#epigraphica
Курт Латте (1891-1964), знаменитый филолог-классик, специалист по греческим λεξικά и историк римской религии, в годы войны скрывался от нацистов в сельском доме одного знакомого, п другой большой филолог-классик, Конрат Циглер (1884-1974) снабжал страстного курильщика Латте сигаретами и книгами.
Латте, между прочим, получал особое удовольствие от чтения Supplementum epigraphicum Graecum и книг великого филолога-классика и эпиграфиста, Луи Робера (1904-1985), которого, как он сам выражается в одном письме к Циглеру, читает „zur Erquickung" (27.02.1944). В другом письме к Циглеру (12.03.1944) он говорит: «Перспектива получить работы Робера наэлектризовала меня, старого книжного червя...»
Действительно, чтение надписей и папирусов оттачивает филологическое мышление не хуже чтения разнообразных adversaria и variae lectiones. Примерно о том же писал когда-то и Робер, считавший (тут), что всякий филолог и историк-классик обязан найти свою дорожку к эпиграфике и папирологии.
У меня на ютубе есть ролики и про Латте и про Робера кстати.
P. S. Да, о пепеписке Латте и Циглера читайте тут
Курт Латте (1891-1964), знаменитый филолог-классик, специалист по греческим λεξικά и историк римской религии, в годы войны скрывался от нацистов в сельском доме одного знакомого, п другой большой филолог-классик, Конрат Циглер (1884-1974) снабжал страстного курильщика Латте сигаретами и книгами.
Латте, между прочим, получал особое удовольствие от чтения Supplementum epigraphicum Graecum и книг великого филолога-классика и эпиграфиста, Луи Робера (1904-1985), которого, как он сам выражается в одном письме к Циглеру, читает „zur Erquickung" (27.02.1944). В другом письме к Циглеру (12.03.1944) он говорит: «Перспектива получить работы Робера наэлектризовала меня, старого книжного червя...»
Действительно, чтение надписей и папирусов оттачивает филологическое мышление не хуже чтения разнообразных adversaria и variae lectiones. Примерно о том же писал когда-то и Робер, считавший (тут), что всякий филолог и историк-классик обязан найти свою дорожку к эпиграфике и папирологии.
У меня на ютубе есть ролики и про Латте и про Робера кстати.
P. S. Да, о пепеписке Латте и Циглера читайте тут
#книги
Как-то я пропустил хорошую книжку… А она вот!
Столкнулся сегодня в коридоре 1-гума МГУ Витой Витальевной Мухановой, подарил ей свою старую уже книжку про ольвийские надписи, а она такая: «Если бы я знала, что Вас сегодня встречу, подарила бы свою книжку.» Я такой: «Какую же?»
Выяснилось, что вот эту. Я ее купил тут же, в местном «Аргументе».
Хорошая, небольшая, толковая книжечка, настроенная на курс греческого в 70 аудиторных часов. Очень адекватная. По мне, так упражнений на перевод с русского мало, но они есть.
Между прочим, Вита Витальевна один из самых лучших преподавателей греческого в России. Таково не только мое мнение.
Я кстати очень надеюсь, что она напишет-таки книгу об исторической грамматике греческого языка
Как-то я пропустил хорошую книжку… А она вот!
Столкнулся сегодня в коридоре 1-гума МГУ Витой Витальевной Мухановой, подарил ей свою старую уже книжку про ольвийские надписи, а она такая: «Если бы я знала, что Вас сегодня встречу, подарила бы свою книжку.» Я такой: «Какую же?»
Выяснилось, что вот эту. Я ее купил тут же, в местном «Аргументе».
Хорошая, небольшая, толковая книжечка, настроенная на курс греческого в 70 аудиторных часов. Очень адекватная. По мне, так упражнений на перевод с русского мало, но они есть.
Между прочим, Вита Витальевна один из самых лучших преподавателей греческого в России. Таково не только мое мнение.
Я кстати очень надеюсь, что она напишет-таки книгу об исторической грамматике греческого языка
Forwarded from Читающая Катарина
Если после моего видео про самые ожидаемые новинки года вы тоже заинтересовались университетским романом Марка Принса «Латинист» и теперь с нетерпением его ждёте (я жду ОЧЕНЬ) , то знайте, что издательство NoAge решило немного скрасить нам ожидание!
