Никогда не был поклонником мистических триллеров и тем более мистических детективов. От всевозможных кодов-да-винчи подташнивало – поразительно некачественное и безграмотное с точки зрения смыслов чтиво.

От авторов посерьезнее, вроде Майринка, как-то неприятно было на душе – слишком много заигрываний с тёмным потусторонним.

Поэтому к Чарльзу Уильямсу долго не притрагивался, хотя он и из любимых мной Инклингов. Друг Льюиса, в конце концов. С полгода назад всё-таки взялся, чисто чтобы заполнить пробел. Как итог: нашел невероятно близкого мне автора.

Из Уильямса порой лепят оккультиста и чернокнижника, но это далеко не так. Особенно в его романах. Проза Уильямса – проза именно бывшего оккультиста. Вся она – предостережение. Духовный мир для Уильямса не сказочка, но подлинная и опасная реальность, игра с которой – прямой путь к гибели или безумию.

При этом записывать автора в ужасы тоже неверно. Потому что его книги не страшны. Страх в них опутывает секулярный мир, делающий вид, что духовного нет, и тем самым оказывающийся в уязвимом положении. В надмирном же плане – победа Света неизбежна. Она уже состоялась и ничто не может ее оспорить. Свет бьет лучами-молотами сквозь каждый текст Уильямса.

Истории Уильямса – это истории о неизбежном крахе всякого, кто вздумал повелевать материей и духом посредством темных уловок.

А ещё это всегда истории об истинной любви и истинном восхождении. Без пошлой серой морали и возможности занять третью сторону. Ты либо идешь к Свету, либо рано или поздно провалишься в густой мрак, где будет страх и скрежет зубов.

Всякий, кто бывал в Выборге, конечно, проходил мимо Круглой башни. Там сейчас малопрезентабельный ресторан.

Ну, казалось бы, башня и башня. Реликт давно разобранного внешнего кольца стен. В важном месте ресторан открывать не станут.

А ведь именно в ней в 1609 году шли переговоры о подписании, так называемого, Выборгского трактата. И в ней же его в итоге и подписали.

Трон под Шуйским шатался, обложили поляки, восставали казаки и крестьяне. Помощи просить было особо не у кого, поэтому просили у шведов. Для которых Карельский перешеек вот уж несколько столетий – лакомый кусок.

Переговоры шли сложно, шведы давили, требовали новых уступок. Русские как могли отбрыкивались, но в итоге подписали передачу в обмен на военную помощь крепости Корела (нынешний Приозерск) с уездом.

Именно во исполнение этого договора пойдет с огнем и мечом по русскому северо-западу корпус генерала Делагарди. Пойдет, кстати, через почти родное мне Токсово и дорогой сердцу Варлаамо-Хутынский монастырь.

Расхлебывать последствия Выборгского трактата будут аж до 1617, а по хорошему – до 1721.

Сегодня проходил мимо башни и особенно остро почувствовал этот исторический эпизод, ввиду бесконечных новостей о переговорах, военной помощи (ее увеличении или прекращении) и прочем. Но хорошая новость в том, что однажды и на месте всех нынешних великих и важных переговоров тоже откроют дурацкие рестораны. Через пару сотен лет.

Отношение к смартфону, безлимитному интернету и искусственному интеллекту, возможно, из будущего станет смотреться как отношению конца XIX века к кокаину, героину или даже просто табаку.

Героином лечили кашель, кокаином вообще все подряд. О вреде табака знали уже неплохо, но боролись с распространением курения слабо. А в регионах, где развитая медицина была представлена слабо, курили так и вовсе едва ли не с рождения. У В.К. Арсеньева в описаниях путешествий по Уссурийскому краю есть такое замечание о местных инородцах:

Табак курят все, даже малые ребятишки. Мне неоднократно приходилось видеть детей, едва умеющих ходить, сосущих грудь матери и курящих трубку.

Но время и повышение информированности о вреде указанных вещей выровняли ситуацию. Курят ли сегодня подростки? Курят конечно (ну, или «парят»), однако ограничения на продажу, необходимость прятаться от родителей, учителей и вообще взрослых сильно снижает число вовлекающихся.

