Довлатов в своей посмертной публикации («ИЛ» 1990, №9 – а умер в августе того же года) высказался так:

«Переводческая деятельность в Союзе и на Западе — это абсолютно разные отрасли. Все разное — проблемы, стимулы, механизмы.
Советская переводческая школа гремит на весь мир. В Союзе переводчик — фигура. Эта профессия долгие годы была, что называется, убежищем талантов. <...> То есть уровень художественных переводов рос за счет отечественной литературы в целом.

<…> Итак, тиражи огромные, работа переводчика сравнительно хорошо оплачивается. Лучшие из них — Райт и Кашкин, Хинкис и Маркиш, Сорока и Голышев — популярные люди».

Не будем снова и снова с грустью перечитывать последний абзац, опять и опять убеждаясь, что с нынешней реальностью он не имеет ничего общего. Лучше порадуемся тому, что один из названных в нем некогда популярных людей ( а кому сейчас знакомы все эти фамилии или хотя бы некоторые из них? вряд ли многим), один из корифеев золотого века перевода отмечает сегодня красивую дату – две поставленные на попа (или на попу) бесконечности.

Посвященную переводу заметку, из которой взята цитата, Довлатов с его невероятным литературным чутьем озаглавил очень точно: «От сольного пения – к дуэту». Да, только тренированное читательское ухо может различить за вдохновенным тенором авторов таких замечательных книг, как «Вся королевская рать» Уоррена, «Над кукушкиным гнездом» Кизи, «Свет в августе» Фолкнера, «Макулатура» Буковски и еще десятков других, негромкий баритон Голышева – но он звучит там, и именно благодаря ему эти книги, раз прочитанные, остаются незабываемыми, а наша отечественная школа перевода – великой.

С днем рожденья, дорогой Виктор Петрович!

Маленький комментарий к результатам опроса.

Читать хорошую нон-фикшен – большое удовольствие. Обсуждать ее с умными людьми – прекрасное интеллектуальное развлечение. Хорошая нон-фикшен тренирует мозг и расширяет сознание; она даже может рассказать, как устроен мозг, и объяснить, что такое сознание.

Но вот что странно. Про бедную дурочку (или не дурочку), которая вышла замуж за человека с некрасивыми ушами и бросилась из-за этого под поезд, ты не забудешь никогда. Летучего бородатого карлу, который уволок из-под венца чужую невесту, будешь помнить до гробовой доски. Свихнувшийся на рыцарских романах чудак в металлоломе будет скакать на своей кляче по твоим извилинам, пока в них не погаснет последний электрический импульс. Сотни и тысячи выдуманных историй запоминаются накрепко, порой с самыми мелкими подробностями. А как возникла Вселенная, прочти хоть сто раз – и это все равно вылетит у тебя из головы. Ну, бабахнуло там что-то, разлетелось вдребезги… Как на Земле зародилась жизнь, что будет с климатом, чем нам грозит искусственный интеллект – все это жутко интересно и, разумеется, невероятно важно, но вот поди ж ты, никак не хочет удерживаться в памяти.

В чем тут секрет, я не могу внятно объяснить. Разве что в том, что нон-фикшен заставляет работать только (или по крайней мере в основном) мозги, а фикшен – еще и что-то другое, условно называемое душой? Или для того, чтобы история произвела на нас сильное впечатление, ей обязательно надо произойти пусть и в похожем на наш, но все-таки выдуманном мире? При переводе, во всяком случае, это очень чувствуется. Какой бы сложной, умной и прекрасной ни была нон-фикшен, по сравнению с худлитом она всегда ощущается плоской, двумерной, монохромной – как графика в сравнении с живописью.

Вот бы найти такую научно-популярную книгу, где все это растолковано. Только вот досада: даже если найдешь и прочтешь, назавтра уже не вспомнишь.

Иногда артикли ставят перед переводчиками буквально неразрешимые задачи. Вот любопытный пример.

Как будет по-английски «Живые и мертвые»? Правильно, The Living and the Dead. А «Униженные и оскорбленные»? Верно, Humiliated and Insulted. В первом случае А и Б противопоставляются как минимум по смыслу, а на английском благодаря артиклям еще и грамматически. Во втором А и Б относятся к одной и той же категории, и снова на английском об этом говорит уже грамматика, а на русском спасает смысл (кто из нас, русскоязычных, не знает правила: падающего толкни, униженного оскорби?).

