«…по обстоятельствам и в ту тяжёлую пору работал я на ледоколе [нрзб.] а чем осталось попотчевать магаданских контрабандистов ещё, вот я сразу и смекнул, что [нрзб.] ну и что, что я оказался здесь? В конце концов, могло [нрзб.] вечерело, с горячечными лицами, все из себя воплощённая агония [нрзб.] фотографии, развешанные на стенах. Они сразу завладели [нрзб.] “…Крестовый поход детей, да будет вам известно!” — воскликнул один. Нам не [нрзб.] понял всё и глаза мои закатились от [нрзб.] их выступление закончилось и по пути восвояси потонул я в какой-то лукавой прелести [нрзб.] щупал полярную ночь, нависал над ней, под ней, был в…» — Д. Т<…>т о состоявшихся Чтениях В. Розанову во время телефонного разговора (скрипт беседы приводится из академ. собр. соч. в <…>-х т. «Отлагательства. Потаённый мир», т. 14).

поэтические чтения и выставка-аукцион фотокартин
30 ноября в 18:30
ЕСЕНИН
ул. чернышевского, 82
вход свободный
сбор средств на первую хартию нехватчиков

Я встретил А[лексея] Романова, попав в новую для себя жизнь – университет. Мы сидели вместе с лингвистами, к которым он почему-то принадлежал, в 108 аудитории на паре по истории западной литературы*. Романов задал вопрос про «Общество спектакля» и начал говорить про Ги Дебора. Как вдумчиво он тогда говорил о нём! Как сильно было непонимание моих соседей! Он, как и всегда, говорил очень протяжно, вдумчиво. Сам вопрос был неважен, хоть он меня тогда и поразил, потому что я сам на днях прочитал Ги Дебора. Важным было само течение мысли, движение, процесс.

Потом я увидел его в курилке – в широких штанах, высоких лакированных туфлях, рубашке и тонком пальто. Он всегда умел одеваться. В этом я ему сильно завидовал.

Отсюда я и влюбился в него – невероятного модника и вдумчивого мыслителя, молчание которого сильнее и глубже некоторых книжек, которые сегодня читают наши соотечественники.

«Из записей А.А. Суворова», цит. по: [Дашевский 2085: 51].

*На самом деле это было занятие по истории России – Примеч. ред.

<...> И тогда А[лександр] Рыжов [ныне, далее и всегда – Суворов] сказал, что поедем вместе. Куда – я не поняла. Когда – поначалу тоже. Но почему-то была вера в то, что этот молодой человек в рубашке и галстуке (непонятно, почему он всегда носит рубашки, никто это так и не выяснил. Или не пытался. Мне кажется, он просто особенно любил галстуки, а не наденешь же ты галстук с футболкой – ну) знает, что делает. Невозможно было не поддаться и не пойти за ним, такая странная сила была в нем, которая уживалась с отсутствием героического и напускного. Он бы скукожился и начал бессмысленно спорить, если бы я сказала, что до сих пор он оказывается маяком надежды для ничтожеств.

Как-то так дальше и ехали – не очень ясно куда, зато уверенно. Все это подрывало мою внутреннюю интенцию к определенности. Зато взращивало азарт. Александру стоило только что-нибудь пробасить невпопад, как просыпалось во всех нас что-то светлое, открытое и воскрешалось комическое. Так и ехали. Отчего-то становилось жарко, о причинах думать не приходилось. Все расплескивалось и радовало своей бесформенной благостью. Так и едем. Даже не жаль, что так и не поняли – куда.

