Осыпаются листья, желтеет привычный пейзаж.
На губах привкус ржавчины, ветра и карамели.
Это осень опять надевает свой камуфляж,
Чтобы скрыть по посадкам стихи, «лепестки» и потери.

Наши мёртвые нас не оставят и смогут помочь,
Даже если мы будем орать, бесноваться и плакать.
У Малого остались жена и красавица дочь,
И зачатый ребёнок, который родится без папы.

Бородатый, улыбчивый, крепкий, как новый блиндаж,
Потрещать по душам ко мне ночью приходит Калина.
Мы с ним снова на промке ныряем в разбитый гараж,
Он опять, не смотря ни на что, закрывает мне спину…

Эта осень косыми дождями мне бьёт по лицу,
С каждым новым ударом всё больше и больше зверея,
И кричит мне живому, забывшему стыд подлецу:
«Никогда. Не вернёшь. Ни Хопеша. Ни Тоху. Ни Змея»

Но дорогу осилит идущий, и надо идти.
То не бурные реки нахлынули по половодью, -
Это строчки, теснясь, разрывают меня изнутри,
Оттого что накормлены потом, землёю и кровью.

Все мы ходим под Богом, не зная, что будет потом,
Но в одном я уверен на этом израненном свете:
Если мой позывной, как и ваши, не станет стихом,
Я клянусь, пацаны, - я вам всем расскажу о Победе!

Попалась статья о том, как работал Николай Носов. Для того, чтобы написать свой рассказ "Весёлая семейка", он изучил кучу литературы по выведению цыплят, по его инструкции и правда можно собрать рабочий инкубатор. А перед написанием Незнайки на Луне читал Циолковского.
Был когда-то жанр такой производственный роман. Так вот, чтобы такой роман написать, писатели устраивались на заводы, ехали в геологические разведывательные экспедиции, короче перед написанием погружались в среду, изучали материалы, чтобы ни в коем случае не ошибиться в термине, особенностях производственного процесса, жаргоне заводском. Чтобы написать книгу ПАХАЛИ.
С поэзией тоже самое кстати.
Я знаю об одном чудесном поэте, что она в стихотворении о Донецке работала с названиями улиц, разбиралась, где там местная Рублевка, где что... Огромная словарная работа проводится.
Помню как меня взбесила целая череда стихов о лепестках (минах). Самое поэтичное, что было, - это аллюзия на цветик-семицветик. Ни один даже не глянул как они выглядят и как происходит поражение. Ни один. Поэтому стихи эти надуманные, в них нет правды, нет ужаса от того, что попадают на лепестки дети, потому что сбрасывают их в траву, в которой они играют. И дети эти не гибнут, а становятся инвалидами, им разрывает, разворачивает ступни. Это вот так. А похожи эти мины не на лепестки цветов, а на семена клена. Из семян взрываются красные кленовые ростки. Да тут можно работать не переработать. Но нет же.
Но вернусь к прозе. Сколько выдается сейчас недоделок! Если уж пишете о Донецке, не быв там, то поработайте хотя бы с картой, краеведческими материалами и фото!
ЗЫ: и я так и не простила синего Азовского моря одному стихотворению. Азовское море не синее.

Я уже писала о проекте Топаза "Ждём дома". Напишу ещё раз - там помогут, обращайтесь.

И вот небольшая статья о ретравматизации.

Друзья! Очень нужны молитвы за отрока Иоанна со сродники - Иулией и Екатериной.
Непонятная инфекция. И высокая температура.
Кто-то может завтра подать на литургию? Если можете, подайте.

