Судя по прогнозу, в ближайшие дни в Куала-Лумпуре ожидаются дожди. Хорошо, что вчера успел забежать в храм Тяньхоу Мацзу (обожаю морской Китай) и купить книжку про азиатские порты

Умер Манмохан Сингх - предыдущий премьер-министр Индии. Тонкий интеллектуал и прекрасный экономист, человек очень тактичный и умный, сын своего класса и своего века, последний премьер-министр Индии, которого можно было бы отнести к плеяде великих нерувианцев. Больше таких у руля Индии не будет: после трех сроков Моди индийская внутренняя политика изменится безвозвратно.

В комментариях - The Accidental Prime Minister, лучшая, наверное, книга про Манмохана Сингха и его Индию за авторством Санджаи Бару, бывшего советника Сингха по работе с прессой и его пресс-секретаря.

Во первых строках хотел бы поздравить всех подписчиков с Новым годом. Пусть 2025 будет спокойным и мирным, хотя бы для нашей одной седьмой с плюсом. Во-вторых, хотел бы поделиться впечатлениями от свежепрочитанной книжки Андрея Иванова "Архитектура без архитектора. Вернакулярные районы городов мира" (Слово, 2023).

Так получилось, что тему вернакулярной архитектуры (то есть той, которая складывается исторически в определенном пространстве и не имеет, как правило, известного архитектора) я люблю давно и нежно, регулярно в неё погружаюсь - что в медиевистической своей ипостаси, что по работе, когда приходится писать о разнице пространственного восприятия "нового" и "старого" среднего класса в Индии, - и вообще считаю, что она заслуживает самого бережного и тщательного изучения. Поэтому я, наверное, слишком многого ожидал от книги, и разочарование мое вполне понятно.

В книге слишком много империи. Автор очень сильно перегибает с оппозицией "вернакуляр - империя": обобщенная империя (с явным намеком на СССР) для него становится символом всего плохого, бездушного, искусственного, вернакуляр же - символом сопротивления, которому нам предлагается сочувствовать. Но автор настолько пересолил своей суп (анти)имперской приправой, что уже к десятой странице всё сочувствие пропадает. Не знаю, с чем связана такая одержимость, может, с тем, что антиимперская риторика сейчас в чести, а может, и с личной авторской позицией - но в итоге за стягами крестового похода против империи теряются те самые простые люди, к которым автор постоянно апеллирует. Если империи по три штуки на страницу, то волшебное слово "модерность" мелькает крайне редко; в результате простые горожане предпочитают условные сталинки из-за "выученного презрения к тем, кто "внизу", к самоорганизации и свободе", а не из-за того, что в этих сталинках есть туалет, ванная комната, центральное отопление и прочие удобства, которые горожанин XX века почему-то предпочитал старому дому с туалетом на улице, но зато с собственным садиком.

Парадоксально контрастирует с этим гимном антиимперского сопротивления первая глава второй части, посвященная Караколу (Пржевальску) - городу, основанному в 1869 г. как самый что ни на есть форпост империи. И внезапно максимально наполненный имперскими практиками город (вплоть до каннелированных полуколонн на углах домов) превращается в образец милого сердцу автора вернакуляра, и наконец становится понятно, что автор готов простить любую колониальность и имперскость, включая бьющего морду за пылинку на улице апокрифического городового, если она не выше четырех этажей (опционально архитектурная милота типа двойной арки с гирьками). Если же выше четырех этажей, то архитектурная милота превращается в "псевдонациональный орнамент". Попытки как-то замаскировать эту неудобную любовь к данной конкретной репрезентации колониальности приводят к странноватым размышлениям про лагерный тип освоения пространства и небывалую концентрацию талантливых людей в старом Караколе, а нынешний упадок городской вернакулярной архитектуры объясняется тем, что "многие местные русские проявляют худшие черты так называемой кочевой психологии... многие здешние киргизы, как кажется, заражены пассивностью, анемичностью, безволием оставшихся русских". Дальше, к счастью, автор всё же упоминает, что Каракол в результате геополитических процессов последних десятилетий превратился в "восточный тупик" Киргизии. На мой скромный взгляд, с этого стоило бы начать.

