Уже больше двух лет разными способами я пытаюсь опубликовать свой сборник рассказов «Война и её вне». В России понятно, почему не получается, вне России — не очень.

Очередная попытка — участие в опен колле от Vidim Books и «Странных людей». Смешно, что тут даже зрительское голосование есть (отдельное от издательского). В нем за мой сборник можно проголосовать.

А один из рассказов прочесть здесь.

Аня помнила, что последние месяцы Андрей жаловался на изнуряющую жару в Воронежской области. Горло жгло напалмом, а пот тек со лба мгновенно.

Андрей, я помню, ты писал, нужно скорее доставить мороженое — дать тебе уютного холода, а то у вас там сухпайки и постоянная строевая подготовка изнуряющая. Я все понимаю.

— Хорошо. Так какие есть варианты отправить мороженку?
— Ну смотрите. Мы только что ввели программу «Что отправили, то и доставили». Она предполагает полное сохранение всех свойств объекта, который вы у нас оформляете, чтобы он попал в руки адресату точно таким же. Например, вот вы отправляете мороженку, держите ее негнущийся пластик сейчас тремя пальцами, значит, минимум в трех местах упаковки температура выше, чем в остальных. Кроме того, посмотрите на термометр, здесь сейчас 23 градуса, от этого мороженка тает с определенной скоростью. Так вот, когда она попадет вашему молодому человеку в руки, то эти параметры будут точно такими же.

(Батончики России)

Капитан Бычье Сердце поет мою любимую Abba Zabba. Раньше не видел. Эту песню я слушал на репите, когда писал свою магистерскую о жанровой парадигме в уральской поэзии.

Её дерганая ритуальность раз за разом заводила мозги. Там поется и о тигровой луне, и о желтой птице, и о табачном небе, и о бабуине Бабетте; Персонажьи пляски давали изнурительных и веселых сил. В видео сам Капитан себя заводит блюзовыми как бы неуместными воплями в припеве, расплескивая голосовое счастье.

Вчера был переезд из Москвы в Москву. Обычно в переезде включается или режим турбулентности (гипервнимательность, суетливость и рабочая скорость), или замедленное проницание сквозь переездное — медленно и уверенно-хрупко собираешься, зависаешь, время тоже подвисает. Вчера были оба режима в разные участки происходящего. Но больше замедленного. Это бережет силы. Раньше я совсем любил переезды, особенно чужие. Дрыгаешься, киваешь головой, ты помощник. Вещи во главе. Теперь привык.

Хотел давно снять фильм о замедленном. Люди таскают вещи по лестницам, их мало видно, вещи — больше глядятся. Но телевизор, как маяк не переехавшего или капитан тонущего корабля, вещает до последнего.

После переезда хорошо. Потому что переезд не кончается. Мне нравится это ощущение межпространствья. Место еще чужое, почти ничье. Вещи еще не начали расползаться, заполоняя собой всё. Они обживают, а ты к ним присобляешься. Пока остается прижиматься к точкам будущего уюта — еще простым — еле собранная кровать, свет в кладовке, подоконник как единственное сидячее место. По траекториям обживания можно составлять карты распространения заселенческих бактерий. Скоро переездные уюты исчезнут.

Я не пропал, я на Камчатке.
В Петропавловске идут учения, поэтому глушат связь, и она оживает только в центре города. В окраине, где мы живем, работают только смс и рваные звонки.

Такой недостаток связи, растянутый расстоянием, гораздо больше у меня ассоциируется с камчатским, чем равномерная связность. Инфосвязь здесь — это рыхлое и часто необязательное усилие. Все и так встречаются случайно.

Из новостей первого вчерашнего камчатского дня:

1) распорол руку о скользкие скалы;
2) видел на ладони мельчайших морских червей во время прилива;
3) сидел на стуле, выброшенном вглубь скалы;
4) поднимался на маяк, который выше глушилок связи;
5) видел колонию черных ракушек (их тут называют "семечками");

​Из давнего долга перед венецианским посмотрел смешной фильм «Венецияфрения» (2021). В нем нелепые и драматургически суконные туристы из Испании едут на Венецианский карнавал и довольно массово гибнут.

Убийцы — это локальные патриоты — масочные террористы в духе комедии дель арте (привет масочникам из фасбиндеровского «Третьего поколения»). Они вполне справедливо презирают туристов, говоря подобное: «Туристы — настоящая чума нашего века. Они как крысы плодятся в несметных количествах. Заполоняют собою весь мир. Их разносят по миру чудовищные громадины круизных лайнеров. Ваше добросердечие несёт смерть нашему городу. Поэтому мы решили призвать страх».

