Против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы. Еф.12:6

Аскеза есть совокупность процессов Исхода из Империи в Пустыню и выработке в Пустыне Альтернативы: отток антропоэнергий из макросоциума за его пределы и структурирование их вокруг неналичного альтернативного центра. С т. з. имперского субъекта «аскетизм» представляется опустыниванием, обедненением (обывательское понимание «аскетизма»). Отказ от какой-то деятельности регистрируется только как негатив: позитив остается вне регистрации, поскольку антропоэнергия выпала из мирской сборки и встроилась в альтернативную, запредельную ей (её возможностей регистрации в частности). Ясно, что в ряде ситуаций нет другого хода кроме серии отказов, отрицаний, неучастий в имперских/мирских деятельностях: но, однако, если эти отказы (акты и энергии отказов) выстроены вокруг некоего невидимого для Империи центра (пустого, пустынного), то на деле мы получаем даже и здесь альтернативную сборку антропоэнергий, некий минимальный Исход: те их них, что шли на воспроизводство мира/макросоциума/Империи, изъяты, высбождены гравитацией невидимого неналичного альтернативного центра — и тем уже сгруппированы в некий минимальный комплекс Альтернативы. Антропоэнергия в аскетическом отказе не просто исчезает, как кажется имперскому/мирскому субъекту (хотя и это было бы не малым: она в любом случае переставала бы идти на воспроизводство макросоциума): ведь отказ — не разовый акт, а постоянная деятельность, практика, усилие — энергия собственно — и она организована вокруг чего-то, что уже за горизонтом макросоциума (в Пустыне), создавая и наращивая Альтернативу — невидимую, не существующую для макросоциума, отчего его обитателя и думают, что «аскетизм» есть только лишение («мазохизм», «нигилизм») — тогда как он есть деятельность выработки невиданных (буквально: невиданных, невидимых, небывалах, не встречающихся, не могущих быть) в макросоциуме альтернативных способов быть, осуществлять себя (и в частности — неземного, бесконечного блаженства). Имперский/мирской субъект способен зарегистрировать только пропажу антропоэнергии, обнищание, опустынивание: он не может зарегистрировать её отток за пределы мира/Империи и встраивание в альтернативную сборку (Пустыня есть рай, аскетическая нищета — богатство). Итак, аскеза есть 1.) ослабление Империи в оттоке антропоэнергией от неё в Пустыню; 2.) выработка Альтернативы Империи в Пустыне. — Аскеза есть искусство жить по ангельскому образу, искусство уподобления, подражания ангелам (антропоэнергии пересобираются в не-человеческий, не-земной, инобытийный образ, т. е. в максимально возможный альтернативный, тем включающий в себе все прочие альтернативы), что в контексте Исхода из Империи и выработки Альтернативы ей дает политическую ангелологию.

Я решил не знать ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого. 1Кор.2:2

«Перепридумать всё»: радикальное мышление и тупики социального знания

Формат: на площадке Шанинки и онлайн
Язык: русский, английский
Организатор: Варвара Гречухина (студентка Шанинки), Владимир Картавцев (кандидат философских наук, преподаватель Шанинки), Александра Тотушкина (студентка Шанинки)

«Царство близится, но оно уже здесь»
Иван Иллич

В своей книге «Теология и социальная теория» Джон Милбанк (2022) задался неожиданным вопросом: что представляют собой так называемые «науки об обществе» – ложь или ересь? Подобная постановка вопроса невозможна изнутри обсуждаемых наук – только радикально выбранная метапозиция позволяет его поставить, не ввязываясь ни в институциональные «критические» дебаты, ни в интеллектуальную эквилибристику в духе исследований науки и технологий. Несмотря на радикальность и авторитет, Милбанк не является ни первым, ни тем более единственным мыслителем, кому удалось нащупать внешние ресурсы для демонстрации тупиков социального знания: схожие интуиции можно обнаружить у Теодора Шанина, Ивана Иллича, Леопольда Кора, Эрнста Шумахера, Густаво Эстевы, Пола Фейерабенда, Паулу Фрейре, Густаво Гутьерреса – скончавшихся; Джорджо Агамбена – до сих пор, слава богу, здравствующего.

Несмотря на разницу в привлекаемых для постановки социальных наук под радикальное сомнение ресурсов (католическая ортодоксия, антиинституционализм и апофатическая теология, критическая география, буддийская экономика малого, антилиберализм, критическая педагогика и т.д.), всех их объединяет одно прозрение: в какой-то момент мы – вся культура мысли Запада – свернули не туда, совершили трагическую ошибку, ввергли ближних и дальних в заблуждение относительно устройства самих себя и «социального» (Sachs, 1992).

