Я хотел бы переехать в Омск.

Считал бы Омск первым городом, пострадавшим от мемов. Обошёл бы все сто муралов в микрорайоне Модерн. Жил бы на левом берегу, работал бы на правом. Гордился бы Врубелем, Анненским и Карбышевым.

На стадионе кричал бы «Ветер дует с Иртыша, не забьёте ни шиша». Гулял бы по Птичьей гавани и дендросаду. В каждом городе России заходил бы за кофе в «Скуратов», который родом из Омска.

Держал бы в гараже зимний комплет производства «Омскшины». Написал бы трагикомическую монографию о строительстве омского метрополитена. Зачеркивал бы маркёром «Не пытайтесь покинуть Омск», добавляя «Не пытайтесь обгадить Омск».

Искал бы старую кинохронику с белой столицей Колчака. Прогуливался бы по улицам Лекальной, Степенной, Материальной, Нобелевскому тупику и, конечно, по улице РВ-49. Отправлял бы родственникам рыжиковое масло, любинскую сгущенку и лимонад «Бегемотя».

Ужинал бы в «Лапшичной с маленьким цветком в большом окне». По пятницам пил бы ркацители и саперави из Омской области. Жарил бы шашлыки на турбазе в Чернолучье. Радовался бы тому, что «Авангард» вернулся из Балашихи.

Часами бродил бы по деревянному городу, обязательно останавливаясь возле дома с драконами и дома Штумпфа. За старинной архитектурой отправлялся бы в Тару.

Расспрашивал бы деда о развитии сельского хозяйства при Манякине. Мечтал бы поставить памятник Густаву Гасфорду, раз Любочка уже есть. Скучал бы по старому облику цирка. Закусывал бы пиво сыром «Омичка» (да, именно сыром «Омичка»).

Сделал бы маршрут по Чкаловскому посёлку и родным местам Егора Летова. Наблюдал бы за тем, как промышленные альпинисты моют 850-килограммовую люстру на вокзале.

Покупал бы билеты в сектора О, М, С и К на G-Drive Арене. Перебирал бы старые снимки с восстановления Успенского собора. Носил бы футболки «In Omsk we trust» и «JVCR».

Вспоминал бы тусовки 2000-х на Верхнем ЧВ и Нижнем ЧВ и базу отдыха «Куршавелька». Следил бы за восстановлением вывески «Радость». Построил бы дачу в деревне Кибер-Спасское. Катался бы в Екатеринбург на 12-часовой «Ласточке».

Восстановил бы Эйфелеву башню из тазиков и вёдер. Напевал бы «Смотрят сосны сверху строго, под ногами даль и ширь, а у нас лежит дорога прямиком в Сибирь».

Объехал бы все крепости и редуты Горькой линии. Заочно спорил бы с Достоевским про «городишко грязный и развратный в высшей степени».

Любимыми зданиями считал бы СКК и пожарную каланчу. Фотографировал бы остановку-птицу во Входном. Показывал бы туристам трёхэтажный дом из дверей на 7-й Северной.

Покупал бы конфеты «Сладонеж» и фузилли Омской макаронной фабрики. Ездил бы в Пушкино на первую в России улицу Мандельштама. Ходил бы в храм Константина и Елены, перестроенный из кафе «Аленушка».

Омск, жди.

Вячеслав Лю-Фа (п. Черский, Республика Саха). Автопортрет на фоне лунного гало. 2025.

#MoSальбомымесяца
Кинцуги (Сухое солнце)
Владивосток

Третий вектор современного рэпа — радикальная искренность как на приеме у психотерапевта — иллюстрирует дебютный альбом дальневосточного артиста Сухое солнце. Причем иллюстрирует с порога даже как-то слишком порывисто — открывает альбом номер «Интро», в котором Даниил Кузнецов как будто пытается за семь минут (самый длинный номер альбома, между прочим) изложить сразу всю психологическую подноготную своей жизни. Причем изложить с минимальным художественным оформлением, как на реальном приеме у психотерапевта — если бы бывали приемы, длящиеся семь минут.

Жест понятен — вот он я, смотрите, ничего от вас не утаиваю; но оценить его, скажем так, непросто. Тут нарушается какой-то важный барьер, тайный договор о взаимном доверии между исполнителем и слушателем. Мы (пока еще) не друзья, мы делимся нашим временем и вниманием не по доброте душевной, а из желания получить в обмен обогащающий нас творческий опыт. И если артист начинает с того, что семь минут не может перестать говорить о себе — ну, на вечеринках от таких людей отсаживаются, независимо от того, насколько у человека наболело. Опять же, не все, что можно рассказать своему терапевту, автоматически становится классной историей, интересной тем, кто не получает денег за то, что пытается разобраться в хитросплетениях твоего внутреннего мира.

Дальше, к счастью, где в дело идут собственно песни, становится получше — особенно во второй половине альбома, где Кузнецов начинает не только ностальгировать об ушедшем прошлом, но и злиться, нервничать, переходить на иносказания, в общем, расширять эмоциональный диапазон своего альбома. Именно так терапевтическая саморефлексия может превратиться в акт творчества — через художественные приемы, через исполнительские эмоции, через что-то, что придает простому разговору о том, что у тебя болит, какое-то дополнительное измерение.

Слушать на MoS