Но как понять, что в названии «Прекрасные и проклятые» имеются в виду не разные люди, а одни и те же? Здесь А и Б на первый взгляд антонимичны. Фицджеральдовское The Beautiful and Damned выглядит интригующе парадоксальным, но в русском вся мефистофельщина пропадает. Чтобы передать ее, надо «перевести» отсутствие артикля при Б, но как? Не писать же на обложке «Прекрасные, но проклятые», или «Прекрасные и вместе с тем проклятые», или «С одной стороны, конечно, прекрасные, однако с другой…»...

Великий и могучий, а с такой козявкой справиться не может.

Ночью, как известно, надо спать. Но иногда не спится и думается (как эти русские глаголы умудряются обходиться без действующего лица – сами себя не спать, сами себя получать и думать?) – думается примерно такое:

Перевод – это искусство имитации, подражания разным писателям. Но и сами писатели учатся писать, подражая тем, кто это уже умеет, – люди просто не знают другого способа научиться чему бы то ни было. Это относится ко всем умельцам, ко всем ремесленникам и художникам как в узком, так и в широком смысле.

Когда в следующий раз будете в Барселоне, зайдите в музей Пикассо. Вы увидите, что его ранние картины вроде «Первого причастия» – это вполне традиционная мазня, и только через десять, пятнадцать, двадцать лет из нее постепенно вылущивается то махровое, голимое пикассо, в котором больше нет ничего человеческого. А ранний Кандинский? Все великие художники когда-то были людьми.

Где-то я вычитал (не у Пинкера ли?), что говорить – привычное для нас занятие; за миллионы лет в нашем мозгу уже проторились все необходимые для этого дорожки. Но писать – занятие абсолютно противоестественное и потому чрезвычайно трудное. Кажется, все мы с детства что-нибудь да пишем. Но если посадить за рояль того, кто не обделен музыкальным слухом и способен терпимо спеть про клен его опавший или что там нынче поют, разве он заиграет сразу не то что как Брубек или Рахманинов, но хотя бы как средненький второкурсник Гнесинки? Все наши школьные сочинения и посты в соцсетях – это чижик-пыжик одним пальцем.

Писателям еще не так тяжело: сначала они подражают другим, потом создают свой стиль и более или менее к нему привыкают. Но переводчикам, навечно застрявшим на инфантильной стадии подражания все новым и новым взрослым, приходится гораздо сложнее. Если у переводчика за работой не идут из ушей тоненькие струйки дыма, это плохой переводчик. Мозг в процессе перевода должен работать натужно, с перебоями, как перегретый двигатель, – но работать. Заглохший мозг скатывается в подстрочник, как шарик в лунку – в ту самую, где уютно лежат мозги опытных товарищей, выдающих на-гора и заподлицо по дюжине и больше страниц в день.

Девяносто процентов правки, которую хороший редактор вносит в продукцию начинающего переводчика, не имеют никакого отношения к авторскому стилю; это просто налаживание приличного русского. Но это совершенно нормально, иначе и быть не может. Так что все эти переживания: ой, я никуда не гожусь, да как же это у меня ничего не выходит, – пустая трата времени и нервов.

Хорошо писать – противоестественно. Но хорошо писать каждый раз по-новому противоестественно вдвойне. Когда улитенок начинает ползти, его бедную маленькую ногу ранят все крошечные камешки и веточки. Но если он ползет и ползет, превозмогая боль, со временем ногу перестает саднить – то ли она грубеет, то ли отрывается от земли. Однако скорость перемещения может увеличиться лишь ненамного. Лучшее, на что переводчик может рассчитывать, – это удел небесного тихохода. Главное – не превратиться в истребитель.

Вот что иногда не спит само себя и думает само себя в глухую майскую ночь.

Друзья, подкиньте человеку матерьяльчику, если не жалко

Привет! Я к вам с просьбой.

Сейчас я раздумываю над темой для выступления на конференции, и для этого мне нужно провести мини-исследование.

Напишите, пожалуйста, в комментариях библеизмы, которые вы можете вспомнить сходу, не задумываясь слишком глубоко. Какие библеизмы чаще встречаете или используете в речи?

Если вы увидите, что повторяетесь с предыдущими комментаторами, это неважно, повторяйтесь на здоровье. Я хочу увидеть, какие библеизмы мы встречаем и используем чаще всего.

Буду очень благодарна за репосты.