«Дом со львом. Из опыта путешествий Э.Ш. Халиловой» // Официальный сайт Научного отдела Хвалынского краеведческого музея по изучению дискурсивных практик вокруг Хвалынского района Саратовской области. – 2050. – [Электронный ресурс]: – [сайт]. – URL: lvakhvala.ru

«Уважаемый! Принять Ваш запрос из Колумбийского – совсем немаловажно! – заграничного университета – уверен, надёжный з[адел?] <…> вот и осталось от него не более чем заметка, глупое замечание о потребности в конкретной еде для себя да кошки. Иначе узабыл бы. А напомнить, надо сказать, и некому: проблема «проблемы» для него была одной из самых болезненных и за счёт того определяющих – и жизнь, и творчество; даже самые близкие могли разделить его бремя с ним только в последний, как выяснилось, запоздалый момент. «Лишь бы никому не доставить проблем»… И, спешу Вас заверить, по-дружески предупредить, так сказать, перед Вашей работой над собранием сочинений – даже бумаге он доверял с огромной неохотой, и знать бы только, кого он защищал от своих проблем: бумагу, всех нас или себя самого.

В невыносимых, как дым отсыревшей сигары болезненно-тягучих заседаниях после очередной конференции, призванной разгрести несчастное его, скудное и, – страшно подумать! – необязательное в общем-то наследие, определить тот закуток, где окончательно затеряется то немногое, что соизволил наш дружок произвести, так сказать, нам в нагрузку, ответственность, – опеку <…> и буду я рвать это [письмо] дальше, и тысячу раз порву, раз с ним ничего толковее выдумать не представляется! Сдалось Вам это письмо, – сдалось нам письмо (на бумаге этот слово было множественное количество раз обведено ручкой и, наконец, зачёркнуто. – Примеч. ред.) вообще!.. Вам же, конечно, обязательно нужен документ, свидетельство, кляуза, подстава – был, мол, такой вот человек, да и чёрт бы с ним, что человек, – [поэт?]! Предоставьте-ка нам все улики, мы-то с ним разделаемся, да что же вы за бл[яди] <…> [гла]ах его, плакавших при мне лишь единожды, и как же торжествовало всё моё меня внутри при виде того, и не было написано и сказано ни им, ни мной, ни вами уж тем более, товарищ Лип[овецкий!], значительнее того <…> от меня наконец!..» — В. Каффаров, письмо из личного архива А. Каффаровой, предполагаемый ответ на запрос предоставить в распоряжение кафедры славянских языков Колумбийского университета тексты неназванного автора*.

*Предположительно, речь идёт о Н. Гулакове, старшем научном сотруднике кафедры теологии и религиоведения философского факультета СГУ, Саратов, умершем два с половиной года назад от почечной недостаточности накануне годовщины смерти самого В. Каффарова. Однако, никакой информации о том, что вышеуказанный Н. Гулаков являлся не только профессором и неудачливым мемуаристом, но и поэтом, русское литературоведение не сохранило. – Примеч. ред.

<...> Он однажды сказал мне: «Я лакец, я дагестанец, я чеченец, ингуш, русский, татарин, еврей, мордвин, осетин. Я – Вадим Каффаров». Еще тогда я изумился как глубоко в Нем отразилось все это многонациональное, совершенно не чуждое Ему.
Возможно, конечно, Он выразился иначе.

<...> Из холодной кадыкчанской воды в тупую и беспросветно длинную Волгу утекало Его слово. И слово было смешным, и может, даже и не слово вовсе, а звук, близкий дикому «Ы».
Такой честный и настоящий, что попробуй отыщи такое где-либо.

<...> Я никогда не был умен, а Он – никогда не был снисходителен; я был скорее старателен, когда Он же – изнывал от везения; и это даровало нам в свою очередь такое товарищеское соперничество, которое, уже в нашем преклонном возрасте, перерастает во что-то большее, чем просто блажь соседства. Но Он оказывался целеустремленнее меня, преодолевая в себе все человеческое. Нельзя не сказать, что я счастлив быть в ряду первых, кто все это видит, слышит, знает.