Однако фильм, используя для хоррор-завязки ненависть к туристам, совсем не готов перевести ее в область политического и социального. Ну ненавидят местные и ненавидят, убивают и убивают, но не готовы признаться, за что и чем же они так портят Венецию (я, в принципе, догадываюсь, как туристическое искажает экономику городов, уродует социальные связи). Однако в фильме об этом не упоминается.

Дель артеррористы ненавидят стихийно нерефлексивно, потому что так велел жанр, глупый наследник мифологического.

На поверку фильм не готов поставить точку: можно бы и поменьше туристов, чтобы город сам в себе разобрался. Поэтому финал чрезвычайно умилителен. Двух туристов дель артеррористы отпускают, а себя убивают в мокром подземелье. Режиссер ловко превращает бунтующих горожан в паразитов (вопреки речам выше) и показывает: ну нет, все-таки туристы правят бал. Точнее — карнавал.

Я обнаружил какой-то тип стихоидов — по аналогии с гуманоидами и прочими; Это какие-то стихотворные сгустки, которые появляются и обрастают возможными ходами продолжения, но зависают в недоделанности и потом исчезают, забываясь. Но можно их подвесить в отрывочности (но это не фрагмент, нечто другое, тянущее руки):

спи наша доченька, в микропещере;
цензоры слова скоро придут
или вообще не придут

Написал стихотворение.

Путем автостопного измора добрались до Ключей. Это было непросто и сбоку от изначального маршрута.

Здесь ветер с вулканическим пеплом;
Хостел, в котором стены покрыты смесью из ведически толстовских даосских пережевываний;
Сигареты, появляющиеся в магазинах по расписанию;
Мальчики, преследующие нас на велосипедах, строя повторяющиеся рожи;
Самая широкая река Камчатка с зелеными рыхлыми островами;
Как бы стоящие на месте облака над вулканами.

4 попытки вулканологической поэтики

—
вулканическим пеплом полон рот
те кто шли на поклон к дороге
не дошли

и обратно ключи не впадают в бешенство
только шерсть лижут

потому что пространство кусая слова
разворачивает месть места

ненависть к оставшимся
зависть к уехавшим

—
вулканолог сказал
там внизу зал зеркал
с высокими потолками
отражения полны плевками
присутствующие швыряют телы
о зеркальные стены
осколки крови пересекают друг друга
и опять сквозь друг друга
и опять через друг друга

взрывающиеся танцы

—
наелся лавы и спит
скоро отсохнет глотка
оторвет сам себе язык
постоялец гостиницы «Трещины» написал:
завтра из меня выйдет новое вещество
точнее существо
точнее вещсущввтсртво
кто-то

—
не вернулся после пепла
стал его другом
в огне горел
возвращался домой

Год назад я закончил новую поэтическую книгу, называется «От слова „совсем“», но будет когда опубликована – до сих пор неясно. Начинаю ощущать это головокружительное свечение от книг в стол. В этом есть и мерзкая плотоядность, и сладкое уныние, и подгнивающая надежда. В общем, хоть что-то кое-что.

Новый выпуск подкаста «Облако речи» — сразу в двух частях!

Руслан Комадей говорит с Ниной Ставрогиной о норвежце Туре Ульвене, чей роман «Расщепление» выходил у нас уже двумя тиражами.

В первой части подкаста можно услышать о поэзии Ульвена, о специфике ее перевода, о спрессованности мысли, о душе и ее отсутствии. Вторая часть посвящена роману «Расщепление», его персонажам и структуре, а также ульвеновским социально-политическим взглядам и эссеистике.

Сегодня поднимаемся на Авачинский. Я уже пытался издали генерировать оптику говорения о вулканах. Но без ощущения теплого подземного тела вулкана или ледяного, без равнодушной к человеку высоту думать дальше бесполезно. Высыхание высотой. Главное встретиться с фумаролами, окруженными серными отложениями, — выходами горячих газов. Короче, вулканы стирают разницу между вытянутым временем земли и мгновенным, оно как бы сплющивается. Ведь Авачинский по геомеркам молод — всего 11 тысяч лет.

На Авачинском вулкане перед спуском немного потерялись. Я сидел под тропой и смотрел, как снизу подползает туман. Он двигался вверх и мимо, медленно, но уверенно, заливая вокруг видимость. Только камни метров на 6. Идущие сверху и у подножья тоже растворились. Я ждал, когда туман перейдет на меня и думал — вот бы и смерть была такой, растворяющей деликатно сначала видение и понимание тех, кто вокруг. А потом бы медленно выела мои восприятия себя, цвета и прошла бы мимо, а я бы остался заполненной белизной-не-собой