Подари мне на Hовый год
Бесконечную веру в нам
B то, что даже в плену забот
Будет литься тепло из глаз
Веру в то, что для нас с тобой
Hе окажется пыткой быт
B то, что буду твоей судьбой,
A не поводом для обид.

Подари мне на Новый год
То, чего не купить вовек
3наешь, жизнь, как цветочный мёд,
Eсли любящий человек
Oбнимает, когда рассвет
Освещает снежинок слёт
Просто главный любви секрет –
Отдавать и любить за всё.

Подари мне на Новый год
Не машину и не кольцо,
А надежду, что боль пройдёт…
Спрячь в ладони моё лицо
Мне не страшно закрыть глаза
И уснуть на плече твоём…
Я не против, я только «за!»
Счастье – это когда вдвоём...

Подари мне на Новый год
Cамый нежный любимый взгляд.
Без него этот мир – лишь лёд.

Я давно не смотрю назад
Hастоящее – это ты
Все желанья, мечты не в счёт
Mне хватает одной мечты –
Быть с тобой каждый Новый год...

Ирина Самарина-Лабиринт

Ещё главу и спать 📚

Каждый человек придумывает себе свой набор недостатков, а потом десятилетиями убивается по этому поводу.

Александр Свияш

Ещё главу и спать 📚

Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей – и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть.
Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.

Виктор Пелевин

Ещё главу и спать 📚

Мудрость: мыслить с пессимизмом, действовать с оптимизмом.

Герман Гессе

Ещё главу и спать 📚

Я никогда не называл свою мать матерью, мамой.

У меня для неё было другое слово — мамочка. Даже став большим, я не мог изменить этому слову. Я пытался называть её «мама», но с губ помимо моей воли слетало всё то же ласковое, детское — «мамочка». У меня отросли усы, появился бас. Я стеснялся этого слова и на людях произносил его чуть слышно.

Последний раз я произнёс его на мокрой от дождя платформе, у красной солдатской теплушки, в давке, под звуки тревожных гудков паровоза, под крик команды «По вагонам!». Я не знал, что навсегда прощаюсь с матерью. Не знал, что с матерью вообще можно проститься навсегда. Я шептал «мамочка» ей на ухо и, чтобы никто не видел моих мужских слёз, вытирал их о её волосы... Но когда теплушка тронулась — не выдержал. Забыл, что я мужчина, солдат, забыл, что вокруг люди, множество людей, и сквозь грохот колёс, сквозь бьющий в глаза ветер закричал.

— Мамочка! Мамочка...

Но она уже не слышала.

На фронте мы всегда были голодны. Нам всегда было холодно. Только в бою у орудий забывали о голоде и холоде. И ещё — когда получали из дома письма.

Но было у писем из дома одно необычайное свойство, которое каждый открывал для себя и никому не признавался в своём открытии. В самые трудные минуты, когда казалось — всё кончено или кончится в следующее мгновение и нет уже ни одной зацепки за жизнь, мы находили в письмах из дома НЗ — неприкосновенный  запас жизни. Запаса хватало надолго, его берегли и растягивали, не надеясь пополнить его в скором времени.

У меня не сохранились мамины письма. Я не запомнил их наизусть, хотя перечитывал десятки раз. Но в памяти жива картина жизни родного дома, которая возникала из маминых весточек.

На ледяном ветру я видел её у печки с закрытыми глазами. Это видение возникало ночью на посту. У меня в кармане лежало письмо. От него веяло далёким теплом, пахнувшим смолистыми дровами. Это родное тепло было сильнее ветра.

Когда от мамы приходило письмо, не было ни бумаги, ни конверта с номером полевой почты, ни строчек. Был мамин голос. Я слышал его даже в грохоте орудий. Дым землянки касался щеки, как дым родного дома.

Под Новый год я увидел у себя дома ёлку. Мама подробно рассказывала в письме о ёлке. Оказывается, в шкафу случайно нашлись ёлочные свечи. Короткие, разноцветные, похожие на отточенные цветные карандаши. Их зажгли, и с еловых веток по комнате разлился ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. В комнате было темно, и только весёлые блуждающие огоньки замирали и разгорались, и тускло мерцали золочёные грецкие орехи.

Старые часы идут и бьют полночь. Сверчок, чудом поселившийся в городской квартире, работает на стрекочущей машинке.

Ковш Большой Медведицы стоит на крыше дома, что напротив.

Пахнет хлебом. Тихо. Ёлка погасла. Печка горячая.

Потом оказалось, что всё это было легендой, которую умирающая мама сочинила для меня в ледяном доме, где все стёкла были выбиты взрывной волной, а печки были мертвы и люди умирали от осколков. И она писала, умирая. Из ледяного блокадного города слала мне последние капли своего тепла, последние кровинки.

А я поверил легенде. Держался за неё — за свой НЗ, за свою резервную жизнь. Был слишком молод, чтобы читать между строк. Я читал сами строки, не замечая, что буквы кривые, потому что их выводила рука, лишённая сил, для которой перо было тяжёлым, как топор. Мать писала эти письма, пока билось сердце...

Я много знаю о подвигах женщин: выносивших с поля боя раненых бойцов, работавших за мужчин, отдававших свою кровь детям, идущих по сибирским трактам за своими мужьями. Я никогда не думал, что всё это имеет отношение к моей матери. К тихой, застенчивой, обыденной, озабоченной только тем, как прокормить нас, обуть, уберечь...

Теперь я оглядываюсь на её жизнь и вижу: она прошла через всё это, но вижу это с опозданием. Но я вижу. Теперь я всё вижу и слышу.

Прости меня, родная!

Ю. Яковлев

Ещё главу и спать 📚

Много у тебя в жизни людей, которые бы говорили с тобой о тебе?

Харуки Мураками

Ещё главу и спать 📚