Коинсидентальная теология: система заветов

С точки зрения агрегатных состояний субстанции, система заветов характеризуется не статикой, а динамикой. Каждый завет - это не просто господство одного из агрегатных состояний, но движение между ними, причем движение направленное. Эта направленность осуществляется в общем господстве двойной трансгрессии, и поэтому всегда устроена так, что высшее предшестующего завета становится низшим нового.

Первый завет - это завет модуса, завет «совершенной способности». Он движется от способности «тусклой» и «погашенной» к способности совершенной, способности-для субстанции (на самом деле, способности для атрибута, в который облачена субстанция, то есть способности для Имманентного Невозможного, способности озаренной светом невозможного). Весь древний мир - это мир «совершенных способностей», муз, богов и сил, позволяющих говорить и действовать абсолютно (эта абсолютность способности и есть то, что продолжает зачаровывать в античных статуя, текстах поэтов и пророков и делах царей).

Второй завет - это завет атрибута (причем конкретного атрибута, двойной трансгресиии, самопревосхождения causa sui). То, что было высшим достижением предыдущей ступени, здесь становится точкой отталкивания - а оттого и находится в некотором пренебрежении. Это - мир теологического. Всякая способность, всякое устройство мира - вторична и значима лишь постольку, поскольку может послужить трамплином для втягивания в воронку двойного выхода, втягивания в само втягивание.

Третий же завет - это завет «взыскания субстанции». Достигавшееся в период господства теологии лишь наивысшим напряжением сил здесь становится непосредственной средой обитания: мы живем внутри имманентного невозможного. Двойная трансгрессия, выход за пределы выхода - наша повседневность. Однако важно не это - а то, что при опеределнном «перещелкивании» Имманентное Невозможное оказывается примыкающим к чистому удерживанию-вместе-разделенного. Только тогда оно и ценится - иначе же трансгрессия обесценивается и превращается в банальную и скучную.

Вот что-то типа этого, материалистическое Ars Notoria. Плюс материалистическая кфицат ха дерех, конечно.

Смотрел «Хождение по мукам» Рошаля 1957 года, поймал себя на странной мысли - эти люди думают, что снимают кино про прошлое, а на самом деле сами они в прошлом (и да, тот факт, что с 1914, который они снимают, до их 1957 прошло гораздо меньше времени, чем с 1957 до сейчас)

Определять (как это делает классический психоанализ) оргазм, а с ним и всю суть сексуального акта, как накопление а затем разрядку энергии - все равно что определять движение поезда как стук колес и лязгание буферов: не то чтобы неверно, но оставляет нас без всяких шансов понять куда и зачем мы едем.

Написал про последний (повсеместно распространившееся суеверие, требующее заменять «последний» на «крайний» кстати раздражает крайне) фильм Дюмона - и, пожалуй, один из лучших фильмов года:

Расположение на позициях коинсидентального позволяет увидеть, что появляющиеся почти одновременно в 1919 году «Закон серий» Каммерера и «ТНБ» Енчмена относятся к общей попытке произвести онто-экономический поворот к миру прояснения, осуществляющийся на гребне пришествия мира трансгрессии - первой мировой, революции 17 года, распада Австро-Венгрии. И это наиболее существенное, что необходимо понимать и по поводу Каммерера, и по поводу Енчмена: тезисы этих двух биологов носят именно онто-экономический характер.

«Серии» Каммерера и «цепи рефлексов» Енчмена, казалось бы, говорят о разном и относятся к совершенно разным регионам: один собирает совпадения и претендует на открытие «второго закона всемирного тяготения», другой возвещает эпоху «бурных органических катаклизмов», утверждая то, что может показаться радикальной версией «бихевиоризма» (то есть занимается областью «психического», или, по крайней мере, антропологического). Однако общим в том и в другом является онто-экономическая повестка дня: первично существующим объявляется своего рода сжимающее подцепление того, что, не будучи связанным, оказывается связанным (каммереровские серии это «скопление во времени или пространстве сходных явлений, которые при этом не связаны причинно-следственной связью»; енчменовские рефлексивные цепи - повторяющаяся и закрепляющаяся связь между не связанными друг с другом раздражителем и эффектом).

Енчмен, в целом, ближе к артикуляции этой онто-экономики и лучше, чем Каммер, осознает ее последствия для реорганизации социума. Каммерер же, скорее, позволяет увидеть весь спектр явлений, к которому относится происходящий сдвиг (хоть Енчмен и подчеркивает постоянно, что речь не идет о «биологии» в прежнем ее понимании, используемый им язык все же постоянно создает опасность коллапса в субъективное и психологическое).