<...> Для многих Вадим К. представлялся спутанной загадкой, но мне же удалось видеть в Нем сумрачную логику. Если одних это все раздражало, то мне оставалось особое очарование, не скрываемое ни в наших объятиях, ни в словах.
Тем, кто слышал Его, видел и видит в живую, не хватает сил сопротивляться той плещущей энергетике, которая поглощала залы, в какие Он оказывался вхож. На моих глазах первая и единственная магаданская душа сгребала под свои неуемные руки гнедое Поволжье. Я молчаливо ликовал.

<...> Если я и завидовал Ему, то лишь через ком гордости в стальном горле. По-отечески. На моих глазах из мальчишки вырастал Человек, громко заявивший о себе еще давным-давно. Мне же оставалось быть немым свидетелем, стараясь запечатлеть каждый Его рваный и грубый жест. Даже сейчас я продолжаю это делать.

«Из воспоминаний Н. В. Гулакова. Саратовская земля» / сост. В. А. Каффаров, переиздание М. : РИПОЛ Классик, 2069 (Librarium).

«Я это я, но и другой, учёный из Лакзана,
Кто дал мне эту кровь и это имя
Или иной оттуда, из воинского сана,
Кто распрощался с домом и родными,
Чтобы с арабом <…> много после
С кипчаком чтоб <…>
Я воскрешу твой Дагестан былого,
Халилов, предок мой.
Ты слышишь, ставший тенью
И прахом? Или бронзу сновиденья
Уже не тронет немощное <…>?
Или <…> мои глазницы
Ты видишь день эпического боя?
Или, быть может <…>
Которую заполнишь <…>
Как и ты <…> великомудрым»

<…> С большим трудом беру я на себя ответственность утверждать, что <…> возможно, небезызвестный Николай Аршинов из избытков, которые полагали, что […] (происходит от цр.-слав […]) и тюмос (пер. с др.-гр. “мужество”) камуфляжа нехватчиков давно исчерпан, поэтому <…> Баратынский из мета-нехватчиков <…> однако к созданию мог приложить свою руку и сам А. Романов, что говорит <…> введённое им понятие интенциала как поэтической единицы <…> становится продуктивной лакунарностью <…> однако в пользу Баратынского говорит <…> вышел из Эдипа невротиком, но смог пройти комплекс Блума «Страх влияния» <…> овладел техникой интенциалов в совершенстве <…>

«И много-много после <…>
Приснится что <…>
<…> в Самурских водах омываешь
Своё чело от выступившего пота
<…> Шахвар Халилов <…>
Так был записан <…>
Магармкентнского района
<…> И персик, и арбуз, кизил,
Айву, что <…>
Священны дни твои <…>
Белилось <…> всеблагостное солнце <...>
И ты <…> мой, что утратил <…>
Утратил? <…> Видишь через <…>
Твоё с Шахваром имя, дни его священны
<…> и потому твои <…> тоже
Однако как согласовалось <…>
Мельница <…> тутовник <…> видишь?
Созвучия бывают <…> и такого <…>
Бывают и иные совершенно <…>
Каффара <…> искупительное действо
Взамен греха, что совершил когда-то
<…> ты видишь? Гранат и ягоды <…>
Она <…> черешни <…> лилия <…>
Халил с арабского же значит <…>
«Изменчив облик всякий <…>
Но состояние духа не зиждется на нём
И неизменно <…> но <…>
<…> даже если <…> тело»

<...> был Хусейн ибн Мансур аль-Халладж, казнённый в Багдаде в 922 году н.э. <...> «Смысл моего призвания — в Едином Возлюбленном. И если бы я поклонился, то уподобился бы тебе, ибо тебя только один раз позвали “взглянуть на гору”, — и ты взглянул. Меня же тысячу раз призывали поклониться Адаму, и я не поклонился, ибо верен Смыслу своего Призвания»¹ <...>

« <...> в виду, что ценней в-любви-разлука
В-любви-воссоединенья, поскольку первое <...>
<...> динамичным, второе — статика и <...>
Иной, другой и прежний <...>
А это значит, что он — это <...> »