Смартфоны, социальные сети, искусственный интеллект, возможно, ждет такая же судьба. Кое-где уже пошли этим путём. Да, ничего хорошего, если ты начал курить в 18 лет, и всё-таки лучше, чем если на заре пубертата. Ничего хорошего, если ты отупел, потому что сгрузил любое формулирование мыслей на ИИ, или же привык весь досуг забивать шортсами и рилсами – и всё-таки лучше, чем если бы ты это делал еще с детсадовского возраста, игнорируя развитие когнитивных функций.

Ну а что до воодушевления, которое царит по поводу возможностей нейросетей, так ничего, воодушевлённых кокаином и героином сто с лишним лет назад тоже было хоть отбавляй.

Человеку свойственно страдать из-за неудовлетворённости от данных ему обстоятельств жизни и внутренней пустоты. Заполнить все это он пытается убийством времени всяким бессмысленным - вроде соц сетей и сериалов. И становится все хуже.

Странно, но после раздумий над "Войной и миром", где у героев все те же похожие проблемы, хоть и без интернета, родилось понимание двух состояний, которые такое лечат.

Работают именно в паре: мир на душе (что дано - то и хорошо) и одновременная любознательность (то, что дано - хорошо, а что вообще ещё есть?).

Пару лет назад писал небольшой текст о своём отношении к потенциальным нейросетевым книгам.

Ну то есть вдруг, однажды, передо мной положат две книги, и я, прочтя, не пойму где живой автор, а где ИИ. В целом, мнение моё не поменялось, но на днях подумалось: а что если изменить этот вопрос? Если б вдруг выяснилось, что одну из дорогих мне книг прошлого написала нейросеть? Ну, если предположить такое в режиме фантастического допущения, мысленного эксперимента.

Обесценило бы это ее в моих глазах? Обесценило бы это мои переживания от её прочтения?

Сперва хочется сказать, что, конечно же, да. Причины описал еще в том, старом тексте. Мне важно как в книге преломляются личность и опыт автора. Если книга это машинный алгоритм, то и всякая жизнь из него уходит. Алгоритм не интересен, интересен собранный на страницах концентрированный опыт, пропущенный через душу и сознание.

Но с другой стороны, очевидно, что сам факт существования подобной книги изменит многое не только в восприятии ИИ, но и в восприятии человека. Если машина сможет сделать большой связный текст трогающий сердце на уровне признанных шедевров, то это будет означать, что человек-то не так уж сложен, как мы любим думать. Ну а сам ИИ это наделит правами оракула, сведущего в людских душах и имеющего права судить о людских судьбах.

В сущности, это и будет прохождением теста (даже не Тьюринга, а чего-то куда более серьезного). Именно после такого и может случиться капитуляция человека перед машиной. Или возникнуть чаемая секуляристами «религия искусственного интеллекта».

И, по-хорошему, именно после такого ИИ и надо будет уничтожить к чертям собачьим. Если кому-то еще вообще важны будут люди.

В притче о блудном сыне отец соглашается отдать ему наследство, разделив свое имущество.

В детстве меня это удивляло. Сейчас вижу, что так оно и происходит в жизни и в истории.

Бог не отнимает Своих даров даже у тех, кто ведёт себя так, будто Он умер. Другое дело, что такой неблагодарный наследник обязательно «расточит имение свое», и его требование к Отцу (по сути – заявление «Бог умер») – это первый шаг к неминуемому ведру с рожками для свиней.

Интересно, а мог бы сюжет притчи сложиться иначе? Ну, блудный сын берёт свою часть наследства, открывает прибыльное дело и создает свой дом, не уступающий отцовскому.

Полагаю, нет. Потому что требующий у живого отца наследство обречен. Он просто не обладает качествами, необходимыми для успешного строительства чего-либо долговечного.

И заканчивается всё хорошо, только если у неблагодарного расточителя остается хоть немного здравомыслия, чтобы предпочесть смирение у ног Отца свиной кормушке.

Интересное о сотрудничестве с Усковым написал админ Crypta Platonica. Юрий Викторович нанимал его преподавать в колледже, с перспективой на работу в статусе «придворного философа».

Когда крупный предприниматель нанимает философа «дать крепкую гуманитарную базу своим айтишникам» – это само по себе круто. В наши дни и в нашей стране слегка удивительно – ибо редкость.
За такое уже надо ставить памятник.