Еще один важный момент: в протиовоположность Каммереру, Енчмен в своем принципе «стенического отбора» также указывает на то, что степень реальности сцеплений различается, и это различие может быть подсчитано. Правда, критерий этого различения остается внешним по отношению к самому соединению и подцеплению: власть энергетической парадигмы и стоящего за ней господства Имманентного Невозможного оказывается не до конца преодолена, и поэтому различие степени реальности характеризуется как различие уровней жизненной силы, интенсивности обмена веществ в организме - хотя в некоторые моменты Енчмен и приближается к преодолению этой внешней шкалы коэффициентов, когда говорит о «напряжении непрерывного стенизма».

Напряжение - это уже внутренняя характеристика связи. Однако для артикуляции этого напряжения исходящей из исключительно к самой связи относящихся параметров необходима аналитика УВР, которая у Енчмена отсутствует - требование «новой математики» оказывается в конечном счете нереализованным. (Вообще интересно, как наибоолее радикальные прорывы за пределы ИН оказываются вполне готовыми на полный пересмотр «физического», в том числе и полностью вопреки тому, что думают физики- но при этом область математического остается для них неприкосновенной).

Это отсутствие артикуляции в итоге оказалось фатальным: и «Закон серий», и «18 тезисов» оказались замурованными в своего рода «воздушном кармане» истории Имманентного Невозможного, и до поры до времени забытыми. Однако ныншнее восстание трансгресси создает условия для прихода времени и поры: коинсидентальные советы сошествуют в тот ад незначительного и комического, который обеспечивает забвение куда более прочное, чем запреты и гонения - для того, чтобы вывести из него своих патриархов.

[cформулировал по результатам последних лекций. вообще часто бывает так, что именно после лекции понимаешь, что именно надо было сказать - и такие лекции, конечно, одни из самых удачных и полезных]

Удерживайте разделенное вместе со студентами центра «Стасис»:
https://www.tgoop.com/ethostasis/3

Настоящее решение всегда принимается в условиях недостатка информации и невозможности обоснования аргументами. Поскольку настоящее решение - это всегда решение о переходе в то или иное положение или ситуацию, а аргументы (добро и зло) и информация (верно и неверно) существуют лишь внутри ситуации. В какой-то момент местность как будто освещается разрядом молнии или светом солнца (да, “более яркого и громадного, чем все в мире”), и нам становится ясно: следует действовать так-то и так-то, говорить то-то и то.

Видение подобного рода - общее для великих стратегов и великих политиков. Это также основа всякой аристократичности (буржуа действует исходя из расчета, аристократ знает, как должно поступать). Воля - лишь вторичный момент по отношению к такому видению: она необходима для того, чтобы следовать увиденному в условиях, когда оно никак и ничем не может быть подтверждено. Но сама по себе она лишь инструмент (проблема деционизма и всякого рода “онтологий воли” как раз в том, что они не понимают этой инструментальности).

Однако движущий мотив современности состоит в демократизации и превращении во всеобщее достояние того, что прежде было достоянием единиц. И демократизация самой сути аристократического должна затронуть именно это умение видеть в полной тьме. Бывшее прежде достоянием немногих великих, оно должно стать принадлежащим всем. А для этого оно должно быть выведено из области “дара” - который либо есть, либо нет.

Именно в этом проблема доминантных философских теорий 90ых-00ых: для Бадью и Жижека вопрос о подобного рода “видении” не основывающемся ни на какой достоверности является центральным, однако решения его в конечном итоге остаются в пределах онто-экономики дара: событие или способность осуществлять по-ленински “политику истины” либо сваливаются на меня, либо нет - а от меня уже зависит, быть ли им верным: также как и в децизионизме, все сводится к воле, а вторичное заслоняет по настоящему важное .

Возможно, точнее будет сформулировать так: само это обладание или не обладание “даром видения” или “знания как” должно стать доступным опирающейся на метод модерации. Мы действительно всегда либо видим, либо не видим, и есть те, кто способен видеть, а есть те, кто нет - но может существовать знание о том, как стать видящим, какие шаги следует предпринять и как расположиться чтобы в нас или с участием нас образовался “коинсидентальный совет видения”, орган коллективного прояснения траекторий абсолютного.

