Вчера был день рождения Годара. А это — кабинет режиссера, воссозданный на время в Fondazione Prada.
ИТОГО
В моем персональном списке главных аудиовизуальных впечатлений года первое место делят видеоарт Сергея Прокофьева «Фейерверк на болоте» в культурном пространстве «Третье место» в рамках выставки «Скрытое» под кураторством Анны Журбы в Петербурге — и выставка Liminal Пьера Юига в Пунта делла Догана в Венеции.
Среди так называемых фильмов есть полнометражные, есть совсем короткие. Есть такие, которые были показаны на больших международных кинофестивалях, получили награды, стали хитами арт-проката. А есть те, что я увидел почти случайно. Из таких жемчужин — крохотные «64 пункта, почему все пошло не так» Дильназ Абраимовой. Фильм, сделанный максимально простыми средствами: в кадре только девушка, ее мать и короткий рассказ о частном случае пережитого насилия. Но этого достаточно. Эта абсолютная прозрачность, непритязательность, анти-художественность, наконец, пробирающий до мурашек смех, с которым героиня рассказывает, как у нее не получилось в самый критический момент перерезать себе горло только потому, что в доме «не было мужчины, и все ножи оказались тупыми» — до сих пор стоят перед глазами. Хотя видел эти 17 минут еще в сентябре, в Алма-Аты, на фестивале «Байконур», который стал в этом году точкой сборки тех тем, сюжетов и дискуссий, которые действительно резонируют со мной. Чего не скажешь о подавляющем числе участников более престижных смотров. Видимо, с этим связано такое число фильмов в этом списке из Казахстана или снятых в Казахстане. Эта страна, Центральная Азия вообще, особенно после выворачивающего наизнанку персонального роад-муви в конце марта, сегодня кажется невероятно перспективным регионом, где за каждым, даже самым скромным с художественной точки зрения фильмом стоит конкретная социальная, если не экзистенциальная проблема, а также желание (и возможность) о ней говорить.
Все остальные фильмы в этом списке в том или ином смысле тоже об этом. О насилии. Точнее о нулевой толерантности к нему.
С Новым годом.
«64 пункта, почему все пошло не так», Дильназ Абраимова
«Велошах», Асель Аушакимова
«Вышел зайчик погулять», Асель Багаутдинова
«Гимн чуме», Ataka51
«Девушка Роза», Полина Капантина
«Дикий алмаз», Агат Ридингер
«Мы жили счастливо», Илья Леутин
«Осколки», Маша Черная
«Папа умер в субботу», Зака Абдрахманова
«Присцилла», София Коппола
«Субстанция», Корали Фаржа
В моем персональном списке главных аудиовизуальных впечатлений года первое место делят видеоарт Сергея Прокофьева «Фейерверк на болоте» в культурном пространстве «Третье место» в рамках выставки «Скрытое» под кураторством Анны Журбы в Петербурге — и выставка Liminal Пьера Юига в Пунта делла Догана в Венеции.
Среди так называемых фильмов есть полнометражные, есть совсем короткие. Есть такие, которые были показаны на больших международных кинофестивалях, получили награды, стали хитами арт-проката. А есть те, что я увидел почти случайно. Из таких жемчужин — крохотные «64 пункта, почему все пошло не так» Дильназ Абраимовой. Фильм, сделанный максимально простыми средствами: в кадре только девушка, ее мать и короткий рассказ о частном случае пережитого насилия. Но этого достаточно. Эта абсолютная прозрачность, непритязательность, анти-художественность, наконец, пробирающий до мурашек смех, с которым героиня рассказывает, как у нее не получилось в самый критический момент перерезать себе горло только потому, что в доме «не было мужчины, и все ножи оказались тупыми» — до сих пор стоят перед глазами. Хотя видел эти 17 минут еще в сентябре, в Алма-Аты, на фестивале «Байконур», который стал в этом году точкой сборки тех тем, сюжетов и дискуссий, которые действительно резонируют со мной. Чего не скажешь о подавляющем числе участников более престижных смотров. Видимо, с этим связано такое число фильмов в этом списке из Казахстана или снятых в Казахстане. Эта страна, Центральная Азия вообще, особенно после выворачивающего наизнанку персонального роад-муви в конце марта, сегодня кажется невероятно перспективным регионом, где за каждым, даже самым скромным с художественной точки зрения фильмом стоит конкретная социальная, если не экзистенциальная проблема, а также желание (и возможность) о ней говорить.
Все остальные фильмы в этом списке в том или ином смысле тоже об этом. О насилии. Точнее о нулевой толерантности к нему.
С Новым годом.