Но вот цель: «чтобы не эмигрировали» вызывает сомнения. Просто по причине образования нельзя уберечь человека от становления либералом или леваком (простите за грубость формулировки). Знаю некоторое количество университетских преподавателей, вполне компетентных, уехавших однако в 2022. И вы, наверняка, таких знаете.

Крепкая гуманитарная база не сделает патриотом. И хорошим человеком не сделает. Она просто научит подбирать рабочие аргументы под свою позицию.

Не говоря уже о том, что между «дать крепкую гуманитарную базу» и «взять» её из занятий – пропасть размером со способности, мотивацию и усердие каждого отдельного слушателя.

А связь с почвой, которая и не даёт уехать от неё, даже когда где-то платят больше, рождается из глубокого чувствования родного мифа. В нём воедино собираются герои прошлого и настоящего, язык, родные люди, искусство, детские воспоминания, природа. Словом, отпечаток народа и земли в вечности. Пониманию этого тоже можно научить, однако здесь дело куда более тонкое, чем просто гуманитарная подкованность.

Люблю попавших в историю случайно. И в литературу тоже.

Читал недавно «По Уссурийскому краю» Арсеньева и думал, до чего ж удивительно обрел бессмертие его Дерсу Узала.

Нанаец, не умеющий ни читать, ни писать, потерявший семью, дом, да и вообще ничего кроме ружья и котомки не имевший, вошел в русскую литературу внезапно однажды ночью, спускаясь с лесистого холма. Молодой капитан Арсеньев, сперва чуть не всадил в него в темноте пулю, а потом ухватился за старика-следопыта с радостью мальчишки, перечитавшего Фенимора Купера и тут встретившего его героя в реальности. Так у нас появился один из лучших художественных образов отечественного «благородного дикаря».

Дерсу, у которого не осталось никого и ничего, просто вышел на того, кто сделает его навечно частью русской культуры. А ведь он мог пойти тогда другой дорогой и всё, дожил бы свой век и никто никогда бы не узнал о нём и не вспомнил даже.

Или вот «Записки из мёртвого дома». В нём герой рассказывает, как учил грамоте молодого каторжанина с Кавказа. Отбрасывая все поправки на литературного героя, я порой смотрю на братух-борцух где-нибудь в торговом центре и думаю: а ведь возможно его прапрадеда читать и писать по-русски Фёдор Михайлович Достоевский научил. Шансов, конечно, мало, а все-таки вдруг?

Такая же ситуация, попади тот кавказец к другим соседям, проехал бы мимо истории, а так – остался навсегда.

Разумеется, попадание в историю не является заслугой само по себе. Я даже не могу сходу сказать – это вышнее поощрение или наказание. Смотря с каской стороны глядеть.

Вероятнее всего, это загадки, которые нам во всякую эпоху загадывает Создатель.

Иногда думаю, что возможно зря я прочитал в 11 классе «Миф о Сизифе» Камю.

Этот текст в моменте не произвёл на меня большого впечатления, я рассудил, что это мир подлинного атеизма, и проблема «стоит ли жизнь труда быть прожитой» – не христианская по сути, и ко мне, как к христианину, отношения не имеет. В сущности, до сих пор так считаю.

Но для меня в мои 16 это было первой встречей с такой постановкой вопроса. До этого я как-то и не мог поставить под сомнение ценность жизни самой по себе. Установка «бытие – благо», это как будто стартовая установка и сомнение в ней приходит лишь со временем.

Или не приходит вовсе?

Не прочти я тогда Камю, осталась ли б эта мысль у меня в сознании? И верна ли она? С одной стороны, без сомнения в благости бытия самого по себе невозможна осмысленная жизнь. С другой стороны, огромное количество людей, придя таки к этой мысли, выбиваются из сил в духовных практиках, чтобы её забыть (не на это ли направлена современная инфоцыганская психология и инфоциганское прочтение восточной духовности?).

Возможно, гораздо проще прожить жизнь не приходя в сознание. Предаваться простым отрадам зверя. Тратить силы и время на получение доступа к этим отрадам. Так и жизнь пройдёт.

Но бессознательная жизнь, конечно же, не Бытие. Тут и Хайдеггера читать не надо, чтоб понять этот простой тезис.

И если до недавнего времени мне представлялось совершенно необходимым будить людей, то сейчас всё чаще появляются сомнения.

