Таксистка говорит с кем-то по гарнитуре:

— Ходит... И на подготовку ходит, и на рукопашку его отдали... На рукопашку. Рукопашку. Рукопашный бой. Ну это когда кулаками машут. Для физкультуры, ага... За подготовку сама плачу. А за рукопашку мне Дина сказала: "Пусть Олег заплатит". Ну я ему позвонила, говорю: "Хочешь заплатить?" А он: "А сколько?" Я говорю: "Три шестьсот". А он: "А когда надо?" Ну я говорю: "Вот прямо завтра и надо". А он: "А у тебя сейчас есть?" "Ну есть". "Ты, — говорит, — заплати сейчас, а я тебе двадцать пятого переведу". Но я по голосу слышу, что он пьёт. А значит не переведёт. Да ничего... Я не голодаю. Работа есть — и слава богу. А вы сами как? Не болеете?

Поговорив, на светофоре оборачивается ко мне:

— Вы извините. Свекровь звонила. Когда мне ещё с ней полялякать? Когда я работать заканчиваю, она уже спит. А родной же человек, надо общаться.

Еду в такси. Остановились на светофоре. Машина справа сигналит. Водительница смотрит в зеркало заднего вида. Машина справа сигналит опять. Водительница оглядывается назад. Кашляю, киваю вправо. Она улыбается, открывает окно. Водитель той машины тоже открывает. Они здороваются, обмениваются дежурными любезностями, потом она спрашивает:

— А что это ты не обклеенный?

— А зачем мне это надо? — вопросом на вопрос отвечает собеседник.

— В одном парке работаем, — объяснила таксистка, когда опять поехали. — Смотрю, у него на машине одни шашечки. А я всю обклеила. Брендирование, чёрт его побери.

— А машина, — спрашиваю, — ваша?

— Я под выкуп взяла. И обклеила всю, как попросили... Дура... Потом всё обдеру — а как этот клей убирать? Он такой противный. Ни одно средство его не берёт.

— Маслом, — говорю, — оттирается. Подсолнечным.

— Да? Не знала. Запомню... Я раньше уборщицей работала. На заводе. Но денег мало. Пробовала на трёх работах... Взяла ещё офис один и одну эту... не типографию, а рекламную... как её? Не знаете?

— Агентство?

— Да нет... Или да? Да какая разница! Знаете, кажется, ну чё там? Метнулась туда, помыла, метнулась сюда, помыла... Делов-то... Два месяца выдержала. Очень устаёшь от этой беготни. Ну я подумала, бросила это всё и пошла таксовать. Не прогадала: здесь и проще, и денег больше... А когда первый день работала... Знаете, я перед этим долго не водила, а тут как поехала... А вечером машину глушу, а мне кажется, что мотор работает. Я ухо к ней прикладываю — тихо. Выпрямляюсь — будто работает. Минут десять от неё отойти не могла. А потом дома на стул села, а у меня под ногой будто педаль, а в стуле мотор работает. Еле уснула в тот день. У меня даже в кровати мотор работал.

Покупатель в мясной лавке, с акцентом:

— А чо это — написано, что мясо халяль, а оно со свининой лежит?

Продавец, бородатый и тоже с акцентом:

— Ну и чо, что лежит? Оно же с ней не женится!

В гастрономе одна кассирша рассказывает другой:

— Представляешь, говорила по телефону, а мужчина бутылку виски покупал и пакет сока. Я по телефону говорю, что хочу всё бросить и забыться, а он мне кивает так, на бутылку, и говорит: "Ну пойдём. Забудемся". Я аж покраснела.

— И чего? Не пошла?

— Ну конечно не пошла! У меня же смена. И ещё это... муж.

В шаурматорной трое школьников играют в настольный футбол и громко обсуждают, чего бы им купить. Ну то есть двое играют, а третий перебегает с одной стороны на другую и не то помогает, не то мешает обоим. Обсуждение желаемого закономерно перетекает в разговор о том, у кого сколько денег. У двоих с собой какая-то мелочь, а у одного аж пять тыщ.