На этой неделе Ваня наконец-то пошел после переезда в новую школу. Оформить его в нее было мягко говоря непросто.
Ваня пропустил больше месяца. За это время все второклассники успели пройти периметр и как его находить, а также столбчатые диаграммы (я вообще не помню чтобы мы их в школе проходили). Ещё сегодня мы знакомились с биографиями Пушкина, Толстого, Крылова и Державина по школьному учебнику. Сказать, что я в шоке, - ничего не сказать. О Толстом мы узнали, что он очень добрый и не боялся ничего, кроме своей совести. Даже дат рождения и смерти детям не сообщили, только про доброту. Впрочем об остальных тоже. Так, Крылов оказался трудолюбив, начал работать в 11 лет, а в 50 выучил греческий за два года. Про Пушкина нам рассказали, что он "солнце русской поэзии", остальные подробности решили считать малозначительными, особых черт характера не выделили. Больше всего рассказали о Жуковском. Тот оказался учителем наследника, а ещё его считал своим учителем Пушкин. Есть подозрение, что Ваня решил, что Пушкин и есть наследник, в конце концов тоже Александр.
Я так и не поняла зачем они вместо биографий поставили сочинения в свободной форме о высоких моральных качествах поэтов и писателей России, но как есть.
Муж сказал, что лучше б они написали о том, что Толстой воевал в Крыму, который тогда был еще не наш, но уже наш, и так его это поразило, что он стал добрым. Прям ко всем добрым, кроме турков. Потому что Крым знаете ли наш.
Ну, например, такое написать, а не вот это: "он был добрым и ничего не боялся, кроме совести". Эх, не умеют у нас биографии писателей рассказывать детям, не умеют.

Сегодня во время обстрела Горловки было ранено 14 человек, среди них — настоятель Всехсвятского храма протоиерей Игорь Бродяной. Всем оказана квалифицированная медицинская помощь, жизни о. Игоря ничего не угрожает. Просим святых молитв!

Читаю: 15 лет назад преставился ко Господу патриарх Сербский Павел.
Я: сколько-сколько лет назад? Да, я ж помню... Да вчера ж было... Да как так 15?!!!

Приснопоминаемый Павле Сербский, моли Бога о нас.

4 (четыре!!!!!) дня мы походили в школу и заболели. Тьфу.

Москвичи и ближнее Подмосковье, мне нужен логопед для Вани, при чем логопед, который работает с письмом, а не речью. Контакты, явки-пароли, опыт и т.д. Может центр какой-то рекомендуете или частника толкового. Принимаю любые данные.

Какие ж мать его стихи!!!

Андрей Дмитриев:

***
Это шахтный ствол, это клеть дрожит.
Это я спускаюсь, разинув рот,
в горном деле тёмный, что антрацит, –
услыхать струенье подземных вод.
Нам – довольно Пруста среди зимы.
Нам бы – лишь боярышника кусты...
Но придём к шахтёрам – просить взаймы,
исчерпав лексические пласты.
Чтоб, когда им скажут: «Всему хана.
Трепыхаться дальше – какой резон?», –
коногонки луч натыкался на
запредельный угольный горизонт.
Это мой Вергилий, седой шахтёр,
сапогами чавкая, месит грязь,
воспевая лаву и транспортёр,
лишь мужскою рифмою обходясь.
Горнякам знаком ядовитый газ
и взрывная взвесь распирает грудь.
Я хотел бы с ними нащупать лаз,
ускользнуть отсюда – куда-нибудь.
И когда всё станет огнём гореть,
их чумазый ангел проявит прыть –
на поверхность где-то поднимут клеть:
...и цветёт боярышник, так и быть

*
Шахтёрский город – поперёк пути кривого
из отмороженных варяг в худые греки.
Как всё запущено, дружок, как всё хреново.
И дым отечества теперь – не слаще редьки.
Ещё не убраны поля, но одиноко, – 
как если убраны уже. Скудеет личность.
Зато капустные ряды – само барокко.
Зато горняцкая среда – сама тактичность.
             ___
Я брёл по штрекам и сигал
                                            с каких-то сходней, – 
где люциферовым огнём грозит разруха,
сочится гибельный метан из преисподней
и мечет чёрную икру земное брюхо.
Я окончательно догнал: течёт недаром
конвейер угольный одним привычным руслом, – 
когда в чистилище стоял, объятый паром,
и кафель брал меня в расчёт – с мерцаньем тусклым.
И хохотали мужики в шахтёрской бане.
Им всё равно – что Элиот, что Эзра Паунд – 
и не приходится слова искать в кармане.
А забухать – хоть в огород, хоть в андеграунд.
Нам станет всем не до бумаг и фотографий,
когда степные города сойдут на убыль.
...И неразборчивый портрет впечатан в кафель,
как древний папоротник был впечатан в уголь.
 