Сегодня вышел выпуск подкаста Радио Поляндрия, в котором переводчица книги Александра Глебовская рассказывает, чем этот текст будет интересен читателям. Бегу слушать!
Сегодня вышел выпуск подкаста Радио Поляндрия, в котором переводчица книги Александра Глебовская рассказывает, чем этот текст будет интересен читателям. Бегу слушать!
PC.ST
Университетский роман: любовь, античные мифы и защита диссертации – Радио Поляндрия – PC.ST
В NoAge выходит роман Марка Принса «Латинист», который сам автор определяет как роман об одержимости, так как это слово одинаково хорошо характеризует обоих персонажей. При этом критики называют его достойным образчиком направления Dark Academia и сравнивают…
Левинская о Доватуре
В мемуарах Ирины Алексеевны Левинской, от которых трудно оторваться, нашел чудесные воспоминания об Аристиде Ивановиче Дрватуре:
«… И при этом мы знали, не только чего, но и кого мы хотим. Хотели мы ни много ни мало Аристида Ивановича Доватура. Мы хотели заполучить Учителя.
Маленького роста, чуть полноватый, со слегка как-то по-кавалерийски кривыми ногами, Аристид Иванович был невероятно быстр в движениях. Он стремительно проносился по университетским коридорам, вдруг резко тормозя, завидев кого-то, с кем ему в донный момент хотелось перекинуться словом. Руки, в которых он сжимал свой неизменный потертый и раздувшийся от книг портфель, по лагерной, как мне казалось, привычке он всегда держал за спиной, так что портфель ритмично подпрыгивал при ходьбе, вернее, беге. У него никогда не было семьи — семьей были его ученики, которые любили его глубоко и преданно (что не мешало им с ним спорить и даже ссориться, как это случается и в самых дружных и любящих семьях). Упрямцев и спорщиков он любил. Он с удовольствием рассказывал об одном из своих учеников, который одну за одной отверг все темы, над которыми Аристид Иванович ему предлагал работать и которые изобретал с азартным любопытством: поддастся или нет?
Учителем он был гениальным. И дело было не столько в его феноменальной образованности — он наслаждался процессом преподавания. В молодости, как мне рассказывали, он вскакивал на стол и, размахивая руками, кричал: «Curro, cucurri, cursum, currere», — и весь класс, захваченный его азартом, радостно повторял за ним формы латинского глагола. Десять лет он провел в лагере, десять лет в ссылке. В лагере он продолжал заниматься классической филологией и написал статью «Оргеториг и Ариовист» — о целях, которые на самом деле преследовал Цезарь в своих казалось бы вполне объективных «Записках о Галльской войне». Писал Аристид Иванович по-французски — чтобы не отобрали во время лагерных обысков. Обыскивающим он объяснял, что это просто упражнения во французском языке, чтобы не забыть. Как будто бы он мог что-либо забыть! Однажды во время наших занятий он — я уже не помню, в связи с чем — привел математическую формулу какого-то физического закона — натяжения поверхности жидкости, кажется. Тупо глядя на доску, я в ужасе поняла, что я эту формулу уже успела позабыть, хотя в свое время была вполне успешна в школьных точных науках, «Аристид Иванович, — не удержалось я, — откуда вы знаете эту формулу?» — «Как откуда? - искренне изумился он. — Из гимназического курса».
Яков Маркович Боровский, латинист милостью Божьей и один из самых чистых и благородных людей, которых я встречала, присылал ему в лагерь гимназические издания греческих авторов — гимназические, потому что на титульном листе название было продублировано по-русски, и лагерный цензор мог убедиться, что за непонятными начертаниями греческих букв не таится крамолы. Цензор ни на минуту не терял бдительности — и недрогнувшей рукой забраковал «Царя Эдипа», заподозрив в софокловской трагедим пропаганду враждебной делу построення коммунистического рая монархии.
Рассказчиком Аристид Иванович был редкостным — кони в его рассказах скакали, рога трубили, знамена трепетали на ветру. «Публичная библиотека была ареной борьбы двух дам. Обе дамы дворянского происхождения, настоящего дамского типа. Я применял к этому из истории Европы Дюви такое место: две женщины правили на Великобританских островах: протестантка Елизавета и католическая Мария Стюарт», — начинал он. И мы погружались в атмосферу Публички того странного периода середины и конца двадцатых, когда советская власть уже выработала свою особую стилистику, но люди, которые были вынуждены ей подчиняться, делали это с веселой иронией, еще не разучившись замечать курьезность происходящего.