Плохие новости на этом не заканчиваются: обскурантизм настолько укрепился на «командных высотах» современной университетской цивилизации, что любые попытки простого и ясного вопрошания (ложь или ересь? как спросить о справедливости? либерализм – другое название для диктатуры? почему стал возможен крах социализма? есть ли у нас будущее?) маркируются как мракобесие.

Хорошие новости, впрочем, тоже есть. Всех перечисленных выше мыслителей если и можно как-то объединить, то лучше всего для этого подойдет термин Рафаэля Себастьяна Гийена Висенте – «интернационал надежды». Все они были убеждены, что если нам удастся обнаружить тот момент в истории цивилизации Модерна, когда всё пошло не так, то у нас появится шанс «перепридумать все», к чему призывал Шанин (1990); а если не получится перепридумать, то придется вспомнить все заново. «Инда еще побредем».

Основные вопросы для обсуждения на секции:
Где искать альтернативные ресурсы для критики социальных наук?
Что остается от социальных наук и их объекта в момент, когда на сцену выходит сильное мышление из метакритической позиции?
Что является альтернативой «социальному» и «социальности»?
Радикальное мышление по краям дискурса – о каких немаргинализированных маргиналах мы забыли?
Параллельная интеллектуальная история ХХ века – кто составляет «интернационал надежды»?
Против институтов, но не против структур – как и зачем читать Ивана Иллича в 2024 году?
Множества и множественности – где искать ресурсы для критики философского плюрализма?

Ключевые спикеры
Николай Герасимов, кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии РАН.
Владимир Шалларь, независимый исследователь, автор проекта «либертарная теология».

Желающим выступить на секции необходимо отправить свои ФИО, информацию о месте учебы или работы, название доклада и аннотацию (до 500 слов) на [email protected]. Прием заявок на участие в конференции продлится до 28 февраля (включительно).

Бог есть любовь. 1Ин.4:16

125 лет назад, 22 февраля 1900 г., родился один из величайших кинематографистов — Луис Бунюэль. Взаимоотношения его творчества и христианства трудно определить. Испанец, выросший в католической вере, учившийся в иезуитском колледже: с такими корнями трудно пройти мимо веры. С другой стороны — убежденный атеист еще со студенческой поры. Крупнейший представитель сюрреализма в кино: а сюрреализм, помимо прочего, был декларативно атеистическим движением — и здесь опять неопределенность. Если сюрреалисты заявляли о себе как об атеистах «на словах», то самый метод их искусства и его внутренний ход, если и не был прямо религиозным, то указывал как минимум на религиозный голод: что, собственно, находится «сверх» реальности (или, что то же: в глубине психики, по ту сторону эго-сознания)? Если сюрреализм был направлен внутрь бессознательного, то было бы странным, если на глубине души пусть трижды атеиста не нашлось бы вовсе никаких следов присутствия/отсутствия Бога (но, конечно, в бессознательном вообще можно найти «много чего»). Сюрреализм всегда так или иначе склонялся к «мистицизму» (что опять-таки не означает движение к христианству, «мистицизм» бывает самый разный, в том числе и часто — антихристианский). Сюрреалистическое произведение построено так, что какой-либо однозначной интерпретации не выдерживает, а значит, интерпретаций — и вполне корректных — может быть множество, причем и таких, которые прямо идут вразрез с декларируемой автором идеологией. «Христианское толкование» творчества Бунюэля становится более реалистическим предприятием, если мы заметим, как много чисто христианских символов, аллюзий и сюжетов в этом творчестве — предположим, они используются в рамках гротеска, эпатажа, атеистической субверсии христианства: они, однако, даны как элементы этого «сюрреалистического» творчества, т. е. заведомо не имеющего однозначного «смысла» (как, впрочем, и любое произведение искусства). Итак, сказать что-либо однозначное о «христианскости» Бунюэля трудно; однако можно выделить несколько его фильмов, которые, как нам кажется, трудно как-то вообще понять, если не понять их по-христиански. /.../

«Ангел истребления», иногда переводят как «Ангел-истребитель» (1962), — «фантасмагорическая трагикомедия», как иногда определяют. Этот фильм можно понять и как вполне антикапиталистическую сатиру, и как экзистенциальную драму, наконец, просто как сюрреалистическую картину, о смысле которой глупо толковать — все это, конечно, в «Ангеле» есть. Или можно не усложнять: если фильм называется «Ангел истребления», если первый и последний кадры — собор; если на всем протяжении фильма в декорациях просто находятся картины и т. п. на христианские сюжеты (мы перечислили только самое очевидное), то логично предположить, что фильм так или иначе надо понимать в христианском контексте. В таком случае разложим его на моральную и мистическую составляющие.

