Ещё главу и спать | Литература
Пришла зима, а с нею ощущение, что приятнее всего сидеть дома.
Теодор Драйзер, "Сестра Керри"
Ещё главу и спать 📚
Теодор Драйзер, "Сестра Керри"
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Серебряный век — канал об искусстве начала 20 века.
Известные поэты Есенин, Маяковский, Цветаева, Ахматова и незаслуженно забытые художники, писатели и музыканты в одном канале.
Заходите, чтобы узнать больше про русскую культуру - @silverage_tg
Известные поэты Есенин, Маяковский, Цветаева, Ахматова и незаслуженно забытые художники, писатели и музыканты в одном канале.
Заходите, чтобы узнать больше про русскую культуру - @silverage_tg
Ещё главу и спать | Литература
Часто умные и добрые люди видят тяготы и изъяны жизни других людей, отчего им хочется помочь советом и делом, дабы вытащить человека из ямы.
Но когда человек сам не хочет что-то сделать со своей жизнью, ни ваш ум, ни доброта не помогут ему. Можно положить целую жизнь в попытках помочь близкому человеку изменить свою жизнь, четко видеть действия, которые нужно сделать и оказывать всецелую помощь, но пока человек сам не захочет поменяться и приложить усилия, никакая сила в мире не поможет ему.
Даже когда мы видим, что человек не очень хочет меняться, внутренняя инерция все еще подталкивает нас помочь ему, вразумить и увидеть результат, но из раза в раз мы будем разочаровываться.
Наталья Петровна Бехтерева
Ещё главу и спать 📚
Но когда человек сам не хочет что-то сделать со своей жизнью, ни ваш ум, ни доброта не помогут ему. Можно положить целую жизнь в попытках помочь близкому человеку изменить свою жизнь, четко видеть действия, которые нужно сделать и оказывать всецелую помощь, но пока человек сам не захочет поменяться и приложить усилия, никакая сила в мире не поможет ему.
Даже когда мы видим, что человек не очень хочет меняться, внутренняя инерция все еще подталкивает нас помочь ему, вразумить и увидеть результат, но из раза в раз мы будем разочаровываться.
Наталья Петровна Бехтерева
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Самая трудная битва, с которой ты столкнёшься - это битва между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты понимаешь холодной головой.
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Forwarded from На досуге 🍿 📚
Зороастризм, аферизм, незрячий экстрасенс и…технологии?
Обо всём этом в книге «Башня тишины» Рагима Джафарова. Главный герой — незрячий экстрасенс-самозванец Руслан, который выдаёт себя за зороастрийского мага Шахривара. Ему предстоит поездка в Баку, встреча с бросившим его в детстве отцом, поиски пропавшей сестры, участие в политических интригах и, наконец, открытие своего настоящего дара.
Книга есть и в аудиоформате. В процессе работы над книжным сериалом стало очевидно, что для полного погружения в ощущения и чувства главного героя необходим именно аудиоформат. Тот, кто слушает книгу, так же как и главный герой, получает информацию об окружающем мире через слова людей, которые этот мир видят.
Соприкасаться с миром незрячим людям помогают технологии. На карточках в посте команда Яндекс Книг и Инклюзии добавили в ситуации из книги щепотку технологичности – на смартфоне приложение с Умной Камерой. Она рассказывает обо всём, что видит, озвучивает текст и адаптирована для использования незрячими людьми.
Обо всём этом в книге «Башня тишины» Рагима Джафарова. Главный герой — незрячий экстрасенс-самозванец Руслан, который выдаёт себя за зороастрийского мага Шахривара. Ему предстоит поездка в Баку, встреча с бросившим его в детстве отцом, поиски пропавшей сестры, участие в политических интригах и, наконец, открытие своего настоящего дара.
Книга есть и в аудиоформате. В процессе работы над книжным сериалом стало очевидно, что для полного погружения в ощущения и чувства главного героя необходим именно аудиоформат. Тот, кто слушает книгу, так же как и главный герой, получает информацию об окружающем мире через слова людей, которые этот мир видят.
Соприкасаться с миром незрячим людям помогают технологии. На карточках в посте команда Яндекс Книг и Инклюзии добавили в ситуации из книги щепотку технологичности – на смартфоне приложение с Умной Камерой. Она рассказывает обо всём, что видит, озвучивает текст и адаптирована для использования незрячими людьми.