«В это время очень в моде были протесты, — рассказывал Аристид Иванович. — Мы ходили с протестами к английскому консульству. Англия что-то сделала. Как сказал один человек: «Лорды что-то шебаршат». Чтобы лорды не шебаршили, мы шли туда».
В мемуарах Ирины Алексеевны Левинской, от которых трудно оторваться, нашел чудесные воспоминания об Аристиде Ивановиче Дрватуре:
«… И при этом мы знали, не только чего, но и кого мы хотим. Хотели мы ни много ни мало Аристида Ивановича Доватура. Мы хотели заполучить Учителя.
Маленького роста, чуть полноватый, со слегка как-то по-кавалерийски кривыми ногами, Аристид Иванович был невероятно быстр в движениях. Он стремительно проносился по университетским коридорам, вдруг резко тормозя, завидев кого-то, с кем ему в донный момент хотелось перекинуться словом. Руки, в которых он сжимал свой неизменный потертый и раздувшийся от книг портфель, по лагерной, как мне казалось, привычке он всегда держал за спиной, так что портфель ритмично подпрыгивал при ходьбе, вернее, беге. У него никогда не было семьи — семьей были его ученики, которые любили его глубоко и преданно (что не мешало им с ним спорить и даже ссориться, как это случается и в самых дружных и любящих семьях). Упрямцев и спорщиков он любил. Он с удовольствием рассказывал об одном из своих учеников, который одну за одной отверг все темы, над которыми Аристид Иванович ему предлагал работать и которые изобретал с азартным любопытством: поддастся или нет?
Учителем он был гениальным. И дело было не столько в его феноменальной образованности — он наслаждался процессом преподавания. В молодости, как мне рассказывали, он вскакивал на стол и, размахивая руками, кричал: «Curro, cucurri, cursum, currere», — и весь класс, захваченный его азартом, радостно повторял за ним формы латинского глагола. Десять лет он провел в лагере, десять лет в ссылке. В лагере он продолжал заниматься классической филологией и написал статью «Оргеториг и Ариовист» — о целях, которые на самом деле преследовал Цезарь в своих казалось бы вполне объективных «Записках о Галльской войне». Писал Аристид Иванович по-французски — чтобы не отобрали во время лагерных обысков. Обыскивающим он объяснял, что это просто упражнения во французском языке, чтобы не забыть. Как будто бы он мог что-либо забыть! Однажды во время наших занятий он — я уже не помню, в связи с чем — привел математическую формулу какого-то физического закона — натяжения поверхности жидкости, кажется. Тупо глядя на доску, я в ужасе поняла, что я эту формулу уже успела позабыть, хотя в свое время была вполне успешна в школьных точных науках, «Аристид Иванович, — не удержалось я, — откуда вы знаете эту формулу?» — «Как откуда? - искренне изумился он. — Из гимназического курса».
Яков Маркович Боровский, латинист милостью Божьей и один из самых чистых и благородных людей, которых я встречала, присылал ему в лагерь гимназические издания греческих авторов — гимназические, потому что на титульном листе название было продублировано по-русски, и лагерный цензор мог убедиться, что за непонятными начертаниями греческих букв не таится крамолы. Цензор ни на минуту не терял бдительности — и недрогнувшей рукой забраковал «Царя Эдипа», заподозрив в софокловской трагедим пропаганду враждебной делу построення коммунистического рая монархии.
Рассказчиком Аристид Иванович был редкостным — кони в его рассказах скакали, рога трубили, знамена трепетали на ветру. «Публичная библиотека была ареной борьбы двух дам. Обе дамы дворянского происхождения, настоящего дамского типа. Я применял к этому из истории Европы Дюви такое место: две женщины правили на Великобританских островах: протестантка Елизавета и католическая Мария Стюарт», — начинал он. И мы погружались в атмосферу Публички того странного периода середины и конца двадцатых, когда советская власть уже выработала свою особую стилистику, но люди, которые были вынуждены ей подчиняться, делали это с веселой иронией, еще не разучившись замечать курьезность происходящего.
«В это время очень в моде были протесты, — рассказывал Аристид Иванович. — Мы ходили с протестами к английскому консульству. Англия что-то сделала. Как сказал один человек: «Лорды что-то шебаршат». Чтобы лорды не шебаршили, мы шли туда».