Представители высшего сословия после званого ужина обнаруживают, что не могут покинуть дом: буквально не могут пройти сквозь дверь. Моральный аспект: люди в этой ситуации начинают «показывать свое истинное лицо», начинают выходить наружу их страсти. Выйти из заключения они смогут тогда, когда поборют их: вполне буквально — откажутся от убийства и взаимных обвинений. Мистическая сторона: понятно, что сама история «мистична», отметим только несколько моментов: священника и детей, что стоят около дома, где заключены герои; агнцы (не ягнята, слово на своем месте), которые появляются в момент кульминации зла и предвещают его поражение. Название фильма, эти агнцы и общая атмосфера суда вызывают в памяти Апокалипсис. Черту, которую нельзя перейти, «последняя проверка» напоминает что-то вроде чистилища или мытарств. В любом случае происходит некий суд над внешне блестящими, но душевно опустившимися людьми; ангел истребления уже здесь; но благой исход возможен, если люди не совершат убийства и если с ними будет Агнец. /.../ — Читать полностью

Слабое мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное. Когда я слаб, тогда силен. Буду хвалиться слабостью моею. Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в слабости». Христос распят в слабости; и мы слабы в Нем. 1Кор.1:27, 2Кор.11:30, 12:9-10, 13:4

Полкопейки к феномену Илона Маска, «гения»-сверхкапиталиста:
— Пауль Арнгейм сверхкапиталист-философ из «Человека без свойств» Музиля: блистающее своими капиталами ничтожество, «гений», утопист глобальных финансов и крупной промышленности, слепой участник надвигающейся катастрофы Первой мировой, создающий иллюзию разрешения всех мировых проблем, перспективы беспроблемного будущего: сплетение сверхбогатства и претензий на философию создают чарующий эффект; у Лифшица есть заметка «Деньги пишут», а тут: «капиталы думают».
— Палмер Элридч из «Трех стигматов Палмера Элридча», космический сверхкапиталист, «гений»: сплетение сверхбогатства и «космоса» (он — космический путешественник) создают чарующий эффект; он сам — катастрофа: одержимый инопланетной/демонической силой сверхкапиталист Элридч — самое мощное изображение Сатаны в творчестве Дика; он с помощью производимого и продаваемого им наркотика не просто захватывает власть, но захватывает самое реальность, наводя на всех чудовищную демоническую сверхиллюзию («илонмасковское» сочленение виртуальной реальности, освоения космоса и захвата власти).

Сверхбогатство, претензия на новую мысль, космичность: ингредиенты победительной, ослепляющей иллюзии — в перспективе, грозящей глобальной катастрофой. Не знаю есть ли в этом хоть бы и «полкопейки», может быть полный ноль: две может быть тут предмысли: 1.) идеологическая победа дается капиталу, когда он входит в сборку с чем-то «не-капиталистическим»: философией, космосом (эксплуатация; демоноодержимость); 2.) как будто можно предположить, что есть некоторый архетип сверхкапиталиста-«гения» под внешним блеском, скрывающий пустоту/тьму.

Говард Хьюз из «Авиатора» (деньги плюс романтика авиации = внешний блеск, скрывающий безумие) — наверное сюда же; Кейн (сверхкапиталист-медиамагнат, т. е. мастер неведения мороков, иллюзий) из «Гражданина Кейна» — м.б. чистый пример этого феномена: накопление капитала находится в прямой пропорции с обездушиванием капиталиста: эффект глубины тут создается не «философией», «космосом», «авиацией», а просто формальным наличием тайны: и тогда казус «розового бутона» оказывается фичей: никакой тайны, никакой глубины у сверхкапиталиста нет, это чистая иллюзия: за «розовым бутоном» просто ничего не скрывается, ничего нет: нет никакой тайны, а только чистая пустота, демонизм, безумие, зло. — Наверное, подобных примеров много больше; старая марксистская мысль: буржуазный эпос не возможен, буржуа — не герой, у него нет и не может быть глубины: истукан, идол, фетиш: золотой идол блестящ, но мертв: фетишизм. Демонократия. — Это все или банально, или не верно; но вот скорее что: к ряду литературных и кинематографических сверхкапиталистов надо причислить и медийного — Илона Маска, и, наверное, что-то тут откроется при должном анализе.