«64 пункта, почему все пошло не так», Дильназ Абраимова
«Велошах», Асель Аушакимова
«Вышел зайчик погулять», Асель Багаутдинова
«Гимн чуме», Ataka51
«Девушка Роза», Полина Капантина
«Дикий алмаз», Агат Ридингер
«Мы жили счастливо», Илья Леутин
«Осколки», Маша Черная
«Папа умер в субботу», Зака Абдрахманова
«Присцилла», София Коппола
«Субстанция», Корали Фаржа
Пока два ключевых вопроса на начало года. Как все ключевые вопросы бытия, риторические:
1. Кто те люди, кому понравилась «Партенопа»?
2. Кто те люди, кому не понравился «Мегалополис»?
1. Кто те люди, кому понравилась «Партенопа»?
2. Кто те люди, кому не понравился «Мегалополис»?
из-за бесконечного сжатия под действием всех возможных ограничений: это нельзя, то не смей — наша жизнь, даже превращенная в желе, протискивается через малейшие трещины, принимая самые причудливые формы и очертания
но и эту вылезшую из-под пресса субстанцию надо убрать, соскоблить, как ненужные огарки. начистить плиту до блеска. вернуть мир к состоянию покоя
а он только набухает и набухает, срывая с кастрюли крышку и прорывая оборону все в новых местах
мир разрывает не хаос — а принуждение к порядку
попытка построить самую совершенную систему сводов и правил, учитывающую все и всех — вместо адаптации к жизни в мире, где никто, включая тебя час назад, не похож друг на друга
распад всех возможных социальных связей последних лет — цепная реакция на все то же бесконечное давление. принуждение к миру (а также вере, надежде и любви)
социальный капитал, человечество вообще, это и есть ядерная энергетика наших дней
хочешь приручить природу — одно из двух. или она тебя согреет, или разнесет на атомы
взять хотя бы потребность в дискуссии — точке консолидации гуманитарных усилий. критики чистого разума, оставшись наедине с реальностью и подписчиками, и не думают сидеть без дела. эти доменные печи постоянно требуют новое топливо. поэтому пережевывать, обесценивать или боготворить, надо все, что попадется под руку
хоть «Первый номер», хоть «Последнего из Магикян»
мы должны мыслить, чтобы не потерять веру, что существуем
и держаться за веру, что в наших суждениях есть мысль, чтобы протянуть еще хотя бы пару постов
однако все эти разговоры — только видимость разговора
собеседники кидаются друг в друга аргументами, как дети — какашками в песочнице
каждая стройная теория безупречно работает только в кругу единомышленников
внутри крошечной молекулы
за пределами хрупкой кристаллической решетки нас ждет только бесконечный полураспад
вся наша жизнь в какой-то момент стала декорацией, притворством, карго культом, инерционным повторением прежних движений, традиций и практик, лишенных изначального смысла. мы держимся за социальные конструкты, нормы и правила, карты и территории, закон и порядок, делая вид, что эти постулаты по-прежнему — священны, а идеалы — существуют
когда рухнут старые замки, а рыцари круглого стола из героев без страха и упрека превратятся в кого-то вроде профессора Соколова, мы построим новые и пожалуем в сэры других
не чтобы защитить жизнь, суверенитет, свободу, равенство и братство — а чтобы защититься от них
сжигая людей и города, как чучело на масленицу. без злобы, но и без благоговения. без идеи, но и без предрассудков. просто, чтобы появился достойный повод собраться вместе за одним столом всей семьей и напечь блинов
так мы воспринимаем зеленый свет как сигнал перейти дорогу — неважно, надо нам куда-то идти или нет
или как за последнюю надежду цепляемся за черную кошку, перебежавшую дорогу, за эти пару секунд спокойствия и ясности, когда можно не принимать никаких решений и не изрекать суждений, а просто бездумно поплевать через левое плечо
но и эту вылезшую из-под пресса субстанцию надо убрать, соскоблить, как ненужные огарки. начистить плиту до блеска. вернуть мир к состоянию покоя
а он только набухает и набухает, срывая с кастрюли крышку и прорывая оборону все в новых местах
мир разрывает не хаос — а принуждение к порядку
попытка построить самую совершенную систему сводов и правил, учитывающую все и всех — вместо адаптации к жизни в мире, где никто, включая тебя час назад, не похож друг на друга
распад всех возможных социальных связей последних лет — цепная реакция на все то же бесконечное давление. принуждение к миру (а также вере, надежде и любви)
социальный капитал, человечество вообще, это и есть ядерная энергетика наших дней
хочешь приручить природу — одно из двух. или она тебя согреет, или разнесет на атомы
взять хотя бы потребность в дискуссии — точке консолидации гуманитарных усилий. критики чистого разума, оставшись наедине с реальностью и подписчиками, и не думают сидеть без дела. эти доменные печи постоянно требуют новое топливо. поэтому пережевывать, обесценивать или боготворить, надо все, что попадется под руку