Идущая рядом дама обратила внимание Аристида Ивановича на высокого и элегантно одетого Лозинского, знаменитого переводчика Данте и Шекспира, тогдашнего сотрудника библиотеки: «Как бы его не приняли за лорда и не вздули». На одной из демонстраций Аристид Иванович подслушал замечательный диалог между тем же Лозинским и герцогиней Лихтенбергской, троюродной сестрой Николая II. «Мы всегда были красные, — объясняла герцогиня Лозинскому. — Я всегда говорила Ни-колаю: "Рабочие, ах, не трогойте их".»
Заканчивалась история о Елизавете и Марии Стюарт питерской Публички на грустной ноте: «Время от времени люди из этого лагеря и из этого лагеря изымались в тюрьму».
Жил Аристид Иванович в коммунальной квартире – той самой, в которой он жил до лагеря. Из нее его отправляли в саратовскую ссылку. В нее он вернулся из лужской: Луга была ближайшим к Петербургу городом, в котором разрешалось жить вышедшим из лагеря. В этой же квартире он умер. Комната была большон, заставленной книжными шкафами, но места в шкафах не хватало, и книги лежали гигантской кучей на полу. Эта куча наползала на письменный стол, постепенно сантиметр за сантиметром завоевывая пространство и оставляя все меньше места хозяину для комфортабельной ученой работы. Между прочим, каждая единица, входившая в агрессивную книжную кучу, была на учете, и когда Аристиду Ивановичу требовалось ее извлечь, он с замечательной точностью нырял в книжный сутроб, всегда возвращаясь с искомой добычей.
На первом курсе он читал классикам курс по древнегреческой географии. Никогда не виденная мной Греция обретала плоть. Всегда казавшиеся мне бесконечно скучными перечисления полезных ископаемых звучали как стихи. На полях тетрадки я рисовала пурпурных улиток. Много лет спустя счастливый случай в образе Библейского общества привел меня в Ионию. Сидя на акрополе Асса и глядя на дорийские колонны храма Афины, окрашенные в пурпур лучами заходящего солнца, и на отчетливо видный силуэт Лесбоса, освещающего малоазийский берег своими огнями, я со щемящей тоской вспоминала Аристида Ивановича, так и не увидевшего ни Малой Азии, ни Греции, ни римских дорог, заросших травой, ни пожирающих плоть саркофагов, расставленных при дорогах на подходе к городским стенам. Курс по географии имел двойную цель: просветительскую и разведывательную: Аристид Иванович присматривался к «малюточкам» — так он называл первокурсников. Отчасти движимый вполне прагматическим желанием понять, из кого может получиться толк в том деле, которое он ценил выше всего. Но отчасти из чистого любопытства — из интереса к людям вообще, благодаря которому даже его рассказы о лагере были рассказами не о нечеловеческих испытаниях и нечеловеческом быте, а о людях и судьбах. «Это были встречи в подземном царстве, — как-то сказал Аристид Иванович, — разговоры в царстве мертвых». Ему было легче, чем многим. Как лукиановский Менипп, он пришел в царство мертвых налегке, принеся с собой свободу духа и свободу речи, беззаботность, благородство и смех.
<…>
Я убежденная геронтофилка и твердо знаю, что на свете нет ничего прекраснее стариков, сохранивших любопытство к людям и интерес к жизни. Судьба была ко мне благо склонна, подарив знакомство с несколькими замечательными представителями этого удивительного племени, в разных странах и даже на разных континентах, но пальма первенства принадлежит Аристиду Ивановичу. Как-то он пришел на занятие расстроенный. О причине поведал немедленно. Перед университетом он зашел в букинистический магазин и, стоя на стремянке, рылся в словарях на верхних полках. Его заинтересовал румынский словарь — румынский наряду с французским был одним из его родных и любимых языков — он был из смешанной греко-румынско-французской семьи и родился в городке Рени на Дунае, на самой границе с Румынией. Разными языками он пользовался в разных случаях. Языком гнева был французский. Когда он выходил из себя — а при его темпераменте и активно-заинтересованном отношении к жизни такое случалось нередко, — он, не замечая того, переходил на французский.
Заканчивалась история о Елизавете и Марии Стюарт питерской Публички на грустной ноте: «Время от времени люди из этого лагеря и из этого лагеря изымались в тюрьму».