В общем, я испытываю смешанные чувства. Автор - архитектор и известный специалист по вернакулярной архитектуре. От книги я подсознательно ждал большей глубины и охвата: осмысления феномена модерности (и имперских практик в контексте этого феномена) , анализа домодерных архитектурных практик репрезентации власти и ценностей в Европе и Азии, влияния восприятия вернакулярного пространства на представления его обитателей. Вместо этого получил набор лирически написанных очерков о разных районах разных городов (преимущественно в Армении), набор абстрактных антиимперских лозунгов и чувство глубокой неудовлетворенности. Наверное, это и хорошо, будет от чего отталкиваться в исследованиях.

В целом главная проблема обсуждения вернакулярной архитектуры - ее определение. Если следовать традиции, заданной Рудофски и развитой Бранскилом (вернакулярные постройки - любые, спроектированные человеком без профессионального образования), то вернакулярная архитектура сожмется до деревенской народной, старой городской застройки частного сектора или хаотичного самостроя лагерей беженцев. Любые попытки превратить такую архитектуру в мейнстрим обречены на провал, любые попытки уничтожить ее - тоже. Но возникает масса вопросов: является ли деревенский дом, построенный профессиональным архитектором с учетом местных особенностей, в духе местных традиций и из местных материалов, вернакуляром или нет? Точно ли не являются вернакулярными, например, лишенные значимых архитектурных различий кооперативные дома и жилые комплексы? В какой момент типовое жилье превращается в вернакулярное - достаточно ли для этого повешенного кондиционера? отделанного вагонкой типового балкона? самодельного пристроенного эркера?

Всем интересующимся, кстати, хорошая статья в вики про вернакулярную архитектуру Индии. А в комментах - еще одна, про вернакулярную экономику Старого Дели.

Когда я был юн, учил древнеанглийский и мечтал стать медиевистом, я познакомился с Марком Омельницким. Я тогда был на четвертом курсе, Марк в основном жил в Великобритании, наездами бывая в Москве. Англосаксонистов, тем более молодых, в России тогда было можно пересчитать по пальцам одной руки (да и сейчас), так что мы в итоге пересеклись, и за пинтой гиннесса в Rosie O’Grady's, который тогда находился рядом с Боровицкой, Марк подарил мне две своих книжки.

Потом наши пути-дороги разошлись. Я на время ушел из науки, а когда вернулся, сфокусировался на исследованиях уже в другой области; Марк спустя пару лет защитил прорывную, не побоюсь этого слова, диссертацию, а затем занялся, как я понимаю, другими делами и в англосаксонистике больше не мелькал - ни в отечественной, ни в зарубежной. Анонсированный им перевод англосаксонских поэм Guthlac-A и Guthlac-B так и не вышел. Подаренный мне экземпляр "Житий трех английских святых" украли рабочие во время ремонта в родительской квартире.

Но гештальты надо закрывать, а потери восстанавливать. Наконец они воссоединились.

Вечером 29 апреля 1999 года в ресторане Tamarind Court в Южном Дели было шумно: в полном разгаре была вечеринка со спиртным, которым торговали из-под полы с разрешения руководства ресторана. Алкоголь теоретически должны были продавать до 12.30, но уже к полуночи он в баре закончился.

Вскоре после полуночи в бар ввалилась группа золотой молодежи во главе с 22-летним Сидхартхом Вашиштом, известным также как Ману Шарма - сыном высокопоставленного функционера Индийского национального конгресса Венода Шармы, бывшего представителя Харьяны в верхней палате индийского парламента Раджья Сабхе. Ману обратился к первой попавшейся барменше, которой оказалась 34-летняя модель Джессика Лал, и потребовал выпить. Лал ответила, что спиртное закончилось. Ману предложил за стакан 1000 рупий (23,25 доллара по тогдашнему курсу). Лал опять отказалась, после чего Ману достал пистолет и выстрелил в потолок, а после очередного отказа Джессики - ей в голову.