Сегодня в Третьяковке смотрел на «Медного змия» кисти Бруни, и там никто из землистолицых умирающих не желает бросить спасительного взгляда на змия и исцелиться. Даже в этом у человека остается свободный выбор.

Очень многое в леволиберальной повестке, активно отменяемой сейчас трампистами, строилось на «дурной жертве». Жертве, которая всё время чего-то требует, опираясь на этот свой статус. Стоило влезть публично в эту роль и все, у тебя карт-бланш на любое хамство, иммунитет от критики, право демонстрировать свой идиотизм под всеобщие аплодисменты.

Но история и культура тут единодушны: жертва, принесённая во имя выгоды или ради возможности встать в соответствующую позу – ничего не стоит.

Более того, это очень похоже на жертву Каина. Который, когда его ожидания от неё не оправдались запросто убил родного брата.

В сущности, «убийство Авеля» это и есть второй акт у всякой «дурной жертвы», которой отказались подмахивать зрители. Применительно к одному не слишком талантливому комику, боюсь, это так же работает.

Но, как бы то ни было, здесь есть и шаг к очищению самого понятия жертвы. Возврат к его христианскому пониманию. В котором истинная жертва – это не признак слабости и не повод предъявлять требования к окружающим. Истинная жертва – это фатальный выбор блага ни смотря ни на что, и готовность прожить все последствия этого выбора.

Читаю о вчерашнем в ленте замечания в духе: «да у Зеленского договор с англичанами, он это все специально, хитрый план». Оставим за скобками всех по-прежнему верующих в чьи бы то ни было хитрые планы, и допустим, что англичане и правда согласовали этот фарс.

Как будто договор с англичанами это панацея от всех проблем. Островные, вообще, в своей внешнеполитической дальновидности регулярно выкармливали себе головную боль на будущее.

Когда Орлов (будущий Чесменский) вёл Балтийский флот через Гибралтар к берегам Османской империи, англичане согласовали русским стоянки в своих портах для ремонта, и дали разрешение переходить своим офицерам на русскую службу. Тогда, кстати, в наш флот записался шотландец по фамилии Грейг, в последствии адмирал, ставший родоначальником целой военно-морской династии.

В ту войну мы изрядно потрепали турок, аппетит приходит во время еды, и концепция возвращения Константинополя и креста над св. Софией стала обретать всё большую четкость.

Уже через поколение англичане будут строить планы создания на Кавказе независимой Черкесии, посылать военспецов в несчастный Иран, дабы хоть как-то обуздать Россию в Причерноморье и Закавказье. Тщетно.

А начале XX века англичане будут подкармливать Японию, уже против России. И через несколько десятилетий японцы отожмут у бритишей половину империи, нанеся такой удар ее престижу, что накрепко создать её заново уже не получится.

О роли англичан во взращивании Третьего Рейха, полагаю, вам и так известно.

Так что от хитрых планов англичан очень часто плохо самим англичанам. Кому будет плохо теперь – скоро увидим.

Этничность в Средневековье, на мой вкус, один из самых любопытных вопросов в исследованиях об этническом вообще.

К этому примыкает и вопрос о национальном. Потому что в подавляющем большинстве случаев нация – это прорвавшаяся из культурного в политическое этничность.

Ну а любые разговоры о национальном, более-менее подкованные ораторы записывают в эпоху модерна. Так что исследования об этничности в премодерне всегда на вес золота. Тем более, что на русском их совсем уж мало.

Недавно прочитал хорошую работу Клэр Вида «Свои и чужие». Вида работает в Лейденском университете – исследует этнические стереотипы в западноевропейском Средневековье. И в монографии она приводит массу интереснейшего материала, после знакомства с которым диву даешься, как кому-то приходит в голову списывать национальное сугубо в модерн.

Чтоб не пересказывать всё, просто по пунктам перечислю наиболее интересное (на мой взгляд, естественно):

Во-первых, западное Средневековье чаще всего интерпретируют, как век христианского универсализма. И это справедливо. Христианство, действительно, было основным «воображаемым коммьюнити» той эпохи. Тем не менее, оно оставалось скорее зонтичной идентичностью, отделяющей от еретиков, мусульман и язычников. Внутри же христианского мира сущеществовала собственная иерархия и даже конкуренция. Причем выстраивалась она вокруг вопроса о том, кто лучше других служит Богу.