Ещё главу и спать | Литература
Подари мне на Hовый год
Бесконечную веру в нам
B то, что даже в плену забот
Будет литься тепло из глаз
Веру в то, что для нас с тобой
Hе окажется пыткой быт
B то, что буду твоей судьбой,
A не поводом для обид.
Подари мне на Новый год
То, чего не купить вовек
3наешь, жизнь, как цветочный мёд,
Eсли любящий человек
Oбнимает, когда рассвет
Освещает снежинок слёт
Просто главный любви секрет –
Отдавать и любить за всё.
Подари мне на Новый год
Не машину и не кольцо,
А надежду, что боль пройдёт…
Спрячь в ладони моё лицо
Мне не страшно закрыть глаза
И уснуть на плече твоём…
Я не против, я только «за!»
Счастье – это когда вдвоём...
Подари мне на Новый год
Cамый нежный любимый взгляд.
Без него этот мир – лишь лёд.
Я давно не смотрю назад
Hастоящее – это ты
Все желанья, мечты не в счёт
Mне хватает одной мечты –
Быть с тобой каждый Новый год...
Ирина Самарина-Лабиринт
Ещё главу и спать 📚
Бесконечную веру в нам
B то, что даже в плену забот
Будет литься тепло из глаз
Веру в то, что для нас с тобой
Hе окажется пыткой быт
B то, что буду твоей судьбой,
A не поводом для обид.
Подари мне на Новый год
То, чего не купить вовек
3наешь, жизнь, как цветочный мёд,
Eсли любящий человек
Oбнимает, когда рассвет
Освещает снежинок слёт
Просто главный любви секрет –
Отдавать и любить за всё.
Подари мне на Новый год
Не машину и не кольцо,
А надежду, что боль пройдёт…
Спрячь в ладони моё лицо
Мне не страшно закрыть глаза
И уснуть на плече твоём…
Я не против, я только «за!»
Счастье – это когда вдвоём...
Подари мне на Новый год
Cамый нежный любимый взгляд.
Без него этот мир – лишь лёд.
Я давно не смотрю назад
Hастоящее – это ты
Все желанья, мечты не в счёт
Mне хватает одной мечты –
Быть с тобой каждый Новый год...
Ирина Самарина-Лабиринт
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Каждый человек придумывает себе свой набор недостатков, а потом десятилетиями убивается по этому поводу.
Александр Свияш
Ещё главу и спать 📚
Александр Свияш
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Календарь «Кошки в философии» - это лаконичное сочетание грации и эрудиции. Такой новогодний подарок порадует не только нежных кошатников, но и суровых интеллектуалов, и тем более - тех, кто сочетает в себе обе эти ипостаси.
Мишель де Монтень, Кант, Шопенгауэр - и это даже не полный список философов, чьи оды кошачьим вошли в этот календарь, дополненные искусными картинами.
«Кошки в философии» не только отлично впишутся в уютный домашний интерьер, но и смогут ежедневно вдохновлять на работе, радуя в моменты уныния!
Купить себе и в подарок можно тут:
WB: https://www.wildberries.ru/catalog/276068183/detail.aspx
Ozon: https://ozon.ru/t/1Qda64
Канал издательства «Проспект» в телеграм, всё о книгах, авторах и читателях.
Интересно будет каждому!
Мишель де Монтень, Кант, Шопенгауэр - и это даже не полный список философов, чьи оды кошачьим вошли в этот календарь, дополненные искусными картинами.
«Кошки в философии» не только отлично впишутся в уютный домашний интерьер, но и смогут ежедневно вдохновлять на работе, радуя в моменты уныния!
Купить себе и в подарок можно тут:
WB: https://www.wildberries.ru/catalog/276068183/detail.aspx
Ozon: https://ozon.ru/t/1Qda64
Канал издательства «Проспект» в телеграм, всё о книгах, авторах и читателях.
Интересно будет каждому!
Ещё главу и спать | Литература
Человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нем есть. Считает себя свиньей – и опять прав, потому что свинья в нем тоже есть.
Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
Виктор Пелевин
Ещё главу и спать 📚
Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.