Трубный завод
Разливы технических вод. 
Напутственный пар теплотрассы.
Стоял себе трубный завод.
На практику шли лоботрясы.
Стоял, как последний редут.
Злорадствовал голос из хора,
что варвары скоро придут – 
и трудно представить, как скоро!
С провинции спрос невелик.
Теперь и не вспомнится толком,
когда этот трубный возник
в степи за шахтёрским посёлком.
Казалось, он выдержит всех.
Подробности давят на жалость.
В громадный формовочный цех
подшефная школа вмещалась.
Пригодный для выпуска труб
железобетонных конструкций,
пейзаж убедительно груб – 
другие детали сотрутся…
И где протекает Коцит,
и что нам проблемы Гекубы, – 
донецкая степь насвистит
в железобетонные трубы.
На этом имперском ветру,
когда разлетаются карты, 
сидят и играют в буру,
к трубе прислонясь, практиканты. 
Сидят и не знают утрат 
печальней, чем гибель Патрокла…
Густой многослойный закат 
цехам размалёвывал стёкла. 
Такой был простор и размах,
такая случалась фактура,
что юность – на птичьих правах – 
чихала на бредни авгура:
о жутких размерах трубы
и в ней заседавших подростках;
о дальнем прицеле судьбы,
грядущих её отголосках.
                   *
Стоял, никому не мешал,
но вынесен был подчистую…
Кто мыслил: «кирпич и металл
исчезли, а я существую», – 
тому и поставят на вид,
насколько Юпитер рассержен,
когда арматура торчит
наглядней, чем внутренний стержень.

Пейзаж назидательно строг.
За лишнее слово удавят. 
Разруха подводит итог. 
Быльём зарастает фундамент. 
Плацдарм для обильного зла
и варварских скудных наречий.
Наверное, карта легла
не так, как положено лечь ей.
Не самый смертельный исход:
развалины, рвы, арматура – 
летейских ландшафтов штрихкод,
суровая правда авгура. 
Очки торопливо протру:
на фоне закатной полоски,
к трубе прислонившись, в буру 
играют всё те же подростки…
 

Андрей Дмитриев

***
Этой местности злые складки
прирастают тобой, боец,
получая в сухом остатке – 
дым за речкой Сухой Торец.
Вертолёты снуют над Летой,
обозначив её черты.
Мнемозина с гвардейской лентой.
Участившийся пульс тщеты.
Это песня о пуле-дуре
Это вечность поёт с листа.
Это витязь в тигровой шкуре
откликается с блокпоста. 
Это Бог – не судья, а тренер,
Он вписался за наш район.
Позывные Цыган и Север.
Обретённая связь времён. 
В этой местности после боя
сломит ногу незваный чёрт.
Но пронзительно пахнет хвоя
и блаженствует Славкурорт.
Это сосны скрипят по-русски, 
открывая такой обзор, 
будто ангелы, сняв разгрузки,
отсыпаются у озёр.
Будто нет ни беды, ни бездны,
ни терзаний: «какой ценой».
Расточительный свет небесный.
Накопительный счёт земной.

***
Господь приглаживает склоны
безоговорочной зимы.
Переезжают батальоны,
куда прикажет гетман тьмы. 
Мелькают смутные селенья.
Трещат холопские чубы. 
Ты пропадёшь из поля зренья 
не в меру бдительной судьбы.
Суровый контур террикона.
Тревожный трепет камыша. 
Из своего укрепрайона
уходит робкая душа.
Но Тот, Чьим замыслом пронизан
её маршрут, – без суеты,
спокойно смотрит в тепловизор 
с господствующей высоты. 