Жил Аристид Иванович в коммунальной квартире – той самой, в которой он жил до лагеря. Из нее его отправляли в саратовскую ссылку. В нее он вернулся из лужской: Луга была ближайшим к Петербургу городом, в котором разрешалось жить вышедшим из лагеря. В этой же квартире он умер. Комната была большон, заставленной книжными шкафами, но места в шкафах не хватало, и книги лежали гигантской кучей на полу. Эта куча наползала на письменный стол, постепенно сантиметр за сантиметром завоевывая пространство и оставляя все меньше места хозяину для комфортабельной ученой работы. Между прочим, каждая единица, входившая в агрессивную книжную кучу, была на учете, и когда Аристиду Ивановичу требовалось ее извлечь, он с замечательной точностью нырял в книжный сутроб, всегда возвращаясь с искомой добычей.
На первом курсе он читал классикам курс по древнегреческой географии. Никогда не виденная мной Греция обретала плоть. Всегда казавшиеся мне бесконечно скучными перечисления полезных ископаемых звучали как стихи. На полях тетрадки я рисовала пурпурных улиток. Много лет спустя счастливый случай в образе Библейского общества привел меня в Ионию. Сидя на акрополе Асса и глядя на дорийские колонны храма Афины, окрашенные в пурпур лучами заходящего солнца, и на отчетливо видный силуэт Лесбоса, освещающего малоазийский берег своими огнями, я со щемящей тоской вспоминала Аристида Ивановича, так и не увидевшего ни Малой Азии, ни Греции, ни римских дорог, заросших травой, ни пожирающих плоть саркофагов, расставленных при дорогах на подходе к городским стенам. Курс по географии имел двойную цель: просветительскую и разведывательную: Аристид Иванович присматривался к «малюточкам» — так он называл первокурсников. Отчасти движимый вполне прагматическим желанием понять, из кого может получиться толк в том деле, которое он ценил выше всего. Но отчасти из чистого любопытства — из интереса к людям вообще, благодаря которому даже его рассказы о лагере были рассказами не о нечеловеческих испытаниях и нечеловеческом быте, а о людях и судьбах. «Это были встречи в подземном царстве, — как-то сказал Аристид Иванович, — разговоры в царстве мертвых». Ему было легче, чем многим. Как лукиановский Менипп, он пришел в царство мертвых налегке, принеся с собой свободу духа и свободу речи, беззаботность, благородство и смех.
<…>
Я убежденная геронтофилка и твердо знаю, что на свете нет ничего прекраснее стариков, сохранивших любопытство к людям и интерес к жизни. Судьба была ко мне благо склонна, подарив знакомство с несколькими замечательными представителями этого удивительного племени, в разных странах и даже на разных континентах, но пальма первенства принадлежит Аристиду Ивановичу. Как-то он пришел на занятие расстроенный. О причине поведал немедленно. Перед университетом он зашел в букинистический магазин и, стоя на стремянке, рылся в словарях на верхних полках. Его заинтересовал румынский словарь — румынский наряду с французским был одним из его родных и любимых языков — он был из смешанной греко-румынско-французской семьи и родился в городке Рени на Дунае, на самой границе с Румынией. Разными языками он пользовался в разных случаях. Языком гнева был французский. Когда он выходил из себя — а при его темпераменте и активно-заинтересованном отношении к жизни такое случалось нередко, — он, не замечая того, переходил на французский.
Как выяснилось, в букинисте за манипуляциями Аристида Ивановича со словарем наблюдал некий молодой человек, который вдруг обратился к нему и, презрительно поджав губы, процедил: «Со словарем-то всякий дурак может». Услышав его слова, Аристид Иванович кубарем скатился с лестницы, но молодой человек, испугавшись столь неожиданно энергичных действий и сообразив, что за «дурака», по-видимому, придется отвечать, бежал с поля брани. «Я хотел объяснить ему, зачем нужны словари, — говорил Аристид Иванович, — а он убежал, и вот теперь ходит болван болваном. Аристид Иванович был безутешен. Во время занятий он несколько раз тяжело вздыхал, вспоминая о бедном невежде, которого ему не удалось просветить».
