и условиях приема https://perevodasart.ru/

https://vk.com/video-227368609_456239042

Есть два вечных вопроса: о смысле жизни и о переводе имен в «Гарри Поттере». На оба не существует исчерпывающих ответов, но кое-какие ориентиры в ответе на второй из них мы с Лешей, магом видеосъемки и давним ценителем Волшебной Вселенной Джоан Ролинг, все же попытались нащупать. Мне приятно, что в каком-то из дальних закоулков Хогвартса висю, то есть вишу, и я – в камзоле и совсем как живой.

И вот что внезапно пришло в мою напудренную голову: ведь я знаю многих людей, которые почитывают и даже перечитывают Пулмана, грустят вместе с Гейманом, рыдают над Ролинг и прутся от Пратчетта, – так почему бы не провести для них курс перевода фэнтези? В конце концов, у троих из этой четверки я сам брал уроки волшебства.

Причин забраковать эту идею я не нашел, а потому сообщаю поклонникам магии любого цвета, что в ближайшее время на нашем сайте появится подробная информация о новом курсе. Мы его еще дополнительно проанонсируем. А Набитый Нюхль живет здесь.

Авада кедавра! Трансферамус!

Репосты приветствуются.

Наконец-то я увидел, как выглядит мое истинное "я"! 👇 А может, оно и ваше? 🙂

Обещанный курс перевода фэнтези с английского уже на старте, заявки с тестовыми заданиями (https://perevodasart.ru/test/) принимаются до 10 марта