В возникшей суматохе вся группа скрылась с места преступления. Достаточно быстро их задержали и арестовали, в августе дело передали в суд - и внезапно большая часть представленных обвинением свидетелей изменила свои показания в пользу арестованных, а судья решил, что улик недостаточно. Ману Шарма и его товарищи были оправданы.

После этого Индию буквально взорвало. Несправедливость приговора была настолько вопиющей, стремление судьи отмазать богатого сына влиятельного политика - настолько очевидной, а презрение к закону - настолько демонстративным, что у городского среднего класса, к которому принадлежала Джессика Лал, натурально сорвало клапан. Начиная с конца 1980-х в Индии шли реформы, возник новый слой богатых людей, благодаря своему труду, предприимчивости и удаче выбившийся из грязи в князи - и теперь им продемонстрировали, что сынок политика может пристрелить любого из них, и ему за это ничего не будет.

Акции протеста, организованные комитетами активистов, охватили Дели и другие крупные города. Впервые для координации действий и для давления на прессу и суд использовалась массовая рассылка смс-сообщений и электронных писем вкупе с привычными шествиями, митингами и акциями памяти со свечами. К кампании подключились СМИ, в первую очередь электронные, и телеканалы - голос среднего класса. Неделя за неделей транслировались опросы, показывались передачи, регулярно публиковались колонки и статьи о деле Джессики Лал. Ни обществу, ни властям не давали о нем забыть ни на минуту.

Пять лет спустя дело было пересмотрено. Ману Шарма был приговорен к пожизненному заключению, его товарищи, тоже дети известных политиков - к четырем годам тюрьмы строгого режима. Венод Шарма, отец убийцы, как выяснилось, подкупил свидетелей на первом процессе, и руководство Конгресса поспешило от него избавиться. Эта история стала, наверное, первой (но далеко не последней) демонстрацией политической мощи индийского среднего класса. Система, впрочем, своих не сдает: уже в 2009 г. Шарму выпустили на месяц по УДО, и он умудрился влипнуть в новую драку в баре, на сей раз с сыном комиссара полиции Дели. В итоге окончательно освободили его уже в июне 2020 г. за примерное поведение и после того, как единственная оставшаяся в живых родственница Джессики написала письмо о том, что больше не держит на него зла.

В 2011 г. был снят фильм "Никто не убивал Джессику", он есть на рутрекере.

Закончить мне бы хотелось цитатой из книги Павана Вармы "Великий индийский средний класс":

Джессика была девушкой из среднего класса, и её жестокое убийство вызвало шок у всех городских индийцев среднего класса. Вопиющая попытка обелить виновного стала предметом их личной озабоченности, и они были готовы объединиться, чтобы противостоять этому. Но не будем предаваться мечтаниям, полагая, что индийский средний класс отреагирует аналогичным образом на десятки изнасилований, убийств и актов сговора среди сильных мира сего, которые происходят с людьми, не входящими в его ряды. Сегодня на каждую Джессику Лал приходятся тысячи эпизодов несправедливости и коррупции, в которых средний класс является не пострадавшей стороной, а бенефициаром.

Один из символов Индии эпохи Неру-Ганди - аудиопрограмма Binaca Geetmala (буквально "Хит-парад Бинаки"), названная так в честь главного спонсора - бренда зубной пасты Binaca. Изначально с 1952 года выходила на Radio Ceylon (поскольку All India Radio изначально ввело строгие правила трансляции песен из хиндиязычных фильмов), старейшей вещательной радиостанции в Азии, ее бессменным ведущим был Амин Саяни (к слову, внук одного из президентов Индийского национального конгресса Рахимтуллы Саяни). В эфире передачи звучали песни из современных индийских кинофильмов - сначала они отбирались случайным образом, а затем начали ранжироваться по популярности, причем Саяни и его коллеги исходили из цифр продаж, отчетов владельцев аудиомагазинов и голосов покупателей. Характерной чертой тогдашней индийской жизни (учитывая малое количество телевизоров и растущее число радиоприемников) были т.н. шрота-сангхи (shrota sangh) - "клубы слушателей", которые коллекционировали и обменивались дефицитными записями, устраивали собрания, где исполняли любимые песни, а также активно взаимодействовали с радиостанциями. Саяни поставил это взаимодействие на широкую ногу: шрота-сангхи еженедельно отправляли на Radio Ceylon свой список песен, что позволяло держать любимые треки в эфире даже в том случае, если весь тираж пластинок был уже раскуплен.