<...> «Забудь о "ревности-в-любви", о милый друг! Разве ты не знаешь, как называли в горнем мире того обезумевшего любовника, что известен тебе под именем "Эблис"?»² <...> в другом случае любовнику суждено остаться незрелым и бесплотным <...> и в этом смысле <...> пролонгируя себя в отжившее, поэтому история человечества — это история одного человека <...> и позволяет вывести основополагающую эпистоль этих поэтических текстов — Халилова Э., лирический <...> она — это иной и прежний, другой и третий <...>

Богжин Б.В. История одного заблуждения / Б.В. Богжин // Нехватчики: криптозоры или поля искажений. Сб. статей и материалов / под ред. <...> .: Германия: «Kollisionswissenschaft», 2286. С. 2800–5226.

¹ Цит. по: Китаб ат-Тавасин. Сад Знания / ал-Хусайн ибн Мансур ал-Халладж; Пер. с араб. Виктора Нечипуренко, Ирины Полонской. Издание 3-е, исправленное. М.: Номос, 2013.
² См. «A Sufi Martyr», апология Хамадани, написанная им в темнице, перев. A. J. Arberry (London: Allen & Unwin. 1969)

Вам, кто пропустил, посылаю эту вещицу.

Сидя у могилы моего дальнего-дальнего родственника на кладбище Керепеши, я размышлял о том, как падают листья на землю. Как красиво, но безвольно они увядают, и как прелестно их затхлые тела лежат, закопанные на страницах книжек, которые я прочитал. Так и эта запись останется листиком, дарующим ощущение памяти.

Но как сделать эту вещь, я всё равно не понял.

После неудачных попыток смонтировать я вышел из стен ВГИКа и пошел покурить. В курилке стоял взъерошенный Данте и чего-то бубнил себе под нос. Сказал ему: «Братец, ты чего?», а он ответил: «пир и театр похожи», и меня осенило. Вот как должна строиться эта картина — глаз мой, подверженный эротизму, и сам я, уподобляемый вещи, обязан объединить кажущуюся бытовую сценку с поэтическим театром. И тогда бытовая сцена уподобится языку поэзии, но не наоборот. С каким юмором я смотрю на всё это! Как по-свойски другие увидят это и посмеются, восторженно вскликнув: «вот это дааа!»

Дух нехватничества распространится по планете уже не как идея, а как манера, как образ мышления, как внутренняя интенция. Но я делаю это без претензий на тотальность, потому как я летописец, жалкий свидетель, фиксатор и переписчик греческих и латинских изречений.

С уважением, Александр Суворов. 2025 г.

ВК
ЮТУБ

в истоптанном парке,
в десятке двадцатилетних шагов
от жасмина –
того, что рядом с акацией, –
выше лавок,
но ниже красных качелей,
в отличном от прочих локаций
месте,
где сходятся тропы –
скульптура льва
без шара под лапой,
со взглядом замазанным
синей краской –
сфинкс без загадки,
но тоже с гробницей
под лапой – в прятки,
за львом – ворота,
за ними – не помню,
кажется, улица,
солнце и где-то
двадцать десятилетних шагов
на каменных лапах –
и ты наконец-то спасён.
но лучше сдавайся:
пешком туда не добраться.
в недетском парке
сходящихся троп
неизвестно откуда,
но очень понятно где –
лев без хвоста
стоит и не смотрит,
как я у него прошу
монотонно и глухо,
как будто я, а не он, – монолит,
отгадать загадку –
но, вот, забыла, какую.
надеюсь, он мне и это простит.

Парк, как место, в русской поэзии неразрывно связан с прошлым, будь то прошлое страны или отдельного человека, персонажа, личности. В стихотворении Элины Халиловой «истоптанный» парк оказывается местом сосредоточения времени детства, вненаходимости в «своём» времени, оторванности от настоящего. Здесь это находит своё воплощение в операциях с лексическим пластом, чьи семантические содержания предполагают отсутствие или отрицание: «не помню», «кажется», «где-то», «не добраться», «неизвестно откуда», «не смотрит», «забыла».