***
Старый бог войны говорил молодому богу:
Слышишь, гремит? Это Зевс грохочет,
Я до этой войны больше дружил с Гефестом,
А сейчас хорошо слышу только старого громовержца.
Знаешь, в цеху горячем и то не так жарко,
Как когда мы тут заводим свою шарманку,
Я оглох теперь для другой музыки,
Речь моя завязалась в ритмический узел.
Рубится напополам строка,
Уходит по пол пакета Градов,
Дай прикурить огонька,
Обещал жене бросить, но перед боем мне надо.
Надо, чтоб не дрожала рука, чтоб четкая красота тригонометрии была видна
Всем, кто забыл на что богам дана математика.
Всегда поверяй гармонию выстрела алгеброй.
Летят сквозь темное небо росчерки огня:
Мы боги - пишем на небе гневные письмена,
Молниями белыми выписываем имена
Тех, кто сегодня не встанет, кто сегодня умрёт.
Как же красиво, мать его через так,
Там сейчас рванёт.
Красиво и страшно.
2022

***

Поднимется ветер, уляжется боль.
Война как вершина искусства.
Мне так не хватало разлуки с тобой,
что я обесценивал чувства.

Не думал, что буду способен мечтать,
от пуль укрываясь в траншее,
о том, как любви кровяная печать
свой след оставляет на шее.

Не верил в умение слепнущих глаз
твой образ ловить до рассвета -
в тумане, в дыму ли, который прожгла
ракетница, будто комета.

Не знал, что надменные губы твои
дрожат, если я исчезаю.
Война как вершина искусства любви.
Я думаю, верю и знаю.

Открываем цикл публикаций о пострадавших в советские годы священниках, монашествующих и прихожанах храмов, расположенных в пределах канонической территории нынешней Горловской епархии. Сегодня расскажем о том, каким православный Донбасс встретил революцию и гражданскую войну.

На 1914 год на Донбассе имелось:

• 728 церквей;
• 1984 священно- и церковнослужителя:
· 895 священников;
· 115 диаконов;
· 9974 псаломщика;
• мужской монастырь с 82 насельниками;
• женский монастырь со 125 насельницами.

Несмотря на то, что зарплату священнослужителям выплачивало государство, большинство приходов могли содержать себя сами. На Донбассе ежегодное царское жалование священнослужителям составляло в совокупности 383 тысячи рублей, тогда как совокупный кружечный доход приходов был почти в полтора раза выше. Каждый приход получал дополнительную прибыль от возделывания прикреплённых к нему земельных наделов, что в совокупности составляло свыше 1,2 миллиона рублей, помимо выращенной для собственного употребления продукции.

Эти средства тратились на поддержание церковных зданий, строительство новых храмов, зарплату законоучителям и работникам. Церковь содержала себя, школы и обеспечивала рабочими местами тысячи людей — без помощи государства.

Десять лет спустя, уже после начала гонений, в пределах Сталинского, Мариупольского и Артёмовского округов православными христианами называли себя почти 300 тысяч человек. Храм посещал каждый четвёртый житель региона. Эта статистика, как и общая перепись населения Донбасса тех лет, не учитывает многих тысяч шахтёров: они считались приехавшими на заработки, а не постоянными жителями.

Несмотря на значительное количество верующих людей даже в разгар атеистической эпохи и очевидную экономическую целесообразность сохранения приходов, храмы в 1920-е годы повсеместно закрывали и уничтожали. Священников, монахов и мирян арестовывали, ссылали, расстреливали.

О том, как каток репрессий прошёл по отдельным приходам и человеческим судьбам, мы расскажем в дальнейших публикациях.

#ГорловскаяЕпархия_история

Индоевропейское "Имя". Картинка большая, открывайте оригинал чтобы рассмотреть детали.