Он есть мир наш, упразднивший вражду на кресте. Еф.2:14-16

Преподобный Максим Грек (1475-1556), святой Томас Мор (1478-1535), Джироламо Савонарола (1452-1498). Последнего казнили как еретика; второго казнили как государственного изменника; первого продержат много лет в заключении, подозревая в ереси.

Все три — современники (прп. Максим буквально слышал проповеди Савонаролы) на самом перепаде к модерну/капитализму представили ему альтернативу из перспективы классического христианства: св. Томас — в Англии, в момент падения страны в протестантизм; прп. Максим — в православной Московии, в момент формирования «царизма»; Савонаролу сжигают по приговору Папы. — Альтернатива была явлена одновременно в католическом, православном, (пред)протестантском пространствах.

Что предлагают все трое? — противопоставить нарождающемуся капитализму истину нищенствующего монашества («нищета» = отсутствие частной собственности = «коммунизм»). — Прп. Максим в своих текстах буквально синтезирует опыт западного и восточного нищенствующего монашества — поверх конфессиональных разделений, что специально оговаривает. — св. Томас упаковывая эту истину в «Утопии» зарождает ту форму, в каковой альтернатива капитализму более всего известна: социализм. — Савонарола пытается простроить Флорентийскую республику согласно этой истине; другие два тоже по мере сил пытаются влиять на политику (св. Томас — канцлер, прп. Максим — активно участвует в общественной жизни Московии).

Три фигуры упущенной Альтернативы. — В конце модерна/капитализма (да кончается ли? — не спешим ли называя свою современность «поздней»?) — в предполагаемом конце модерна/капитализма — вспомнить их, вспомнить упущенную Альтернативу, ибо как модерн мог быть другим, так и посткапитализм вовсе не обязан быть «социализмом». — История всегда альтернативна, полисценарна. — Свв. Джироламо, Томас, Максим молите Бога о нас.

«Партенопа» Соррентино; о фильме ни на чем не настаивая: на правах случайных мыслей после просмотра. — Как будто фильм напрашивается на юнгианское толкование (и далее — дилетантская проба такового): ряд сновидческих эпизодов скрепленных лишь видимостью сюжета: вереница образов: в первую очередь конечно — Анима-София (эрос/мудрость/женственность: интеллектуалка, антропологиня: «о чем она думает?» и вульгарная красотка: кстати обвинение фильма в вульгарности, «рекламности» имеют ввиду характерные свойства архетипа Анимы: в фильме Соррентино т. о. это не баг, а фича, удачная иллюстрация архетипа), Мудрый Старец (не осуждающий как подчеркивает фильм — т. е. он синтезирует противоположность добра/зла, как и следует Старцу по Юнгу), инценстуозные сиблинги, карнавал/криминал/секс (условно — Тень, после которой — опять по Юнгу — героиня входит в религиозное пространства), мн. др., а в частности — Божественный Ребенок. — Всего интересней этот последний: после эпизода с официальной религиозностью, замкнутой на инфернальной фальшивой фигуре кардинала — эпизод аутентичной религиозности, узнаваемой по характерному совмещению откровенной фантастичности — чудесности, «сверхъестественности», обескураживающей монструозности — чудовищности, странности, ужасности, необыкновенной красоте: «так не бывает», «страшно», «чудесно», «прекрасно». — Нуминозное обретается не в рамках официальной церковности, а где-то вне: где? — наряду с отвержением официальной церковности, отвергается и кинематограф: Анима-София блудит с актрисой, блудит с кардиналом — но не остается с ними, как и со своим первым мужчиной, после коитуса с которым убивает себя её брат (несмотря на подчеркнутый эротизм фильма секс в нем маркирует зло: как сказано в начале: на Софию «можно смотреть, но не трогать»: её красота, эротизм должна вести к иным вещам: архетип Софии-Анимы сексуализирован и сексуализиует, она — вульгарна, блудница, но в конечном счете она — архетип Божественной Премудрости) — но не блудит с писателем и профессором, Мудрыми Старцами: последний приводит Аниму-Софию к Божественному Младенцу, скрытом получается на частной территории вдалеке и от религиозных и от кинематографических зрелищ — и скорее не на, но около академической территории — профессора антропологии (не религия и не искусство, а исследующий разум: подобным образом Божественный Младенец появляется в «Космической одиссее», но тоже на «частной территории», в некоей «комнате», как и у Соррентино — и такая же некая невозможная «домашняя» территория, появляется в конце «Соляриса», в прологе которого упоминается невозможный чудесный-чудовищный Младенец; фильмы Кубрика и Тарковского — оба явно религиозные — притом истории о исследующем разуме). — Тут в теме Младенца есть другое юнгианское, важней архетипики: запретное сексуальное, инцестуозное включая, пишет Юнг, вовсе не подвергаются какому-то сильному вытеснению: они выходят на свет сознания достаточно легко, если не с удовольствием: совсем другое дело — религиозное: вот то непристойное, ужасающее, сумасшедшее, глубинейшее, что вытесняется, цензурируется несомненно и сильнейше. — И тут фильм Соррентино какая прекрасная иллюстрация: подлинно обескураживает конечно не намеки на инцестуозность сиблингов, сексуальные сцены (некоторые впрочем в российском прокате вырезаны), вообще общий эротизм, а вот эта сцена с Младенцем ошарашивает и притом — примета подлинной религиозности — не нуждается в объяснениях, толкованиях: она самодостаточна, прекрасна как таковая: на ней и заканчивается путь Анимы-Софии, занимающей сразу после место Старца. (Вдогонку: чудотворство — важная тема Соррентино: «Молодой Папа» — в конечном счете история о чудотворце — и тоже история о неожиданном взрыве аутентичной религиозности посреди казалось бы обезбоженной вкупе с официальной церковностью поздней современности — и тоже выстроен как цепочка эпизодов, что к слову для сериала органично, но бросается в глаза в случае фильма; в «Партенопе» Старец меняет тему Софии-Анимы с «суицида» на «чудо», что кажется чем-то важным и обнадеживающим: размышлять нам потребно не о суициде, а о чуде)