— Ого, — говорит перебегающий. — А сколько тебе вообще денег дают?

— Ну сколько попрошу, столько и дают.

— У-у-у... Да ты прямо этот... Огра... Агро...

— Ты пытаешься вспомнить слово "агроном"?

— Э-э... Ага. Агроном.

— А зачем?

— Оно про деньги.

— Нет, про деньги другое слово.

— Какое?

— Я тоже не помню. Но агроном — это не про деньги.

— А про что?

— Про что-то другое.

В едальне-стекляшке две девушки сидят за столиком и ждут заказ. Вдруг одна встаёт, идёт ко входной двери, открывает её и истошно орёт во внешнюю тьму:

— Мужчина! Выключите фары!

После чего возвращается за столик.

Секунд через тридцать тишины её подруга отрывает взгляд от экрана телефона, в который пялилась всё это время, и изрекает:

— Пиздец ты, Ася, скандальная.

В овощном магазинчике стоит рядом с прилавком старый венский стул, на нём сидит пожилая женщина в строгой дамской паре с позеленевшей медной брошью на лацкане, держит на коленях коричневую сумку из толстой кожи, прошитой по краю суровой нитью, на сумку она аккуратно сложила руки, смотрит куда-то не совсем на продавщицу, а в пространство рядом с ней, и с видимым удовольствием завзятого рассказчика, а также с выверенными, видимо, не одним десятком повторений эмоциями повествует:

— И она ж мне и гражданство сделала, и жить у них позволила, я так им благодарна была, молила за неё каждый день и людей, и бога — и всегда у неё удача была. А потом они с мужем разошлись, она уехала в Германию, а муж, представляешь, разрешил у них в доме остаться. Я пыталась по дому помогать — он запретил, сказал, что я в гостях. А потом — представляешь моё горе? — он умер. И главное же — молодой совсем человек, сорок два года! И в одну ночь не стало. Я была так шокирована... Ни есть не могла, ни пить... А у него остались родные... Ну как родные... Родных братьев и сестёр дети... Как это? Двоюродные. И приехали наследство делить. А я ещё переживала, не могла с людьми говорить... Так они всё поделили. Даже мои носовые платки и мои шпильки железные, что от бабушки остались. Я, когда в себя пришла, съехала оттуда, конечно, но стала шпильки искать — не нашла. Стала у них спрашивать, а мне одна там его родных дочка и говорит: "А откуда мне знать, что это твои шпильки?" Знаешь, мне шпилек не жалко, они три копейки стоят, но за людей так обидно...

Водитель такси, глянув на загружаемые мной в багажник сумки с едой и пивом, прокомментировал:

— Вы, я так понимаю, в караоке сегодня не идёте?

Я немного опешил, честно говоря. Даже посмотрел на него внимательнее: не старый ли какой-нибудь знакомый? Но нет, совсем какой-то чужой человек.

На всякий случай переспросил:

— В караоке?

— Ну сегодня же день встречи выпускников!

— Э-э... Выпускников чего?

— Выпускников всего! Первая суббота февраля же!

— Я, — говорю, — был на встрече выпускников всего раз, лет тридцать назад и, кажется, летом... А почему караоке?

— На как же, — говорит, — Встречи выпускников где всегда проходят?

— Не знаю, — говорю, — Та единственная, на которую я ходил, была дома у одной из бывших одноклассниц.

— Ну они уже давно всегда в феврале и в караоке.

— Я, — говорю, — как-то это всё пропустил.

— Да меня, — таксист нервно подхихикивает, — Тоже никогда не звали. А в этом году почему-то позвали. Решил вот сходить и проверить, почему.

И продолжает хихикать.

Надеюсь, у всех сегодня на этих встречах всё закончится хорошо.