Сама по себе «нехватка» времени, а значит и отсутствие почвы под ногами онтологизируется, и поскольку мы имеем дело с авторским «Я», экстраполирующим себя на мир в целом, то и само пространство будет принимать черты авторского сознания. Отсутствие, а вернее говоря, нехватка становится принципиальным элементом текста, проявленное в нехватке времени, пространства, и главное — языка. Образ льва становится центральном в этой «отсутствующей» среде, поскольку он заперт:

двадцать десятилетних шагов
на каменных лапах —
и ты наконец-то спасён.
но лучше сдавайся:
пешком туда не добраться [Халилова: 41]

Лев находится в двух ипостасях: Лев с Дворцовой пристани в Ленинграде и мифологический сфинкс. В обоих случаях он лишен своей характерной черты: во-первых, он «без шара» и «без хвоста». Во-вторых, этот сфинкс не загадывает.
Здесь мы обязательно вспомним строчки из «Фонтана» Иосифа Бродского, в котором, как и в «истоптанном парке...» архитектура сопряжена с флористикой: «Из пасти льва / струя не журчит и не слышно рыка. Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика. / Никаких голосов. Неподвижна листва» [Бродский: 206].

В целом, Бродский и Халилова, будто говорят об одном и том же. Сравните:

Пересохли уста,
и гортань проржавела: металл не вечен.
Просто кем-нибудь наглухо кран заверчен,
хоронящийся в кущах, в конце хвоста,
и крапива опутала вентиль. [Бродский : 206]

с Халиловским

в недетском парке
сходящихся троп
неизвестно откуда,
но очень понятно где —
лев без хвоста
стоит и не смотрит,
как я у него прошу
монотонно и глухо,
как будто я, а не он, — монолит, [Халилова: 41]

Видно, что логика и ощущение нехватки полноценно вписана в традицию русской литературы. Отсюда и появляется образ Питерского льва и, возможно, невольный диалог с Иосифом Бродским.

Говоря о парке, как о пространстве одиночества и вневременности, мы тоже встретим это в литературе других эпох. Так, Борис Пастернак через призму «врачебного» опыта говорит о детстве и смерти в своем «Старом парке»:

Вновь он в этом старом парке.
Заморозки по утрам,
И когда кладут припарки,
Плачут стекла первых рам.
Голос нынешнего века
И виденья той поры
Уживаются с опекой
Терпеливой медсестры [Пастернак: 340].

«Он» — раненый в палате, увидел друга детства, что перенесло его ностальгирующее сознание в пространство холодного парка, который становится не только историей личной, но и общественной:

Парк преданьями состарен.
Здесь стоял Наполеон,
И славянофил Самарин
Послужил и погребен.
Здесь потомок декабриста,
Правнук русских героинь,
Бил ворон из монтекристо
И одолевал латынь [Пастернак: 341].

Возвращаясь к стихотворению Элины Халиловой, мы увидим, что эта диалогичность с русской литературой происходит настолько ненавязчиво и ненарочито, что она как бы и не претендует на диалог. А вместе с тем, и в текстовом пространстве, мы увидим диалог между носителем авторского сознания и львом. Диалог, который принципиально не состоялся (иначе в эстетике нехватчиков и быть не может!). Коммуникативная неудача — необходимость поэтики. Дополняет её, рефлексия, выходящая на «всепрощение»: «надеюсь, он мне и это простит». Покаяние — тоже важный мотив в поэзии нехватчиков, о котором мы будем говорить ниже.

1. Халилова, Э.Ш. Собр. Соч. В 20 т. Т. 1 / Э. Ш. Халилова. Л.: Художественная литература, 2055. 938 с.
2. Бродский, И.А. Собр. Соч. В 7 т. Т. 2 / И.А. Бродский. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 440 с.
3. Пастернак, Б.Л. Стихотворения и поэмы. / Б.Л. Пастернак. Л.: Советский писатель, 1977. 608 с.