Под это дело ещё мыслители предсхоласты формировали в своих трактатах длиннющие списки «этнических добродетелей и пороков». Даже на таком раннем этапе они уже вполне делили мир на этнические сообщества, которым приписывали опредределенные врожденные черты.

В более поздней традиции от этого не только не отказались, но и развивали. Об «английском пьянстве», «германской ярости», «французской рыцарственности» говорили священники с амвонов, поэты в стихах, придворные правоведы в обоснованиях к политическим решениям.

Таким образом, эти категории просочились в придворную среду. То есть случилось то самое соприкосновение этнического и политического, из которого и рождаются нации модерна. В XIII веке политизация этничности играла уже во всю. Ей обосновавамь экспансия англичан в Уэльс, Ирландию и Шотландию. Цивилизованные англо-нормандцы занимаются покорением менее цивилизованных кельтов – вершится благое дело.

Антиримский регионализм католических епископов тоже опирался на этническое – «римскому высокомерию» противопостовлядись «природные» добродетели англичан, французов, немцев и т.д. Кстати, к концу XIII основаная политическая идея западного Средневековья – империум тоже находилась в кризисе, Священная Римская Империя погружалась тогда в хаос на целые столетия. И на фоне разочарования в империуме, опять таки, политические трактовки этничности вновь давали о себе знать.

По этническому признаку формировались студенческие группировки в университетах и именно в этой среде зародилось множество тематических шуток и анекдотов (прямо как в советской армии). То есть интеллектуальная элита средневековья вращалась в мультиэтничеой среде, хорошо понимала что такое «этнический другой» и активно занималась созданием этнических стереотипов.

А потом они же и разносили усвоенное в университетских центрах, опять таки, по дворам европейских монархов и шумным городам торговых союзов.

Этничность помещалась средневековым человеком в «одомашненное географическое пространство». Сама же география становилась сценой, для развгрываемой божественной драмы, в которой народы становились действующими лицами.

Что изменилось в модерн? Как я уже не раз писал: появились средства для изощрённой культивации этнического, и жесткого проведения этнических границ. А еще на смену христианству потребовалась секулярная религия.

Комментарий Князя Ярославского (на отечественном материале)

👇🏻на материале русского средневековья мне приходят на память стереотипы о лживых и коварных греках, которые вроде бы были насадителями православия и носителями интеллектуальной античной традиции, и, тем не менее, вызывали отторжение и отвращение у русских монахов, составлявших и переписывавших летописи.

Или знаменитая реплика черниговского князя Святослава Всеволодича (XII век), обращённая к князю-сопернику из другой ветви Рюриковичей: "я не угрин и не лях, но мы с тобой одного деда внуки", означаяающая, что он, как русский князь, имеет права на Русскую землю по рождению, в отличие от иноземных правителей, которые могут опираться только не силу.

Или перепалка русских и татар в житии Петра Царевича (XIV век), где ростовские князья называют потомков святого татарина Петра "не нашей костью", в то время как заезжий татарский посол Ахмыл, напротив, отмечает у них "ханскую кровь" и "наше племя".

Попытки отправдать Бога за наличие зла в мире могут привести к неожиданному результату. Можно незаметно для себя увлечься злом и даже полюбить его.

Нет, не в духе злодеев из комиксов. Просто разыскивая злу место в мире, находя основания для его существования, легко прийти к выводу, что зло может содержать в себе красоту. К примеру, без зла невозможны милосердие и героизм, именно оно проявляет эти качества. Да, в сущности, любые добродетели невозможны без зла.

И это не про литературное «маленькое зло, во имя большого добра», это именно про зло, которое обретает, таким образом, право на существование в мире. У Юнгера в «Гелиополисе» есть фраза: «зло не вне Божественного плана, но оно вне закона». Если пренебречь этой мыслью, то очень легко полюбить величие человеческого горя, героику падения и поэтику дна.

Именно отсюда и вытекают расхожие пошловатые максимы в духе «в Раю лучше климат, а в Аду компания». Многим на этом фоне добро представляется скучным и плоским, не то что зло. И популярность «серой морали» в современной массовой культуре тоже отсюда.