хоть «Первый номер», хоть «Последнего из Магикян»
мы должны мыслить, чтобы не потерять веру, что существуем
и держаться за веру, что в наших суждениях есть мысль, чтобы протянуть еще хотя бы пару постов
однако все эти разговоры — только видимость разговора
собеседники кидаются друг в друга аргументами, как дети — какашками в песочнице
каждая стройная теория безупречно работает только в кругу единомышленников
внутри крошечной молекулы
за пределами хрупкой кристаллической решетки нас ждет только бесконечный полураспад
вся наша жизнь в какой-то момент стала декорацией, притворством, карго культом, инерционным повторением прежних движений, традиций и практик, лишенных изначального смысла. мы держимся за социальные конструкты, нормы и правила, карты и территории, закон и порядок, делая вид, что эти постулаты по-прежнему — священны, а идеалы — существуют
когда рухнут старые замки, а рыцари круглого стола из героев без страха и упрека превратятся в кого-то вроде профессора Соколова, мы построим новые и пожалуем в сэры других
не чтобы защитить жизнь, суверенитет, свободу, равенство и братство — а чтобы защититься от них
сжигая людей и города, как чучело на масленицу. без злобы, но и без благоговения. без идеи, но и без предрассудков. просто, чтобы появился достойный повод собраться вместе за одним столом всей семьей и напечь блинов
так мы воспринимаем зеленый свет как сигнал перейти дорогу — неважно, надо нам куда-то идти или нет
или как за последнюю надежду цепляемся за черную кошку, перебежавшую дорогу, за эти пару секунд спокойствия и ясности, когда можно не принимать никаких решений и не изрекать суждений, а просто бездумно поплевать через левое плечо
It’s a beautiful day with golden sunshine and blue skies all the way.
(Этот день девять лет назад)
Я на полном серьезе считаю Линча главным режиссером в истории кино.
Он не зря пришел после всех революций – и накануне большого раскола на якобы коммерческое и якобы авторское кино.
Только появившись, кино выглядело как бесконечно широкое сознание ребенка, который еще не знает, что небо голубое, а трава зеленая (и потому на всякий случай сперва сделал всех черно-белыми). А оттого с легкостью в мгновение проглотило все лучшее, что человечество копило тысячелетиями, чтобы преподнести ему обратно в новых исчислениях объема и глубины.
Не сразу, но покорив его магией вечно живого и навсегда застывшего зрелища.
Как любой Большой взрыв, появление кинематографа было чудом, а отблески того взрыва греют нас своим светом до сих пор. И все же то, что происходило до Линча – это появление слова. Потом предложений. И рассказанных с их помощью историй.
Линч же весь про невозможность, недостаточность, уязвимость любого сюжета. Более того – любой мысли, как бы она ни была точна, стоит ее облечь в слова. Вместо этого, начиная вроде как обычный сюрреалист, он уже в дебютном фильме принялся за штурм сновидений. Линч первым понял полное тождество происходящего на экране, за экраном, перед экраном. У себя и у нас в голове.
Его фильмы отменяют любые технические условности, которые, казалось бы, составляют суть кино. Все эти ракурсы, рельсы, свет. Недаром его лучший фильм снят на обычную цифровую камеру, которой он тычет в темноту, как в самую потаенную тайну, наполняя экран во всю его диагональ белым шумом из разноцветных пикселей.
Он не только изменил кино. Его влияние сегодня видно в литературе. Живописи. Телевидении. Рекламе. Одежде. Манере говорить. Думать. Жить.
Его мир настолько бесконечен, притягателен, абсурден и при этом единственно правилен и логичен, что требуется невероятное усилие, чтобы попробовать хотя бы на секунду выкинуть его из этой головы.
Да я и не пытаюсь.
Я на полном серьезе считаю Линча главным режиссером в истории кино.
Он не зря пришел после всех революций – и накануне большого раскола на якобы коммерческое и якобы авторское кино.
Только появившись, кино выглядело как бесконечно широкое сознание ребенка, который еще не знает, что небо голубое, а трава зеленая (и потому на всякий случай сперва сделал всех черно-белыми). А оттого с легкостью в мгновение проглотило все лучшее, что человечество копило тысячелетиями, чтобы преподнести ему обратно в новых исчислениях объема и глубины.
Не сразу, но покорив его магией вечно живого и навсегда застывшего зрелища.
Как любой Большой взрыв, появление кинематографа было чудом, а отблески того взрыва греют нас своим светом до сих пор. И все же то, что происходило до Линча – это появление слова. Потом предложений. И рассказанных с их помощью историй.