Выбираю пиво в пивной лавке. Продавец наблюдает. Беру в руки одну банку, смотрю на картинку, вспоминаю, что уже это пробовал, содрогаюсь от этого воспоминания всем телом и ставлю банку обратно в холодильник.

— Что? — спрашивает продавец. — Не понравился кисель?

Банка, о которой речь, это, господи прости, "смузи сауэр". И это нечто по-настоящему ужасное.

— Не, — говорю. — Кошмарная гадость. Вообще не понимаю, зачем это сделали. Я в пищевые отходы вылил.

— А я, — он назидательно кивает, — Предупреждал.

— Ну блин, я же должен был сам попробовать... Зачем вы вообще такое закупаете, если пробовали и знаете, что дрянь?

— Киселёк, да... Ну вы же, любители новизны, всё равно обязательно на пробу купите, если на этикетке что-нибудь хитровыделанное написано... А кому-то и понравится. Правда, врать не буду, конкретно это, если судить по отзывам, пока никому не понравилось, какая-то просто идеальная дрянь.

Тут я замечаю новую этикетку:

— А что это за "Шишка"?

— Это дабл-ипа, хорошее.

— Правда?

— Если я скажу нет, не возьмёте?

— Возьму.

— Ну вот. Но это правда хорошее.

Ждал такси около автобусной остановки, подслушал разговор двух женщин. Одна рассказывала другой про третью.

— Она же в отпуск поехала, представляешь, в этот... не Донецк, а вот который второй...

— Луганск?!

— Точно. В Луганск в отпуск поехала.

— Она нормальная вообще?

— А так она ж волонтёром. А чо, говорит, денег тратить не надо, кормят, место спать находят, головой не надо работать. Знай себе пакеты с коробками перебирай. Ну и это же... смена обстановки.

— Да всё равно. Там же зима такая же, как тут. Если волонтёром, уж лучше в Анапу.

— Не, ну там песок с мазутом собирать. Коробки перекладывать всё-таки приятнее.

На неделе, возвращаясь домой на такси из стоматологической клиники, попал в самую неприятную часпиковую пробку. Машина неритмично подёргивалась, бессистемно продвигаясь на два-пять метров и опять останавливаясь на неопределённое количество времени, меня от этого, да вдобавок после зубного, укачивало, а водителю ситуация напомнила что-то из 1980-х, когда он учился ездить.

И этот добрый человек начал рассказывать мне историю за историей из своей ранневодительской юности. Слушать я толком не мог, потому что меня мутило. Когда, ближе к месту назначения, поехали быстро, водитель заговорил быстрее, будто опасаясь, что не успеет закончить повествование. Эту часть я даже запомнил, но не стану пересказывать: обыденная ситуация с неопытным автомобилистом на перекрёстке, когда автобус забыл выключить поворотники.

Наконец, когда мы приехали, он остановил машину и сказал:

— Вот так, благодаря суровым учителям, и сам до сих пор жив, и никого на тот свет не отправил. Правда, те, кто, которые со мной сдавали и права купили, тоже до сих пор ездят, но моя езда, я считаю, надёжнее. И я дольше проезжу.

— Почему? — этот вопрос был моей первой реакцией на его болтовню за всю поездку.

— Потому что я учился честно, а они нет, — сказал водитель.

Для меня это был очень тяжёлый путь, но пятёрку я ему поставил.

На днях в такси около получаса слушал некий русский рэп про сочинение русского рэпа же, про синглы, сэмплы, лейблы, проблемы с бухающими коллегами, которые срывают сроки, про дедлайны, какие-то творческие приёмы, про тесты на друзьях и на публике и прочая. Будто производственную драму посмотрел. Даже проникся к рэп-производителям классовым сочувствием.

С момента наката администрации Трампа на USAID в сети много говорят о грантах. Вот и я вспомнил историю и сейчас расскажу.