Популярность Саяни и его передачи была колоссальной, его фирменное обращение "Hello, Behno aur Bhaiyo" ("Здравствуйте, сестры и братья" - вместо привычного "Bhaiyo aur Behno", "братья и сестры") знала вся Индия. Саяни зачитывал в эфире письма и шутил, рассказывал анекдоты и принимал звонки в студии. Прослушивание "Бинака Гитмала" стало ежедневным ритуалом в миллионах индийских, пакистанских и ланкийских семей. Одним из хитовых исполнителей был Кишор Кумар - золотой голос Болливуда. Актерская карьера у Кумара не задалась, поэтому он сконцентрировался на закадровом исполнении песен. Слушатели его знали и любили.

В 1975 г. правительство Индиры Ганди ввело чрезвычайное положение. Для того, чтобы обеспечить себе поддержку народных масс, Ганди и ее советники решили организовать пропагандистскую кампанию с участием известных болливудских певцов и актеров. Под руководством Санджая Ганди, возглавлявшего тогда молодежное крыло ИНК - Indian Youth Congress - было запущено шоу Geeton Bhari Shaam, в эфире которого планировалось перемежать пропаганду успехов правительства Индиры популярными песнями. Когда из Министерства информации и вещания позвонили Кишору Кумару, он отказался наотрез - причем не из-за того, что придерживался оппозиционных взглядов, а просто потому, что его взбесило, что ему пытаются приказывать. Единичный акт неповиновения перерос в принципиальное противостояние: Кумар заявил, что лучше будет петь на улицах и на свадьбах, чем подчинится приказу чиновника, в ответ на что Министерство информации и вещания запретило транслировать его песни на радио. Была приостановлена продажа (и частично производство) пластинок с его записями, индийские власти всерьез раздумывали над тем, чтобы отозвать прокатные сертификаты у фильмов с его озвучкой и обратиться к иностранным компаниям с просьбой убрать песни Кумара из эфира.

"Бинака Гитмала" оказалась в сложном положении, но решила не ссориться с властями. В результате в течение некоторого времени в эфире радиостанции звучал песни дуэта Кишора Кумара и Латы Мангешкар с вырезанной партией Кумара. То есть куплет Мангешкар - тишина - опять куплет Мангешкар - опять тишина - и так далее. В самой Индии поход на фильмы с песнями Кумара и их исполнение стало формой политического протеста. Закончилось все, впрочем, тем, что правительство Ганди неофициально предложило Кумару помириться, и он в письме на имя Индиры согласился "возобновить сотрудничество в полном объеме". Об этом, впрочем, в Индии, кажется, мало кто помнит, зато Кумар с тех пор приобрел репутацию стойкого борца за творческие свободы.

👇🏻

👆🏻

Эту историю в Индии помнят хорошо: всего две недели назад глава МВД Амит Шах во время дебатов в Раджья Сабхе, отвечая на обвинения ИНК во внесении поправок в конституцию, вспомнил и о том, как слушал в детстве "Бинаку", и про то, как правительство Индиры запретило трансляции песен Кумара, и про одноголосые дуэты. "И эти люди рассуждают о демократии, - заявил он. - Народ сурово наказал их за такие действия, и они даже не мечтают теперь ни о чем подобном". В общем, по словам Шаха, Конгресс менял конституцию как ему вздумается и постоянно ограничивал права людей, а БДП меняет конституцию для того, чтобы эти права расширить.