#рассуждения_пк

Правильно сказано в книге, которую мы только что с таким увлечением цитировали: кто умножает познания, умножает скорбь. Пытаюсь собрать в кучку свои впечатления от (и мысли по поводу) полученных сведений о книжном питчинге, но они упрямо рассыпаются. Оставлю так – россыпью. (А если вы не знаете – как недавно не знал и я, – что такое питчинг, так я объясню: это когда вы рассказываете о книжке тем, кто ее не читал, так, чтобы они сразу все бросили и побежали читать.)

Внимание предлагается сосредоточить на том, ЧТО написано в книге (ну, или о чем она, – то есть на ее содержании), и при этом лишь на малой доле этого ЧТО (поскольку выбирается только один из многих возможных углов зрения), но для меня, например, гораздо важнее КАК. Об этом я не услышал ни слова. Неужели это и правда настолько всем безразлично?

Расскажите таким образом что хотите о любом романе Диккенса, или о любом рассказе Брэдбери, или о любой повести Довлатова – кому после этого захочется их прочесть? Кому нужен Диккенс без его четкой риторики и изумительного мастерства литературного шаржа, Брэдбери – без его неудержимого лирического напора, Довлатов – без его восхищения перед житейским абсурдом и аутической дотошности, с которой он выверяет каждую фразу? А как передать это словами?

Объясните собаке вкус котлеты или банана. Ей плевать, сколько там витаминов или углеводов. Но потом она просто понюхает – и слопает котлету, а от банана отвернется (проверено).

Расскажите, чем хорош Гойя, или Рафаэль, или Ван Гог. Сюжетами, что ли?

Если мне захочется умного, я пойду почитаю Гегеля или теорминимум Ландау. А худлит читают не ради содержания и, прости господи, смыслов, в какие бы глубины мудрости ни забиралась авторская мысль.

Я совсем не отрицаю важности истории, закрученного сюжета. Но книга может быть интересной и без них, а сами по себе они ее не вытянут.

В хорошей книге невозможно отодрать форму от содержания. Все попытки объяснить в двух-трех словах или даже в десяти тысячах слов, чем она хороша, бьют на два, три или десять тысяч километров мимо цели.

Считать, что эмоции, которые вызывают у нас прочитанные книги, определяются исключительно их содержанием, и обсуждать в книжных клубах только его кажется мне каким-то невероятным заблуждением. Видимо, я вообще не тем местом читаю.

Для закругления темы перепощу здесь то, что написал в нашем курсовом чате через пару дней после лекции Юзефович (концептуализация – это оттуда). Первая реакция, предыдущий пост, была слегка истерической.

Несколько соображений по поводу книжного питчинга.

1. Цель «продать книгу членам КК» кажется мне misleading. Хороший продавец может продать любую дрянь. Пусть этим занимаются маркетологи и пиарщики. Я не берусь объяснять взрослым людям, почему им надо или полезно обсудить именно эту книгу. Максимум, что я могу, – это сказать, почему ее хочется обсудить лично мне. А если они не захотят – найдем другую. Разница, по-моему, принципиальная.
2. Взгляд на книгу как на мешочек с информацией, которую можно поворачивать так и сяк, мне претит (хотя для некоторых разновидностей нон-фикшен он годится). Концептуализация? Я не могу даже дочитать это слово до конца. В художественной книге главное – не смыслы. Книга – это мир, в котором ты живешь, пока ее читаешь. А мир – это цвета, вкусы, запахи. Содержание кислорода и це-о-два в воздухе. Как автор создает этот мир? Почему он не отпускает или наоборот, бесит (тоже вариант)? Вот что мне хотелось бы обсуждать. Описать этот мир словами, разумеется, нельзя ни за три минуты, ни за сто, – можно только описать (и то отчасти) свои ощущения.
3. Да, в этом мире может происходить что-то захватывающее, и это дополнительный плюс. Но может не происходить и практически ничего, а книга все равно будет интересной. Наоборот не бывает – если нет мира, не спасет даже вагон смыслов, концептов и неоднозначностей.
4. Питч для книги фикшен мог бы состоять из двух частей: а) краткая характеристика мира книги и свои впечатления от него и б) пара слов о том, что в этом мире происходит, – и первое гораздо важнее, чем второе. Возможно, стоит также оценивать общее литературное качество книги хотя бы по своей личной шкале – тут надо еще подумать.

Наверно, все это годится только для клуба, который мерещится лично мне, но мы же тут делимся мнениями – пускай будет и такое, странное.