Году в 1996-м, кажется, приехал в Россию один американский лингвист. Он изучал какой-то северокавказский язык, общаясь с американскими его носителями, и даже придумал для него алфавит. А тут вдруг узнал, что для российских носителей алфавит придумали давно, что здесь на этом языке даже литература есть и т.п. Ну и приехал в Карачаево-Черкесию, что ли, или в Дагестан, не помню точно, чтобы разобраться и приобщиться. Заодно его пригласили на заседание творческого семинара в ставропольский универ. Ну типа рядом же, почему нет.

На этом самом семинаре он много и увлечённо рассказывал о занимательных особенностях изучаемого им языка, после чего, как это обычно бывает, предложил задавать вопросы. Присутствующие сначала спрашивали что-то по собственно теме доклада, а потом стали интересоваться, как что там у них, в американских науке и системе образования, устроено. И вот профессор Клара Эрновна Штайн просит заморского гостя:

— А расскажите нам, пожалуйста, про гранты...

Гость не успел начать отвечать, потому что внезапно вмешался один молодой местный доцент:

— Клара Эрновна, простите, — сказал он, — Но зачем тратить на это время? Тут все и так прекрасно знают, кто такие гранды.

Водитель такси жалуется на засыпанную снегом дорогу:

— Всего одна, — говорит, — колея! А как быть, если кто навстречу будет ехать? И горб этот посредине, машина по нему днищем прямо ползёт! Хорошо ещё, что у этой весь ливер снизу металлической крышкой прикрыт...

— Да, — киваю, — у нас тут во второй половине февраля, когда снег, обычно сурово. И курьеры не любят сюда ездить, и такси. Даже мусор неделю не вывозят.

— Ну я, — отвечает таксист, — ваш заказ не мог не взять.

— Почему?

— Это первый заказ за день. Примета такая: от первого заказа нельзя отказываться, а то весь день наперекосяк пойдёт. Можно даже в ДТП погибнуть.

Сегодня в аптеке на районе. Делаю заказ, собираюсь расплачиваться, но тут мигает свет — и, насколько я понимаю, вырубается кассовый компьютер. Провизорица извиняется и убегает в заднюю комнату. Дверь открыта, поэтому я вижу, как она сперва включает бесперебойник, потом какую-то башню, потом возвращается к кассе, нажимает что-то под ней и начинает ждать, нервничая и ежесекундно умоляя не сердиться.

— Простите, — говорю, — что лезу не в своё дело, но правильно ли я понял, что у вас бесперебойник был выключен?

— Что? — спрашивает.

— Бесперебойник. Вон та штуковина слева, что на столе пониже. Вы его только сейчас включили?

— А, — отвечает, — да, мы его включаем, когда что-то случается. Вот как сейчас.

— Прошу, — продолжаю, — меня ещё раз извинить, но, если позволите мне объяснить, это не так работает...

В общем, за пару минут рассказал и даже несколько раз повторил.

Она на меня смотрит-смотрит — и вдруг аж всхлипнула.

— Ой, — говорит, — мужчина, спасибо вам большущее! А то у нас этот, знаете, который компьютеры настраивает... он с нами вообще не разговаривает! Цедит что-то через губу и ничего не объясняет! Поставили этот ящик, сказали, что теперь лучше будет... Ну теперь я понимаю, почему лучше... Но никто же не объяснил!

Расплатился, поблагодарил, ушёл и теперь весь день пытаюсь успокаивать себя мыслью, что когда сам был когда-то эникейщиком в краевой библиотеке, вёл себя получше, чем упомянутый "этот, знаете, который компьютеры настраивает". Я вроде обычно старался всё объяснять, быть понятным и терпеливым, даже занятия проводил, но ручаться, что никогда не выступал, как мудак, не могу: не помню. Наверняка были случаи.

26 февраля, уже две недели идёт снег, мороз 14 градусов, женщина идёт по улице и громко говорит в телефон:

— Ну купила солнечные очки — и что? Да знаю я, какое число! И что теперь — солнца никогда больше не будет? Нет... Нет... Нет, это не дорого! Нет, у тебя не очки, а кусок пластика с помойки, а это очки!