Сама же "Бинака" в конце концов в 1988 году перешла на Vividh Bharati Service, была переименована в Cibaca Sangeetmala - в честь другой зубной пасты, ставшей новым спонсором передачи. Впрочем, в 1994 году Cibaca купил "Колгейт", после чего финансирование прекратилось, а передача закрылась. Исход предсказуемый: наступила эра телевидения, и радиолегенды ушли в прошлое. Впрочем, шрота-сангхи с участием фанатов разных радиостанций существуют до сих пор, а хиты "Бинаки" доступны на ютубе. Например, вот.

Многие у нас в стране слышали про битников и бит-культуру; но, боюсь, куда меньше - про индийский аналог битников, хангриалистов (или Голодное поколение). Не знаю, есть ли устойчивый перевод терминов Hungrialists и Hungry generation на русский - ни на елайбрари, ни в литературных журналах я не нашел. Возможно, плохо искал. Мне термин "Голодное поколение" кажется удачным, особенно учитывая, что на хинди его называют Bhookhi Peedi.

Хангриалистское движение возникло в ноябре 1961 г., у его истоков стояли четверо бенгальских литераторов - Шакти Чаттопадхьяй, Малай Рой Чаудхури, Самир Рой Чаудхури и Деби Рой. Социально-политическая обстановка в Бенгалии (и в Индии в целом) была в тот момент сложной: и пятнадцати лет не прошло, как Британская Индия разделилась на Индию и Пакистан, в Западную Бенгалию продолжалась миграция из Восточного Пакистана - толпы голодных мигрантов оседали в приграничных городах и Калькутте, устраивали митинги, требуя работы и хлеба. Среди интеллектуалов росло разочарование: вопреки ожиданиям, сразу после объявления независимости молочные реки с кисельными берегами не потекли, основная масса людей как жила бедно, так и продолжала жить. Высший и средний класс оставался англоязычным и колониальным по своему генезису. В интеллектуальных кругах господствовало представление о том, что настоящая литература - это либо произведения английских классиков, либо Тагора и Джибанананды Даса. Входным билетом в литературный клуб являлись язык (английский), образование (в идеале Оксбридж) и кастовая принадлежность (бхадралок); известны случаи, когда далитам отказывали в публикации из-за их кастовой принадлежности. До начала восстания наксалитов оставалось шесть лет, до начала войны с Китаем, продемонстрировавшей провалы внешней политики Неру и слабость индийской военной машины, - меньше года.

Хангриалисты выбрали название, опираясь на строчку из чосеровского перевода "Утешения философией" Боэция - in the sowre hungry tyme ("во время жестокого голода" в классическом русском переводе Чосера), намекая на то, что времена вокруг голодные во всех смыслах. В своем манифесте они объявили себя первым постколониальным литературным поколением, заявив, что "поэзия больше не является цивилизующим маневром, пересадкой замусоренных садов; это холокост, яростное и сомнамбулическое джазирование поющей пятерки, посев бурного Голода. Мы отказались от одеяльно-пустой школы современной поэзии, любимицы Прессы. В прозаических рифмах полуграмотных стариков вы наверняка не найдете крика отчаяния вещи, желающей стать человеком, человека, желающего стать духом". Начало было дерзким, продолжение эпатирующим: хангриалисты читали свои стихи на площадях и железнодорожных станциях, отправляли в редакции литературных журналов пустые листы с требованиями напечатать "новую статью", рассовывали маски богов, животных, шутов и персонажей мультфильмов по почтовым ящикам литераторов, чиновников, редакторов и политиков с записками "пожалуйста, снимите маску". Язык их произведений также шокировал - они говорили словами людей с улицы, стихи их были написаны низким слогом и изобиловали обсценной и прочей низкой лексикой. Движение росло и ширилось.