Давно уже думаю, что одним из самых слабых мест различных “критических теорий” является сохранение ими, пусть и в негативном модусе, различия “природного” и “культурного”. Предполагается, что если мы докажем, что что-либо не имеет естественных и природных корней, то одновременно с этим мы докажем также и то, что оно лишено всякой необходимости - и, соответсвенно, можем конструировать его как угодно, в соответствии с нашими представлениями о должном и справедливом. Между тем, сила навязывающего себя вовсе не нуждается в оправдании “приодным” и “естественным”: и от того, что она этого оправдания лишится, она никуда не денется.

Утверждение субстанциальности удерживания-вместе-разделенного, помимо прочего, означает утвереждение плоской онтологии навязывания: навязывающее себя не считается с регионами бытия, с разделением реальности на какие бы то ни было разделы (человеческого и нечеловеческого, внутреннего и внешнего, природного и культурного) и первично по отношению к ним, поскольку и само такое разделение имеет силу лишь потому, что навязывает нам себя.

Это не значит, что активность в этой области невозможна: следует разбираться с траекториями навязывания, с выстривающимися в нем рядами, с их противостояниями, с возможностью их перенарезания - но не думать, что мы избавимся от навязывающего себя и от действующих в нем протоколов сцепления и расположения просто благодаря тому, что скажем, что оно “на самом деле” не необходимо.

Один из центральных водоразделов, опредляющий различия между культурами, обществами и антропологическими типами: следует ли почитать богов потому, что их почитали отцы, или же следует почитать отцов потому, что этого желают боги - и в той степени, в какой они этого желают. Это, собственно, также и главный мотив первых книг Пятикнижия: праотцы становятся отцами только потому, что их избирает Бог, и вся рассказываемая история - это именно история такого избрания.

Вопрос этот продолжает оставаться значимым и далеко за пределами собственно теологического.

Кстати, если уж зашла речь об отцах и богах: вот, безусловно, один из моих претендентов на звание «канал года». Если статуи богов - это их максимально концентрированные воплощения, «взрыв видимости», как говорит Марион, то этот канал - своего рода вербальная скульптура, «взрыв слышимости» некоего женского божества, крайне активного во всем современном мире, а особенно, скажем так, на «пост-советском пространстве».

Олег Горяинов как-то охарактеризовал «Избирательное сродство» как роман о ситуации, в которой все вроде бы совпадает, но, тем не менее, ничто не идет как надо, ничего не получается, все разрушается. К этому, однако, следует добавить: ничего не получается из-за того, что вовлеченные в эту ситуацию действуют не в соответствии с тем, что складывается и совпадает, а в соответствии со своими представлениями о должном и не должном. Или оказываются не в силах противостоять таким представлениям других. И именно такая ситуация оказывается наиболее опасной.

Иметь дело с совпадением но не последовать за ним гораздо более разрушительно, чем не иметь с ним дела вообще. Нет ничего хуже остановки на полпути. (Как объект падающий в черную дыру — надо сразу оказаться за горизонтом событий, иначе твои передние части расплющат остающееся сзади)

Как справедливо замечено здесь, «Фантазии Фарятьева» — один из самых страшных фильмов в истории мирового кино, страшнее любого хоррора, именно потому, что это также фильм о несовпадении. Завтра в ММОМА, в 17.00 попытаемся коллективно этот страх преодолеть. И обсудить проблему несовпадения, коллапса советского человека знака и деятельности различных женских и мужских божеств.

Субстанция одета в наше тело, наше тело одето в способности, способности одеты в истории, разворачивающиеся в нашем монадическом спектакле. Искусство и культура снимают одежды историй, обнажая способности, эротизм пре-генитального снимает способности (модусы), обнажая атрибуты (проникновение, прилегание, переднее и заднее, мужское и женское), оргазм снимает атрибуты и тело, обнажая удерживание-вместе-разделенного.

Самые радикальные теории сексуальности и самые радикальные онтологии (Ференци, Бадью) останавливаются на уровне эротического: предельной степенью обнажения здесь оказывается “амфимикс эротизмов”, борьба уретрального и анального, выброса и торможения, принадлежности и не-принадлежности. Определенным исключением являются поздний Хайдеггер и Делез. Здесь начинает проясняться, что удерживание и отпускание - это тоже только лишь одежды. Благодаря тому, что прыжок на месте осуществляется дважды, появляется место для самого места.

(Подробнее обо всем этом - в сегодняшней лекции о Горском).

Думаю, настало время писать манифест “Contra angelos: борьба на два фронта». Диктат наслаждения и диктат скопчества - лишь два лика власти Имманентного Невозможного. Анархисты, как всегда, наивно полагают, что достаточно высказать Господину свое презрение и облечься в белые одежды или увенчать себя белой печатью - и Господин исчезнет.