Виктор Пелевин
Ещё главу и спать 📚
Ещё главу и спать | Литература
Я никогда не называл свою мать матерью, мамой.
У меня для неё было другое слово — мамочка. Даже став большим, я не мог изменить этому слову. Я пытался называть её «мама», но с губ помимо моей воли слетало всё то же ласковое, детское — «мамочка». У меня отросли усы, появился бас. Я стеснялся этого слова и на людях произносил его чуть слышно.
Последний раз я произнёс его на мокрой от дождя платформе, у красной солдатской теплушки, в давке, под звуки тревожных гудков паровоза, под крик команды «По вагонам!». Я не знал, что навсегда прощаюсь с матерью. Не знал, что с матерью вообще можно проститься навсегда. Я шептал «мамочка» ей на ухо и, чтобы никто не видел моих мужских слёз, вытирал их о её волосы... Но когда теплушка тронулась — не выдержал. Забыл, что я мужчина, солдат, забыл, что вокруг люди, множество людей, и сквозь грохот колёс, сквозь бьющий в глаза ветер закричал.
— Мамочка! Мамочка...
Но она уже не слышала.
На фронте мы всегда были голодны. Нам всегда было холодно. Только в бою у орудий забывали о голоде и холоде. И ещё — когда получали из дома письма.
Но было у писем из дома одно необычайное свойство, которое каждый открывал для себя и никому не признавался в своём открытии. В самые трудные минуты, когда казалось — всё кончено или кончится в следующее мгновение и нет уже ни одной зацепки за жизнь, мы находили в письмах из дома НЗ — неприкосновенный запас жизни. Запаса хватало надолго, его берегли и растягивали, не надеясь пополнить его в скором времени.
У меня не сохранились мамины письма. Я не запомнил их наизусть, хотя перечитывал десятки раз. Но в памяти жива картина жизни родного дома, которая возникала из маминых весточек.
На ледяном ветру я видел её у печки с закрытыми глазами. Это видение возникало ночью на посту. У меня в кармане лежало письмо. От него веяло далёким теплом, пахнувшим смолистыми дровами. Это родное тепло было сильнее ветра.
Когда от мамы приходило письмо, не было ни бумаги, ни конверта с номером полевой почты, ни строчек. Был мамин голос. Я слышал его даже в грохоте орудий. Дым землянки касался щеки, как дым родного дома.
Под Новый год я увидел у себя дома ёлку. Мама подробно рассказывала в письме о ёлке. Оказывается, в шкафу случайно нашлись ёлочные свечи. Короткие, разноцветные, похожие на отточенные цветные карандаши. Их зажгли, и с еловых веток по комнате разлился ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. В комнате было темно, и только весёлые блуждающие огоньки замирали и разгорались, и тускло мерцали золочёные грецкие орехи.
Старые часы идут и бьют полночь. Сверчок, чудом поселившийся в городской квартире, работает на стрекочущей машинке.
Ковш Большой Медведицы стоит на крыше дома, что напротив.
Пахнет хлебом. Тихо. Ёлка погасла. Печка горячая.
Потом оказалось, что всё это было легендой, которую умирающая мама сочинила для меня в ледяном доме, где все стёкла были выбиты взрывной волной, а печки были мертвы и люди умирали от осколков. И она писала, умирая. Из ледяного блокадного города слала мне последние капли своего тепла, последние кровинки.
А я поверил легенде. Держался за неё — за свой НЗ, за свою резервную жизнь. Был слишком молод, чтобы читать между строк. Я читал сами строки, не замечая, что буквы кривые, потому что их выводила рука, лишённая сил, для которой перо было тяжёлым, как топор. Мать писала эти письма, пока билось сердце...
Я много знаю о подвигах женщин: выносивших с поля боя раненых бойцов, работавших за мужчин, отдававших свою кровь детям, идущих по сибирским трактам за своими мужьями. Я никогда не думал, что всё это имеет отношение к моей матери. К тихой, застенчивой, обыденной, озабоченной только тем, как прокормить нас, обуть, уберечь...
Теперь я оглядываюсь на её жизнь и вижу: она прошла через всё это, но вижу это с опозданием. Но я вижу. Теперь я всё вижу и слышу.
Прости меня, родная!