В итоге терпение правительства Западной Бенгалии лопнуло, и 2 сентября 1964 года 11 хангриалистов отдали под суд после того, как Малай Рой Чаудхури опубликовал поэму Prochondo Boidyutik Chhutar (в английском переводе Stark Electric Jesus). Их обвинил в подрыве моральных устоев и заговоре против государства. На счастье хангриалистов, незадолго до того в Индию в поисках вдохновения и истины приехала группа писателей бит-поколения, включая Аллена Гинзберга. Они быстро подружились с хангриалистами, и после начала процесса американские и европейские деятели контр-культуры начали активно пропагандировать поэзию Голодного поколения и собирать деньги для них.

👇🏻

👆🏻


В конечном счете эти деньги помогли оплатить адвокатов, плюс сработали традиционные для Индии семейные связи. В 1967 году обвинения были сняты, хангриалисты освобождены - но само их движение к тому моменту затухло. Полностью изменилась политико-экономическая ситуация в стране, на смену Неру пришла Индира, началось наксалитское восстание. участники которого как минимум частично отстаивали те же идеалы, что и хангриалисты, но с винтовкой, а не с пером, чего писатели Голодного поколения принять не могли. Да и на жизнь надо было зарабатывать.

Дальнейшая судьба "хангриалистского квартета" сложилась по-разному. Шакти Чаттопадхьяй продолжил литературную карьеру, стал редактором газеты и опубликовал еще 10 романов, написанных в куда менее эпатирующем стиле. Малай Рой Чаудхури активно переводил и позже работал в жанре магического реализма. Самир стал основателем индийского постмодернизма (про него надо будет написать особо). Наконец, Деби Рой активно публиковался, оказал большое влияние на последующую бенгальскую поэзию и считается первым бенгальским поэтом-постмодернистом.

На Западе Голодное поколение традиционно считают чем-то типа индийского крыла битников - собственно, именно так их в свое время представил своим фанатам Гинзберг, чтобы объяснить, почему их надо поддержать долларом и публикацией. На самом деле хангриалистское движение возникло независимо от бит-движения, хотя во многом исповедовало те же принципы и подходы. Время было такое.

В комментарии положу книжку Майтрейи Бхаттачарджи Чаудхури The Hungryalists: The Poets Who Sparked a Revolution - очень хорошее и подробное описание движения для всех интересующихся.

В дополнение к посту перевел на коленке статью Говарда МакКорда "Поэзия хаоса и смерти", опубликованную в 1965 году. Не судите строго, язык у МакКорда сочный, нередко приходилось выбирать между точностью русского перевода и сохранением аллюзии (к примеру, см. игру слов "хангриалист/хангреалист"; кроме того, мне не очень нравится перевод antennae of the race Эзры Паунда как "антенн расы", потому что речь тут явно не о расе, но в отечественном литературоведении утвердился именно он). Попробую потом вернуться и перевести более литературно.

Движение хангриалистов: поэзия хаоса и смерти

У каждого мировоззрения есть своя поэзия, и маленькая, аккуратная нация может в какой-нибудь представить миру единое мировоззрение и его поэзию, как это сделала Англия в шестнадцатом веке. Но такая аккуратная ясность невозможна для Индии. Ни в одной стране мира нет таких крайностей, такого разнообразия в общем опыте, который формирует поэтов. В Индии иожно отыскать любой социальный порядок – от самого примитивного до самого сложного; практикуются все основные религии и большинство второстепенных: мировоззрения и ценностные структуры Индии почти бесконечны и выражены на 723 языках. Единственный регион мира, хотя бы отдаленно похожий на Индию по сложности и запутанности – это вся Африка, взятая целиком. Две вещи обеспечивают стране единство: первое – ложное обобщение – предположение, что существует общий индийский темперамент, который можно разглядеть и на Севере, и на Юге, состоящий из эгоизма, живости ума, готовности быстро перейти к насилию, склонности к туманным теориям и открытой материальной алчности; второе – страшная правда – понимание, что нигде нет больше такой всеобъемлющей обреченности, неумолимого приближения абсолютной катастрофы и краха.