⬆️Вдогонку, на тех же правах ни на что не претендующих случайных мыслей после просмотра. — Герой «Молодого Папы» тоже отказывается от зрелищности: интересно, что отказ от зрелищности — тема явно наслаждающегося своей визуальностью кино. И: в пересказе «Партенопа» получается много более непристойным фильмом чем в реальности: кажется героиню и вовсе не показывают обнаженной, кажется не показывают прямо её секса; притом в фильме есть откровенные сцены: но не с Анимой-Софией: зритель ставится в перспективу Старцев, не блудящих с ней. — В целом фильм не производит впечатления «эротического»: скорее «клип», сон, дремотное мечтанье. — Реакции на фильм вроде бы в большинстве критические; мне напротив «Партенопа» понравилась в отличие от «Вечной красоты» и «Молодости» (всякое произведение — анаморфоза: чтобы случилось удачное его чтение/смотрение/etc. надо находится в правильной перспективе: я наверное по настроенческому и т. п. параметрам оказался в правильной): очень успокаивающее как в лодке на спокойном реке смотрение — и явление Божественного Младенца решило дело, собрало фильм в одно. — в «Море изобилия» Мисимы упоминается сутра о милосердном бодхисаттве, сидящем на золотом павлине: что делать, если в комнату въезжает милосердное божество на золотом павлине? — ответить на это невозможно: ум взрываться в радости, в свете: уже ничего больше не надо, отвечать не надо. — Вот и тут нечто подобное с этим чудовищным-чудесным Младенцем, сидящем в некоей сокрытой комнате. — Ангелологическая эстетика: ужасающее прекрасное, обескураживающее невозможное, ослепляющее светлое. — Этого нет в других фильмах, которые можно было бы при желании считать документацией современных приключений Анимы-Софии: «Твин Пикс», «Нимфоманка», «Барби» (наверняка можно назвать еще много фильмов: вероятно не смотренных мной «Бедных-несчастных»: ничего феминистического — в кавычках и без — кстати здесь нет: везде мужская перспектива — пол создател_ей_ьниц не важен: Анима — архетип мужской души): очень разные фильмы, но в каждом их них нет «индивидуации»; Анима-София то убивается бесоодержимым отцом, то ни смотря ни на что продолжают торговать куклами Софии ее архонты, злые демиурги ее иллюзорного мира, то она подвергается попытке низкого мерзкого (поскольку в момент откровения — софийный момент) соблазнения со стороны потерпевшего полное крушение в качестве Мудрого Старца конфидента (Селигмана; по «Партенопе», как и по «Твин Пикс» и «Барби» мы видим, что с Анимой-Софией надо обращаться обратно блуду — и тем более исполняющему роль Мудрого Старца и убиваемого за попытку блуда в «Нимфоманке»). — Во всех трех фильмах в сущности ничего не меняется; в «Партенопе» же явлен Божественный Ребенок, радикальное новое начало. — Сводя это с темой зрелищности-визуальности-кинематографичности: кино — медиум, расположенный к передаче скорее мортидозно-либидозных содержаний (хорроры, порно): Триер определял «Нимфоманку» как «теологическое порно», «Твин Пикс» можно было бы определить как теологический хоррор; нельзя ли тогда считать исключением из этого — «клип» — т. е. медиум кино без содержаний, чистую бессодержательную визуальность и нельзя ли считать тогда этот жанр как раз приличествующим Аниме-Софии — являемой как легкомысленная, вульгарная «бессодержательная» красотка? — чистая образность, поверхность, экран, куда проецируются образы: но образы суть элементы души, т. е. Анимы, в высшей свой форме предстающей Софией, т. е. всесодержанием: получается «Барби» и «Партенопа» сняты в одном жанре («клип»): но если первая неумело и глупо притворяется деконструкцией гендерной идеологии будучи тривиальной генденой комедией, то вторая проваливается в сон, в то самое «коллективное бессознательное», которое вроде как должна была исследовать «Барби». — Все это наверное мимо цели; но на этом канале — мои черновики, не более того.