Однако христиане готовятся к миру, в котором злу места нет. К миру, в котором некому будет героически противостоять. В котором героизм, милосердие и справедливость предстанут совершенно иначе и лишь какая-то тонкая грань, далёкая аналогия будут связывать их с одноимёнными понятиями падшего мира.

Поэтому нельзя увлекаться красотой зла. Можно лишь восхищаться, каким поразительным образом здесь обращает зло во благо великий Божественный замысел.

Если цитата не вырвана из контекста, то да, согласиться с этим трудно. Фантастика – очень широкое понятие, но какое направление в ней ни возьми, найдешь представителей разных лагерей, на любой вкус.

Потому что фантастическое допущение – это прежде всего инструмент, который можно принудить служить совершенно противоположным целям.

Инклинги (прежде всего Толкин, Льюис, Уильямс) хорошенько потоптались на всех полях фантастики, оставив там максимально базированный след, но это скорее единичный успех. Дальше ведь кого там только не было.

Да, в фэнтези так и не появилось громких имен, свободных от подражания или спора с Толкиным, но именно желание всем показать в чём же был не прав Профессор породило множество совсем уж не консервативных текстов.

И да, я не раз писал, что фэнтези – это всегда в той или иной степени тоска по «нерасколдованному миру», однако тосковать тоже можно по-разному. Для многих это повод скатиться в лютый нью-эйдж.

В минувшее воскресенье ходил на выставку Васнецова. Тогда вспомнил критический текст от этом художнике от Антона Беликова. С написанным во многом хочется согласиться, тем более, что я попросту не достаточно компетентен, чтобы спорить на эти темы.

Но благодаря заметке Антона я понял, почему сам лично Васнецова люблю. Это своё отношение не абсолютизирую и никому не навязываю, но вот могу сказать вполне определённо: люблю.

Антон пишет:

Васнецов работает с русской темой через перечисление внешних атрибутов: кольчуги, булавы, шлема, крестьянские рубахи, кафтаны и все такое прочее. Так же как потом будет работать с русской темой Дягилев и художники круга журнала "Мир Искусства". Все эти знаки узнавания в соединении с крепкой академической живописью заставляют современных любителей русского духа буквально канонизировать Васнецова как "самого пресамого русского" художника. И все же, лично я считаю, что русский дух не кольчуге и не в сером волке, он в чем-то Другом.

И это правда. И вот мне-то это как раз нравится. Рубеж XIX-XX веков – это время канонизации национальных мифов, время, когда содержимое народного сознания вытаскивалось вдохновенными интеллигентами и обрекалось в форму, доступную горожанину модерна.

С одной стороны велась работа с эпосом, а с другой – с историей и где-то они смыкались. И вот эта смычка хорошо чувствуется при взгляде на васнецовские полотна. В эпических и сказочных произведениях весьма специфическое отношение к «объектам материальной культуры». Они предельно не похожи на те, что в нашем обыденном мире. Мечи и палицы такие, что за удар ими можно побить сотню. Кафтаны такие, что в рукаве умещаются явства и пития для целой гридницы народу. Кони такие, что «через холмы, через реки перескакивают».

Такое не впишешь в привычные образы из жизни. Меня в детстве всегда затруднял транзит меча-кладенца от Святогора к Илье Муромцу, потому что эти богатыри явно находились в разных «весовых категориях». Но для мифа это норма.

Васнецов же облекает эпос в исторически достоверные костюмы и декорации (да, реконструкторы, поди, оспорят, но то люди особые, так сказать). В нём мифоэпическое смыкается с историческим. Миф через мечи, кольчуги, шеломы и булавы обретает реальную фактуру. Это примерно то же, что Толкин делал в литературе.

А ещё в воскресенье я залип перед «Ковром-самолетом». Я очень долго смотрел на фон, потому что Иван Царевич летит над совершенно типичным северо-западным болотом. Через такие сейчас прокладывают скоростные автомагистрали. Такие за окном встречаются в почти любой поездке по нашим краям. Сейчас смотрел на фото картины – не то. Но при живом созерцании сказочный Иван над предельно реальным болотом – позволяет удивительно близко почувствовать миф.

Конечно, если б я был чуть более квалифицированным созерцателем живописи, то нашел бы и за что покритиковать. Но на моём уровне – полезно лишь хвалить, до критики надо дорости.