Индия производит много видов поэзии; я знаком с ней только на английском языке, и она делится примерно на три категории. Первая – просто плохая поэзия: сентиментальные излияния молодых или удрученных жизнью; формальные и напыщенные стихи по случаю; неуклюжий и цветистый романтизм: гротескные молитвы и благочестивые увещевания и тому подобное. Все эти стихи страдают от банальности, ложных эмоций и простого неумения писать. Вторая — компромиссные и серьезные, часто хорошо написанные стихи, которые иногда трогают меня, но чаще всего кажутся слишком зависимыми от поэтических традиций Англии, созданных несколько поколений назад, а то и более, и пресного и безобидного вкуса высшего среднего класса. Эти произведения существуют в подвешенном состоянии теплохладности и представляют собой робкое искусство, которое не осмеливается ни ненавидеть, ни любить слишком сильно. Как и наши собственные академические стихи, эти поэмы отражают спокойный интеллект, укрощенную страсть и вежливое отчаяние джентльменов, рожденных в мире, который создан не ими. Эти стихи культурные, интроспективные, чувствительные и наиболее правдиво передают тяжелое положение индийца, отчужденного от своей собственной культуры из-за своего владения английским, но положение этого индийца терпимо и он не признает поэзию преступным занятием. Это искренние и безобидные стихи, и, если не считать небольшого местного колорита, они вполне могли бы быть написаны в Лидсе или Филадельфии. Денатурированный космополитизм, заражающий поэзию Запада, преобладает и в Индии, и лишь немногие из стихотворений несут в себе какое-либо чувство места, или звук человеческой речи, или резкий запах костров с коровьим навозом. Академическим поэтам Индии еще предстоит осознать, что такое просторечие, и все, что с ним связано.

👇🏻

👆🏻

Поэтическое видение Голодного поколения возникло в Бенгалии пять лет назад и быстро распространилось в таких городах, как Нью-Дели, Бомбей и Аллахабад. Этот вид поэзии опасен и революционен, очищает насилием и разрушением, расстраивает и сбивает с толку читателя. Это поэзия недовольных, отчужденных, возмущенных, умирающих. Это поэзия, которая тревожит и вызывает отвращение у буржуазии, поскольку она описывает ее собственное болезненное состояние более ясно, чем они хотели бы слышать, и разоблачает лицемерие ее порядочности. Одной из реакций добрых граждан было обвинение поэтов в истерии и непристойности. Длительное и мучительное преследование Малая Ройчаудхури, закончившееся его осуждением 28 декабря 1965 года по обвинению в непристойности, указывает на злобу и глубину страха, который раскрыли эти поэты.

Энергия поэтов истерична: образность поэмы непристойна. Так и должно быть. Но я считаю непристойность справедливой и естественной реакцией на отвратительное существование. Непристойность — это отчаянная музыка поэтов, которые осмеливаются выступать против насилия над разумом и душой, которым отмечена наша безумная и порочная цивилизация. Непристойность — это последняя попытка честных людей высказать свои страдания тем, кто их истязает. Непристойность — это моральное оружие, с помощью которого можно нападать на унизительное и грязное использование власти, характерное для нашего века, и выражать презрение к тем, кто управляет нашей жизнью.

Эти поэты говорят то, что поэты и пророки говорили на протяжении ста лет, — что наша цивилизация отчаянно больна, что наше сознание загрязнено, наши ценности убийственны. Они возмущены жестоким и преднамеренным расточительством красоты и интеллекта, которое представляет собой мировая культура, и испытывают отвращение к извращениям жизни, которых требуют наши общества. Их стихи фиксируют уродливую, ошеломляющую правду – о том, что большинство людей наслаждаются этими ужасами, жаждут собственного уничтожения и безумно боятся жизни. Поэты — нигилисты. Они — пессимисты. И большинство из них умрут раньше своего срока. Но у каждого из них есть видение того, каким должен быть человек, и каким ему следует быть, и их поэзия проистекает из печального знания о том, каков он на самом деле. Я более прочих ценю их деятельность, потому что это честный ответ на реальность жизни в Индии. И Индия сейчас претерпевает то, с чем мы все столкнемся в скором времени. Паунд сказал, что поэты — это антенны расы, и так оно и есть, но они – Кассандры, и им не поверят, пока не станет слишком поздно, когда все осознают бессмысленную и ужасную лживость пустых слов, выдаваемых за земную мудрость, и наступит отвратительное будущее, к которому мы позволили нас привести. Нас не спасут. Это непристойность, которую должна восхвалять их поэзия.