И.А. Левинская. Адамова дорога. СПб, 2001. С. 31–36
И.А. Левинская. Адамова дорога. СПб, 2001. С. 31–36
Forwarded from Эстетика Византии (ЭВ)
✍️История для школьников
Друзья, работая со своими 5 и 6 классами, решил сделать небольшой телеграм-канал, чтобы выкладывать туда дополнительный материалы или записывать туда какие-то важные, на мой взгляд, соображения🥸
Рассказывать буду "от Адама до Потсдама", т.е. и про всемирную историю, и про историю России — от 5 до 11 класса.
Буду очень благодарен, если поддержите подпиской и поделитесь с знакомыми родителями, хочу писать в первую очередь для них и для их детей.
😊 ССЫЛКА НА КАНАЛ
Искренне ваш, Давид
Друзья, работая со своими 5 и 6 классами, решил сделать небольшой телеграм-канал, чтобы выкладывать туда дополнительный материалы или записывать туда какие-то важные, на мой взгляд, соображения
Рассказывать буду "от Адама до Потсдама", т.е. и про всемирную историю, и про историю России — от 5 до 11 класса.
Буду очень благодарен, если поддержите подпиской и поделитесь с знакомыми родителями, хочу писать в первую очередь для них и для их детей.
😊 ССЫЛКА НА КАНАЛ
Искренне ваш, Давид
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Какой замечательный профессор философии Умберто Кремонини!
Упражнение, в котором нужно заполнить пропущенные реплики в диалоге из книжки Томмазо Буэно «Итальянский просто и понятно. Italiano facile» (М., 2018).
Упражнение, в котором нужно заполнить пропущенные реплики в диалоге из книжки Томмазо Буэно «Итальянский просто и понятно. Italiano facile» (М., 2018).
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Традиционно уже поздравляю всех прекрасных людей причастных к божественному греческому языку с Всемирным днем греческого языка!
πάσας ὑμᾶς τε καὶ πάντας ἀσπάζομαι εὐχόμενος πάντας τοὺς θεοὺς δοῦναι ὑμῖν πολλὰ καὶ ἀγαθα!
πάσας ὑμᾶς τε καὶ πάντας ἀσπάζομαι εὐχόμενος πάντας τοὺς θεοὺς δοῦναι ὑμῖν πολλὰ καὶ ἀγαθα!
#книги
Неплохое введение в индоевропеистику для филологов-классиков вышло двенадцать лет назад Геттингене.
Лотар Виллмс довольно доходчиво и более-менее подробно пишет и об истории науки и об истории обоих классических языков в связи с другими и-е. языками. Коротенько, но систематично об исторической фонетике и морфологии греческого и латыни.
Рецензенты, справедливо покачивая головами, жалуются на отсутствие раздела о синтаксисе. (Этот упрек Виллмс принимает). Это действительно странно. Ну, что ж тут поделать?
Зато лекции Вакернагеля о синтаксисе могут читать теперь не только «люди с немецким», но и по-английски в переводе и с комментариями Дэвида Лэнгслоу.
Я лично считаю, что книга Лотара Виллмса – это отличное введение в тему для юных классиков.
Рецензия есть на BMCR, и ответ на нее автора тоже
(Если у кого из друзей найдется pdf для наших студентов, я буду очень благодарен)
Неплохое введение в индоевропеистику для филологов-классиков вышло двенадцать лет назад Геттингене.
Лотар Виллмс довольно доходчиво и более-менее подробно пишет и об истории науки и об истории обоих классических языков в связи с другими и-е. языками. Коротенько, но систематично об исторической фонетике и морфологии греческого и латыни.
Рецензенты, справедливо покачивая головами, жалуются на отсутствие раздела о синтаксисе. (Этот упрек Виллмс принимает). Это действительно странно. Ну, что ж тут поделать?
Зато лекции Вакернагеля о синтаксисе могут читать теперь не только «люди с немецким», но и по-английски в переводе и с комментариями Дэвида Лэнгслоу.
Я лично считаю, что книга Лотара Виллмса – это отличное введение в тему для юных классиков.
Рецензия есть на BMCR, и ответ на нее автора тоже
(Если у кого из друзей найдется pdf для наших студентов, я буду очень благодарен)
Forwarded from Институт восточных культур и античности (ИВКА РГГУ)
#мелисса
Мелисса_2025
Дорогие друзья и коллеги,
Студенческое сообщество филологов-классиков ИВКА РГГУ «Мелисса» поздавляет вас с началом весеннего семестра!