Вчера завершился первый в истории нашей Школы (а может, и первый в истории человечества? расскажите, если видели где-нибудь что-нибудь похожее) курс по переводу фэнтези – обычный по формату цикл из десяти еженедельных семинаров. Конечно, будет еще aftermath в виде недобитых заданий, но основная дистанция пройдена, и уже можно заключить, что первый блин вышел не слишком комкастым.

Что мы за это время успели? Вроде бы не так уж много: всего только пощипали громаду под названием фэнтези, зато с разных сторон, и опять убедились (как будто кто-то в этом сомневался), насколько условны все жанровые разграничения. Что общего у Пратчетта с Исигуро, а у Пулмана – с Моррисом? Последнее имя, может быть, не всем знакомо (а остальные три наверняка всем), но именно этот чудак, дизайнер тканей и обоев, стоял у самых истоков жанра, так что по временной шкале мы охватили дистанцию почти в два века. О разнообразии стилей я уж и не говорю.

А чего мы не успели? Хотя бы краешком глаза заглянуть в мир Толкина. В кунсткамеру Лавкрафта. Во вселенную Брэдбери. Да мало ли еще куда! Даже Гарри Поттер, будь он неладен, на этот раз избежал встречи с нами – ну ничего, когда-нибудь и ему достанется.

Но главное – мы имели дело с хорошими книгами и снова удостоверились (как будто кто-то раньше думал иначе), что нет ничего интересней практической возни с текстом и только из нее могут вырасти в меру полезные теоретические обобщения. И я считаю, что звание победителей драконов третьей степени мы все честно заработали. Это была славная охота.

А уцелевшие драконы пусть особенно не радуются. Наступит осень, и – ужо им!

Ай да Айвазовский! Очень правильный подход:

"Указать на лучшие свои произведения, право, не могу по той причине, что вскоре после окончания я вижу в них много недостатков и только тем утешаюсь, что вперед лучше напишу, поэтому-то я и не люблю их иметь долго у себя".

Еще про беседы о прочитанных книгах.

Литература – уникальный вид искусства (не вся, а та, которая искусство), потому что материалом ей служат слова, а словами мы ежедневно пользуемся в целях обмена информацией и выражения простых эмоций (что, в общем, тоже своего рода информация). Именно поэтому мы в первую очередь ищем в книгах содержания, смысла – а лучше смыслов, да побольше. Что бы мы ни прочли – прозу ли, стихи ли, – все равно срабатывает один и тот же привычный рефлекс, и мы снова и снова садимся все в ту же лужу, опять и опять наступаем на те же грабли и принимаемся обсуждать содержание, сюжет, историю, не обращая внимания на остальное. (Я хорошо вижу это сейчас, когда изучаю работу книжных клубов.) Представьте, что все скульптуры делались бы из ложек, вилок и ножей; вряд ли мы сумели бы любоваться ими, не замечая, что они состоят из столовых приборов, с помощью которых мы каждый день запихиваем себе в рот кусочки пищи. Но слова в книгах ведут себя совсем не так, как в обычной жизни.

Прочитав новую книгу, мы бегаем и кричим: что хотел сказать автор? ЧТО он, сукин сын, хотел сказать? – и сердимся на него за то, что он, так его, перетак и разэтак, не выразился яснее, и втайне досадуем, что он не выдал нам ту самую заветную бумажку, окончательную бумажку, этакую справочку в конце: «Я, Лев Николаич Хрюшкин, хотел сказать своей байдой то-то и то-то, но сразу чё-то коротко не получилось, а зато я теперь подумал, и вот».

Этим объясняется и почти всеобщее пренебрежение к переводу. Кого волнует, какими именно словами и в каком порядке нам рассказывают историю? Главное, чтоб было понятно. Если непонятно – перевод плохой, а понятно – так чего еще надо? Мы тянемся к книге, как алкаш к бутылке: неважно, какого она цвета и формы, плевать, какой у вина букет, лишь бы получить свою дозу С₂Н₅ОН.

Думая об этом, я уже совсем было разочаровался в человечестве, но потом вдруг снова в нем зачаровался, поскольку вспомнил, что сами писатели – настоящие, крутые писатели, а не просто болтуны с языком без костей, – отлично понимают, что нужные слова в нужном порядке нажимают в организме читателя те кнопки, до которых никогда не дотянуться словам случайным. Потому и маются, ища то самое единственное слово, потому и переставляют слова так и сяк, пока не добьются правильного эффекта, потому иногда и пишут свои книги годами, терпеливо выстраивая из своего конструктора прочные и красивые сооружения. Вот в эти тайны писательской архитектуры, музыки, живописи и черт знает чего еще и надо бы проникнуть. А если вам хочется смыслов, пожалуйста, кушайте их с маслом (впрочем, умеренная доза С₂Н₅ОН – тоже неплохая вещь).