Малай Ройчаудхури, молодой бенгальский поэт, был центральной фигурой натиска Голодного поколения на индийский культурный истеблишмент с самого зарождения Движения в начале шестидесятых. Индийская пресса до сих пор считает, что истоки его лежат в визите в Индию в 1962 году Аллена Гинзберга, Питера Орловски и Гэри и Джин Снайдер. Но каким бы стимулирующим ни был визит этих американских поэтов, как бы ни было оно вдохновлено такими писателями, как Арто, Жене, Мишо, Берроуз, Миллер и Селин, я считаю, что Движение это является автохтонным и берет свое начало в глубоких неурядицах индийской жизни.

👇🏻

👆🏻

В Соединенных Штатах о Движении мало кто знал до 1963 года, пока в журнале City Lights Journal не появились новости о группе; в 1964 году в KULCHUR#15 появились Hungrealist Manifestoes, а EL CORNO EMPLUMADO и EVERGREEN REVIEW напечатали письма, в которых рассказывалось о юридических трудностях, с которым столкнулось Движение. Осенью 1964 года, как многие узнали из ноябрьского выпуска TIME, шесть поэтов Голодного поколения, Малай Ройчаудхури, Сайлешвар Гхош, Субхас Гхош и Прадип Чаудхури были арестованы и обвинены в сговоре с целью создания и распространения непристойной книги в нарушение раздела 292 Уголовного кодекса Индии. Книга представляла собой антологию их произведений – так, STARK ELECTRIC JESUS написал Малай Ройчаудхури. После ареста все они были отстранены от работы, и когда мы встретились с ними в июне 1965 года, они были безработными вот уже почти десять месяцев. Позже тем летом обвинения были сняты с пятерых, но не с Малая Ройчаудхури. 28 декабря 1965 года он был признан виновным судом Калькутты и приговорен к штрафу в 200 рупий или одному месяцу тюремного заключения. Его стихотворение было запрещено. Его не восстановили на работе, и жизнь, как он пишет, «стала тяжелой и трудной… я кое-как живу на подаяние».

Несмотря на преследования и притеснения, Голодное поколение продолжало писать и публиковать поэзию и прозу. Кислотные, разрушительные, болезненные, галлюцинаторные, нигилистические, возмутительные, непристойные, безумные, пронзительные — они характеризуют ужасающие и очищающие видения, которые, как считают хангреалисты, индийская литература должна пережить. За немногими исключениями, современная индийская литература напоминает педсостав в школе – она такая же бледная, бесполезная и скучная. Она робкая и моралистичная, а когда она не вежливо реалистична, она романтична и бесцельно и бесконечно философична. Бхабани Бхаттачарья и Рут Правер Джабвала – одни из немногих исключений: одному присуща сырая терпкость, как у Альбера Коссери, другой— ясное остроумие Джейн Остин. Но только Голодное поколение, исключенное из академий и литературной аристократии, может увидеть полноту безотлагательности и отчаяния, поскольку оно больше, чем любая другая группа, осознало, что для Индии, скорее всего, нет никакой надежды, что впереди ее ждет хаос и крах. Они не революционеры, а только скорбящие. Революция бессмысленна, когда предательство проникло так глубоко. Все, что остается, — это протестовать, кричать, любить все до глупости — особенно Индию — а затем мудро и бессердечно кивнуть смерти.