Be not afraid

или так. Это Ангел вещей

Некогда язычнику и имперскому солдату, христианскому отшельнику Пахомию Великому явился «ангельский образ» — ангел в монашеской «схиме» («образе»): Пахомий создает киновийное монашество (киновия: общая жизнь: коммунизм) по дарованному ангелом уставу; к концу его жизни основанные им сообщества ангельского образа, альтернативных коммунистических политий насчитывали тысячи участников. — Начало многовекового эксперимента ангельских/коммунистических сообществ.

Могут ли люди жить как ангелы? — да, если им дан ангельский образ. Великий практик и теоретик киновийного монашества, ангельского образа жизни и апологет иконо-(образо)почитания Феодор Студит писал: «первообраз и образ — не одно и тоже по естеству, но одно и тоже по подобию»: первообраз задает иноприродному материалу образ, форму, структуру, паттерн: антропоэнергии пересобирараются по ангельскому образу. Мозаика: кусочки смальты иные по природе чем выкладываемые ими на стене образы ангелов: они не меняются сами по себе, но сложенные определенным образом рождают радикальную небывалую новизну. Хоружий реконструировал антропологические предпосылки христианской аскезы: «человек» есть ансамбль своих энергий, способное к направленной трансформации открытое подвижное множество деятельностей, практик; поэтому нет собственно «человека»: есть «люди» разных моделей сборки, образованных по разным образам; человек есть не «природа», а меон, способный структурироваться разными образами. — Один из этих образов есть ангельский: по нему и вообразуется ансамбли антропоэнергий в восточнохристианской аскезе: в случае Пахомия мы видим, что ангельский образ кристаллизует стремящиеся к альтернативе антропо- и социо-энергии по историческим меркам моментально.

Поскольку человек есть непредзаданная свобода, он может осуществить себя по ангельскому образу, что подтверждено многовековой конкретной практикой восточнохристианской духовной традиции: ангельский образ жизни есть антропологический, социальный, экономический, политический, культурный факт: пространство конкретных практик. — Смальта не становится ангелом: тут все реалистично: но суть дела в том, что она принимает форму ангела, что она вообразует его, являет его: но для этого ей нужно эту форму указать; люди не становятся сверхъестественными существами: но они могут практиковать совершенный ангельский утопический образ жизни: если им этот образ задать.

Могут ли люди жить как ангелы (максимальная антропоальтернативность) и учреждать небесные политии на Земле (максимальная социоальтернативность)? — да, если им дан ангельский образ, достаточной мощи очарования, чтобы структурировать стремящиеся к альтернативе социальные и антропологические энергии. — Все дело в образе альтернативы; но актуальная политическая теория как раз диагностирует паралич (политического) воображения (Джеймисон, Фишер, др.): «капиталистический реализм», неспособность вообразить альтернативу; «нужно чтобы ангел пришел»: нужен образ ангельской жизни, образ альтернативной политии.