Ю. Яковлев
Ещё главу и спать 📚
У меня для неё было другое слово — мамочка. Даже став большим, я не мог изменить этому слову. Я пытался называть её «мама», но с губ помимо моей воли слетало всё то же ласковое, детское — «мамочка». У меня отросли усы, появился бас. Я стеснялся этого слова и на людях произносил его чуть слышно.
Последний раз я произнёс его на мокрой от дождя платформе, у красной солдатской теплушки, в давке, под звуки тревожных гудков паровоза, под крик команды «По вагонам!». Я не знал, что навсегда прощаюсь с матерью. Не знал, что с матерью вообще можно проститься навсегда. Я шептал «мамочка» ей на ухо и, чтобы никто не видел моих мужских слёз, вытирал их о её волосы... Но когда теплушка тронулась — не выдержал. Забыл, что я мужчина, солдат, забыл, что вокруг люди, множество людей, и сквозь грохот колёс, сквозь бьющий в глаза ветер закричал.
— Мамочка! Мамочка...
Но она уже не слышала.
На фронте мы всегда были голодны. Нам всегда было холодно. Только в бою у орудий забывали о голоде и холоде. И ещё — когда получали из дома письма.
Но было у писем из дома одно необычайное свойство, которое каждый открывал для себя и никому не признавался в своём открытии. В самые трудные минуты, когда казалось — всё кончено или кончится в следующее мгновение и нет уже ни одной зацепки за жизнь, мы находили в письмах из дома НЗ — неприкосновенный запас жизни. Запаса хватало надолго, его берегли и растягивали, не надеясь пополнить его в скором времени.
У меня не сохранились мамины письма. Я не запомнил их наизусть, хотя перечитывал десятки раз. Но в памяти жива картина жизни родного дома, которая возникала из маминых весточек.
На ледяном ветру я видел её у печки с закрытыми глазами. Это видение возникало ночью на посту. У меня в кармане лежало письмо. От него веяло далёким теплом, пахнувшим смолистыми дровами. Это родное тепло было сильнее ветра.
Когда от мамы приходило письмо, не было ни бумаги, ни конверта с номером полевой почты, ни строчек. Был мамин голос. Я слышал его даже в грохоте орудий. Дым землянки касался щеки, как дым родного дома.
Под Новый год я увидел у себя дома ёлку. Мама подробно рассказывала в письме о ёлке. Оказывается, в шкафу случайно нашлись ёлочные свечи. Короткие, разноцветные, похожие на отточенные цветные карандаши. Их зажгли, и с еловых веток по комнате разлился ни с чем не сравнимый аромат стеарина и хвои. В комнате было темно, и только весёлые блуждающие огоньки замирали и разгорались, и тускло мерцали золочёные грецкие орехи.
Старые часы идут и бьют полночь. Сверчок, чудом поселившийся в городской квартире, работает на стрекочущей машинке.
Ковш Большой Медведицы стоит на крыше дома, что напротив.
Пахнет хлебом. Тихо. Ёлка погасла. Печка горячая.
Потом оказалось, что всё это было легендой, которую умирающая мама сочинила для меня в ледяном доме, где все стёкла были выбиты взрывной волной, а печки были мертвы и люди умирали от осколков. И она писала, умирая. Из ледяного блокадного города слала мне последние капли своего тепла, последние кровинки.
А я поверил легенде. Держался за неё — за свой НЗ, за свою резервную жизнь. Был слишком молод, чтобы читать между строк. Я читал сами строки, не замечая, что буквы кривые, потому что их выводила рука, лишённая сил, для которой перо было тяжёлым, как топор. Мать писала эти письма, пока билось сердце...
Я много знаю о подвигах женщин: выносивших с поля боя раненых бойцов, работавших за мужчин, отдававших свою кровь детям, идущих по сибирским трактам за своими мужьями. Я никогда не думал, что всё это имеет отношение к моей матери. К тихой, застенчивой, обыденной, озабоченной только тем, как прокормить нас, обуть, уберечь...
Теперь я оглядываюсь на её жизнь и вижу: она прошла через всё это, но вижу это с опозданием. Но я вижу. Теперь я всё вижу и слышу.
Прости меня, родная!
Ю. Яковлев
Ещё главу и спать 📚