Но Имманентное Невозможное всегда найдет способ зайти с тыла. Чудовища не пропадут от того, что мы укроемся от них под одеялами безопасных пространств, даже если это будут одеяла самооскопления. Для победы необходим захват почт, мостов и телеграфов оргазмического: генитальное прояснение. И только тот, кто борется одновременно и с людьми, и с ангелами, победит.

Иосиф (вместе с Иудой) завершает ряд детей Авраама, имена которых указывают на специфические аспекты тактики борьбы за благословение и преодоления “сил стеснения” (Египет), “не своей земли”: Исаак, или “смеющийся”, Йаков, “огибающий”, Йосеф (“добавляющий”), Йегуда («благодарящий) (точнее же, всех детей Авраама зовут будущим: “будет смеяться”, “будет огибать”, “будет добавлять”, “будет благодарить”).

Специфическое умение Йосефа (результирующее, вместе с тактикой благодрения Йегуды, все предшествующие - и оттого дающее им возможность действовать непосредственно внутри “области сжатия”, самого Египта) - состоит в способности к “декомпрессии”, или такому имению дела с силой сжатия, которое, не отменяя ее, все же позволяет удержать в реальности некоторый остаток (“добавку”), появляющуюся в процессе сжатия и исчезающую в его результате. Йосеф умеет, не отменяя сжатие, сохранять память о том, что в нем сжималось.

Именно перед этой проблемой ставят фараона его сны: чахлые коровы и засохшие колосья не просто поглощают своих тучных предешественников, а поглощают без следа, так что “и не узнаешь, что вошли они внутрь их”. Совет же Йосефа, на котором будет основываться и вся его последующая политика, состоит в нахождении средств, которые, не отменяя поглощение, позволят создать “пространства сохранения” - амбары и житницы, которые, в условиях наступившего сжатия, удерживают в реальности предшествовавшее и коллапсировавшее в него изобилие, и, таким образом, спасают от голода.

Следует обратить внимание на то, что именно эту проблему Йосеф решает также и на уровне своих отношений с братьями. И здесь обретает определенное завершение и решение задача, присутствующая в книге Бытия с самого его начала. История человечества, начиная с Каина и Авеля, постоянно разыгрывается как история двух братьев, в которой большее подчиняется меньшему, старшее младшему, и всегда так, что “не узнаешь, что вошли они внутрь него”. Каин, Ишмаэль, Эсав - все эти первенцы без остатка поглощаются своими младшими братьями, оставаясь за пределами “союза”, избранности и благословения, за пределами смысла.

Жизнь Йосефа как будто воспроизводит эту историю комрпессии - но с сущетсвенным изменением: старшие не перевариваются и не перемалываются без следа, они остаются внутри союза и внутри благословения (и, на самом деле, даже становятся ее альтернативным и в конечном итоге побеждающим центром - мессия из дома Йегуды производит контр-поглощения мессии из дома Йосефа). Специфическое умение Йосефа - это умение “поставить распорку”, разжать сжимающее (но сохранить при этом саму силу сжатия, которая была бы уничтожена, если бы сжатие просто было разрушено и отменено - а именно такова стратегия всех отвергнутых, эмиссаров “мира хаоса” от Каина до Эсава).

Важно однако иметь в виду, что компрессия и подчинение старшего младшему - это не только начало человеческой истории, но и начало истории творения в целом. Оно начинается с того, что старший Бог, Бог первой главы книги Бытия, универсальное божество, творящее небо и землю, оказывается сжатым и поглощенным Богом второй главы, племенным Богом хитрости с его странными запретами, провоцирующими собственное нарушение, двойственными деревьями и вообще “веселыми историями”, носящим имя из четырех букв - также смутно укаывающее на некоторое действие в будущем, то ли в настоящем, то ли в прошлом: “глагольные имена будущего” детей Авраама (также обычно состоящие из четырех букв) разворачивают по разному это сжатое.

Теология Йосефа - это теология декомрпессии, позволяющих овладеть силой сжатия изнутри, создать амбары и хранилища для того, что удерживает вместе начальные и конечные пункты сжатия и что первично по отношению и к старшим, и к младшим. “И узнай сегодня, и запечатли на сердце своем, что Бог, носящий имя из четырех букв, это Господь универсума: на небе сверху и на земле снизу нет большего”: всякий избыток - лишь эффект автомата сжатия, возникающий «над» или «под», и оттого тот, кто владеет секретом сжатия, владеет также и тайной избытка и благословения.