Расписание наших языковых кружков и клубов таково:
— Клуб греческого языка Φιλόλαλοι будет собираться, начиная с 17 февраля, по понедельникам в 17:20, в ауд. 416. Тема: греческая мифология и все, что с ней связано. Ведущие: Станислав Наранович и А. В. Белоусов. Тг-канал клуба здесь.
— Кружок начальной латыни по пособию Familia Romana, как и в прошлом семестре, будет проходить по четвергам, начиная уже с 13 февраля, в 19:00, в ауд. 416. Преподаватель: А.В. Белоусов. Тг-чат кружка тут.
— Кружок начального греческого по пособию Athenaze продолжит свою работу, начиная с 14 февраля, по пятницам, в 19:00. Ведущие: Станислав Наранович и А.В. Белоусов. Тг-чат кружка здесь.
NB! В ближайшее время появится информация о Клубе живой латыни Philolaloi (здесь), а также о Неолатинском и Эпиграфическом семинарах. Кроме того нас ждут интересные встречи с коллегами (филологами-классиками и историками-классиками) на общих встречах «Мелиссы».
Следите за объявлениями, друзья!
Мелисса_2025
Дорогие друзья и коллеги,
Студенческое сообщество филологов-классиков ИВКА РГГУ «Мелисса» поздавляет вас с началом весеннего семестра!
Расписание наших языковых кружков и клубов таково:
— Клуб греческого языка Φιλόλαλοι будет собираться, начиная с 17 февраля, по понедельникам в 17:20, в ауд. 416. Тема: греческая мифология и все, что с ней связано. Ведущие: Станислав Наранович и А. В. Белоусов. Тг-канал клуба здесь.
— Кружок начальной латыни по пособию Familia Romana, как и в прошлом семестре, будет проходить по четвергам, начиная уже с 13 февраля, в 19:00, в ауд. 416. Преподаватель: А.В. Белоусов. Тг-чат кружка тут.
— Кружок начального греческого по пособию Athenaze продолжит свою работу, начиная с 14 февраля, по пятницам, в 19:00. Ведущие: Станислав Наранович и А.В. Белоусов. Тг-чат кружка здесь.
NB! В ближайшее время появится информация о Клубе живой латыни Philolaloi (здесь), а также о Неолатинском и Эпиграфическом семинарах. Кроме того нас ждут интересные встречи с коллегами (филологами-классиками и историками-классиками) на общих встречах «Мелиссы».
Следите за объявлениями, друзья!
Forwarded from Magisteria
Слушатели Магистерии знают нашу любовь к Античности. Сегодня мы докажем, что эта любовь крепка как никогда – перед вами курс о Гомере. Да-да, о том самом легендарном слепце, который стоит у истоков всей европейской, а значит и русской литературы.
Кем он был, да и был ли он вообще? Где его родина? Почему «Одиссея» так отличается от «Иллиады», и где найти силы, чтобы дочитать, наконец, бесконечный список кораблей? В этом курсе вы узнаете о недавних исследованиях поэтики великого древнегреческого эпоса, авторскую концепцию «гомеровского вопроса», множество впечатляющих заметок и наблюдений, актуальных не только для любителей истории и литературы, но для всех наших современников.
Ждём вас!
#новыйкурс #литература
Кем он был, да и был ли он вообще? Где его родина? Почему «Одиссея» так отличается от «Иллиады», и где найти силы, чтобы дочитать, наконец, бесконечный список кораблей? В этом курсе вы узнаете о недавних исследованиях поэтики великого древнегреческого эпоса, авторскую концепцию «гомеровского вопроса», множество впечатляющих заметок и наблюдений, актуальных не только для любителей истории и литературы, но для всех наших современников.
Ждём вас!
#новыйкурс #литература
Магистерия
Исток европейской литературы
Живой и увлекательный рассказ о глубине и красоте «Илиады» и «Одиссеи».
Ура!!!
Ну, наконец-то, наша московская радостная новость!
Вышли Пифийские оды Пиндара под общей редакцией Ольги Леонидовны Ахуновой и Сергея Александровича Степанцова!
См. тут!
Ура! Ура! Ура!
Ну, наконец-то, наша московская радостная новость!
Вышли Пифийские оды Пиндара под общей редакцией Ольги Леонидовны Ахуновой и Сергея Александровича Степанцова!
См. тут!
Ура! Ура! Ура!