Линч же весь про невозможность, недостаточность, уязвимость любого сюжета. Более того – любой мысли, как бы она ни была точна, стоит ее облечь в слова. Вместо этого, начиная вроде как обычный сюрреалист, он уже в дебютном фильме принялся за штурм сновидений. Линч первым понял полное тождество происходящего на экране, за экраном, перед экраном. У себя и у нас в голове.
Его фильмы отменяют любые технические условности, которые, казалось бы, составляют суть кино. Все эти ракурсы, рельсы, свет. Недаром его лучший фильм снят на обычную цифровую камеру, которой он тычет в темноту, как в самую потаенную тайну, наполняя экран во всю его диагональ белым шумом из разноцветных пикселей.
Он не только изменил кино. Его влияние сегодня видно в литературе. Живописи. Телевидении. Рекламе. Одежде. Манере говорить. Думать. Жить.
Его мир настолько бесконечен, притягателен, абсурден и при этом единственно правилен и логичен, что требуется невероятное усилие, чтобы попробовать хотя бы на секунду выкинуть его из этой головы.
Да я и не пытаюсь.
Считаю перспективной идеей создание первого в России (и в мире) фестиваля зависимого кино.
Не менее перспективным считаю создание зависимой премии в области киноискусств.
А также учреждение нового государственного праздника — дня зависимости.
Forwarded from Искусство кино
Ларс Фон Триер помещен в центр по уходу за людьми, болеющими Паркинсоном.
Продюсер Zentropa Луиза Вест сообщила о том, что сейчас медицинский центр предоставляет 68-летнему режиссеру все условия для нормального функционирования. Свой диагноз Триер обнародовал в 2022-м году, а в этом году стало известно, что Датский институт кино выдал ему грант на фильм «После».
Продюсер Zentropa Луиза Вест сообщила о том, что сейчас медицинский центр предоставляет 68-летнему режиссеру все условия для нормального функционирования. Свой диагноз Триер обнародовал в 2022-м году, а в этом году стало известно, что Датский институт кино выдал ему грант на фильм «После».
Посмотрел за неделю все доступные серии «Разделения».
Во-первых, уровень замысла — перед нами хоть и хай-концепт, но исследуются темы глубоко личные, тихие, не хайповые и не концептуальные. Типа проживания утраты, свободы воли, смысла жизни. А на самом деле — лжи и правды. Неразрывного дуализма света и тьмы. Добра и зла. И принятия — в себе и остальных — того и другого.
Во-вторых, уровень воплощения. Актерская работа, работа художников-постановщиков, работа оператора (попробуйте какого-нибудь выпускника ВГИКа заставить выставить свет так, чтобы на сверх общем плане было только два крошечных высвеченных пятна, а на крупном портрете героя можно было разглядеть только контур носа и один зрачок). Наконец, режиссура. Эта тщательность, подробность, запредельный перфекционизм — и рифмуется с содержанием, и сам становится ключевым художественным приемом.
В-третьих, чудовищный романтизм, идеализм, сентиментальность. Где вы видели, чтобы антиутопия так бережно и нежно относилась к зрителю? Так убаюкивала его, так утешала, так верила в любовь, товарищество, человека?
Наконец, постоянное усложнение. Нарратива, мира, героев.
Посмотришь «Разделение» — и хочется ворваться в профессию. Жить, творить, любить.
Включишь любой российский контент, о котором кричат сейчас со всех сторон в моем мыльном пузыре, и хочется разделиться на до и после.
Засунуть в голову чип, чтобы все это не помнить и развидеть.
Во-первых, уровень замысла — перед нами хоть и хай-концепт, но исследуются темы глубоко личные, тихие, не хайповые и не концептуальные. Типа проживания утраты, свободы воли, смысла жизни. А на самом деле — лжи и правды. Неразрывного дуализма света и тьмы. Добра и зла. И принятия — в себе и остальных — того и другого.
Во-вторых, уровень воплощения. Актерская работа, работа художников-постановщиков, работа оператора (попробуйте какого-нибудь выпускника ВГИКа заставить выставить свет так, чтобы на сверх общем плане было только два крошечных высвеченных пятна, а на крупном портрете героя можно было разглядеть только контур носа и один зрачок). Наконец, режиссура. Эта тщательность, подробность, запредельный перфекционизм — и рифмуется с содержанием, и сам становится ключевым художественным приемом.
В-третьих, чудовищный романтизм, идеализм, сентиментальность. Где вы видели, чтобы антиутопия так бережно и нежно относилась к зрителю? Так убаюкивала его, так утешала, так верила в любовь, товарищество, человека?
Наконец, постоянное усложнение. Нарратива, мира, героев.
Посмотришь «Разделение» — и хочется ворваться в профессию. Жить, творить, любить.
Включишь любой российский контент, о котором кричат сейчас со всех сторон в моем мыльном пузыре, и хочется разделиться на до и после.
Засунуть в голову чип, чтобы все это не помнить и развидеть.