Вы скажете: сам себе противоречишь. Разве можно обсуждать словами то, что словами не выразить? Это безнадежное дело – все равно что тащить себя за волосы из болота, как Мюнхгаузен.

Но у него-то получилось, верно?

Ну, и в связи с вышесказанным - а может быть, в пику вышесказанному - не могу не порекомендовать блестящий новый выпуск Армена Захаряна, который сам просмотрел не отрываясь

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№6)

Поговорим об эротике (в зале смех и выкрики: «С чего это вдруг?», «Старый пень!», «Ты когда себя последний раз в зеркале видел?» и т.п.). Да нет, не в этом смысле. Я чисто теоретически.

Что ж, у меня по этой части богатый опыт (щурю свои подслеповатые глаза и усмехаюсь в седую бороду). Нет, не в том смысле. А чисто теоретически…

Ладно, хватит шутковать: дело-то серьезное. Вопрос поставлен (в Клубе наших выпускников) – значит, надо отвечать. Действительно, как переводить соответствующие описания при том, что на русском здесь плохо с традицией и ты невольно скатываешься либо в медицину, либо в похабщину?

Расскажу сначала о своем опыте – как ни странно, действительно ненулевом. Еще в 90-х я довольно долго (год? два? убей не помню) сотрудничал с русской версией журнала Penthouse, тогда только появившейся. Где-то у меня дома, кажется, еще валяется один старый номерок – заглянуть бы, освежить, – но дом далеко. Насколько помню, выглядело это все (что в оригинале, что в переводе) довольно придурковато и за эротику могло сойти разве что с большой натяжкой (гусары, молчать). Нелепые истории из жизни, ласковые ответы матушки Ксавьеры на отчаянные просьбы посоветовать, как быть, если у тебя в доме стоит только чайник, да и то изредка… Особенных эвфемизмов не требовалось даже для орудий производства; в целом хватало пениса и вагины, с легкими (но, разумеется, цензурными) вариациями. К той же поре относится и один из моих маленьких профессиональных подвигов: для этого журнала я перевел длинный (в авторский лист с гаком) рассказ с немецкого. Сюжета там толком и не было; просто какие-то унылые люди слонялись почему-то по полузатопленному метро и уныло совокуплялись то парами, то оптом. Ничего более тупого я, кажется, в жизни не переводил. А может, что немцу эротика, то русскому бред…

Но давайте все же переключимся на нормальную литературу. Кроме некоторых неизбежных сцен в хороших книгах, мое самое тяжелое испытание в этой сфере – перевод романа Нормана Мейлера «Крутые парни не танцуют» (лучше бы танцевали). Помучился я там изрядно, но, в общем, кое-как выкрутился (заглянуть бы, освежить – но дом далеко…). Спас, как ни странно, наигранный мачизм Мейлера, его, так сказать, пионерский задор; оказалось не так уж сложно описывать бардак в его духе, тем более что его стиль вообще подразумевает лексику поярче и с этаким залихватским вывертом. Конечно, за все это даже феминистка умеренного пошиба мигом открутила бы башку самому Мейлеру, а заодно и мне, но из песни слова не выкинешь.

Ну, а как быть с обычными книгами этого жанра? И тут контрвопрос: а что такое обычные? Собственно «эротическую литературу» я переводить отказывался, хоть и предлагали: уж больно глупо. Все эти «я почувствовала его напрягшийся член» парализуют мозг с первой же страницы, и я не думаю, что тут имеет смысл рассуждать о качестве перевода: по Сеньке и презерватив. Главную проблему, имхо, все же представляют описания этого дела в по-настоящему хороших книгах. Как справляться с ними? См. следующий пост.

ВВЕДЕНИЕ В СОПРОМАТ (№7)

Для начала обратимся к традиции: она хоть и бедная, но есть. Первым делом, конечно, «Песнь песней». Иногда достаточно намекнуть на лилии (или барана, который среди них пасется) – и нужный эффект достигнут. Обратите внимание, что примерно в этом русле действует Веня Ерофеев в «Москве – Петушках». К этому же примыкают и «Сказки 1001 ночи» в замечательном (без дураков) переводе Михаила Салье. Арабам-то хорошо, скажете вы: у них и зебб, и фардж, и кусс, и вот это все. Да и не будешь же все время рассуждать о бедрах как кучах песку и пупке, вмещающем унцию орехового масла: засмеют. И все же почитать это в русском переводе и кое-чему поучиться полезно: нет-нет да и пригодится какая-нибудь (не самая красноречивая) мелочь.

Что еще у нас имеется? Романтики, иногда вплотную подходящей к тому, что нас интересует, у классиков не так уж мало: Бунин и иже с ним. Есть кое-что старое переводное («Озорные рассказы», правда, давно не перечитывал…) Советские годы, кажется, практически ничем в этом духе нас не обогатили; смутно вспоминается какой-то ловкий намек у Шефнера. Он, кстати, и на нецензурщину ловко умел намекнуть, но мат – это отдельная статья (в обоих смыслах), не будем сейчас ее трогать. Есть еще дикая перестроечная (и более поздняя) каша из отечественной и переводной продукции, но это, как правило, очень уж дурно написано и похабно до одури. Кое-что можно перенять разве что у Пелевина. Если вспомните еще что-нибудь полезное русскоязычное в нужном ключе, покидайте в чат.

А когда такое попадается в хороших книгах (что бывает не так уж редко), спасает сам стиль автора, его своеобразие. Если вы привыкаете к его манере – ей-богу, не так уж трудно справиться и с этим. Да, вы кое-что смягчаете, возможно, пускаете в ход эвфемизмы (чаще как раз свои, придуманные именно для этого случая), слегка подпускаете туману, если уж совсем припрет, но ведь это и вообще свойственно русскому в отличие, скажем, от английского. Наши описания всегда менее детальны. И главный совет: не спрашивайте совета у других. Они вам ничем не помогут (проверено). Полагайтесь на свой вкус, свое чутье, свое чувство меры. И ничего не бойтесь – особенно злого редактора. Пусть сначала сходит в эротическое путешествие, а потом критикует. (Я не касаюсь юридической стороны дела и вопроса традиционных ценностей – на это у меня нервов не хватит. Рассуждаю суб специе этернитатис.)

Таковы общие соображения. Многое еще можно развернуть и отработать практически (гусары, помалкивайте), но для этого и впрямь пришлось бы запустить отдельный курс по переводу эротической литературы.

Подумаю.

Вдруг заметил, какое интересное выражение "пойти на (такой-то) шаг". Скажем, на решительный. То есть, шел-шел человек нерешительно, а потом ка-ак шагнул!
Еще один пример того, с каким презрением язык относится к формальной логике.

Всегда, сколько себя помню, мучился с переводом слова lovers; но с недавних пор, окончательно пав жертвой Сепира с Уорфом (которые теперь приходят ко мне в сны единым мифическим животным, этаким тапиром с острова Корфу), стал подозревать, что за этой на первый взгляд мелкой технической проблемой кроется гигантский мировоззренческий провал. Действительно, по-русски это или влюбленные – то есть пара полностью отъехавших кукушек и умрем в один день, желательно пораньше, – или любовники, а с ними совсем беда. Мало того что в единственном числе, любовник или любовница, – это обязательно слева, а стало быть, фу и ай-яй-яй (и что тогда в браке остается?), – так еще и умножается вариант мужского рода (в отличие от английского, где lover – слово-унисекс), и выходит либо что-то вдвойне поперек традиционных ценностей, либо куча бесстыдников, выстроившихся в очередь к одной шалаве.

Ну и как тогда переводить they were lovers – «у них был роман»? Но, может, и романа никакого не было, а только щи да в койку. Да и щей-то, скорее всего, никаких не было – разве что каре ягненка под брусничным соусом с бутылочкой кьянти… Или «они любили друг друга»? Так вроде не о том речь.

Вот и выходит, что русский язык просто не предусматривает нормальных человеческих отношений средней тяжести. А все Даррелл виноват: развел у себя на Корфу тапиров…

За это нельзя не выпить
(и между прочим, второе место там никому не присудили)
Upd: В топ-десять вошла еще наша первокурсница Маргарита Карелая, так что поздравляем всю доблестную четверку!

Итоги Международного конкурса художественного перевода INALCO RUSSE OPEN 2025, блестящие результаты наших школьниц:
Елена Савина - I место;
Маргарита Литвиненко - III место;
Наталья Бухтоярова вошла в топ-десять участников.
💐💐💐💐🥂
https://inalco-russe-open.webnode.ru/rezultaty-de-mandiargues-2025/