Тур Ульвен
МУЧИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ
Я не люблю эту пищу, она имеет вкус пыли. Я привык питаться живым, тем, что еще ползает и вертится во рту, птицами, бьющими крыльями, в то время как их нежные косточки хрустят. А больше всего мне хочется отведать дичь и охотника, несущихся вдоль и поперек языка, чтобы сгинуть в сердце леса, на дне замаскированной ямы, на
острых кольях, где забальзамированные и разукрашенные трупы лежат, будто в стеклянной коробке, полной тумана и страшных сказок.
Пер. Иосифа Трера и Дмитрия Воробьева
МУЧИТЕЛЬНАЯ МЫСЛЬ
Я не люблю эту пищу, она имеет вкус пыли. Я привык питаться живым, тем, что еще ползает и вертится во рту, птицами, бьющими крыльями, в то время как их нежные косточки хрустят. А больше всего мне хочется отведать дичь и охотника, несущихся вдоль и поперек языка, чтобы сгинуть в сердце леса, на дне замаскированной ямы, на
острых кольях, где забальзамированные и разукрашенные трупы лежат, будто в стеклянной коробке, полной тумана и страшных сказок.
Пер. Иосифа Трера и Дмитрия Воробьева
❤16🔥1
В падающем состоянии, когда тело и мысль скукоживаются в рыхлый контур раздражения, у меня изменяются привычки. Становятся более узкими. Чтобы исключать прокрастинацию, я блокирую сайты, потом учусь искать их в других браузерах, те удаляю. Телефон перекладываю или выключаю, или усложняю пароль. Желание отложить деятельность, не делать нужное требует увеличивать маршруты, искать телефон, поднимать с пола, включать, скачивать другой браузер и т. п. Усталость необорима, и она ветвится свободно, у нее есть какое-то разнообразие и простор, у меня пока нет, я уткнулся в точку бессилия.
❤22🕊6
Forwarded from ЦСИ «Заря» / Zarya CCA
16 ИЮНЯ – 30 ИЮНЯ / ВОЗВРАЩАЯСЬ, ЧЕГО ТЫ ЖДЕШЬ? / ПРОЕКТ РУСЛАНА КОМАДЕЯ
15 ИЮНЯ / 17:00–19:00 / ПРЕЗЕНТАЦИЯ ПРОЕКТА
⏺ В эту субботу приглашаем вас на итоговую встречу с уральским перфомером, писателем и поэтом Русланом Комадеем.
Арт-резиденция «Заря» стала для него реверсивным пространством вытесненных воспоминаний. Семейная история привела его во Владивосток в 2000 году, в девятилетнем возрасте, и оборвалась там же с трагической потерей отца. Фрустрированное состояние ожидания главы семьи в незнакомом портовом городе стало для Комадея отчужденным опытом из его детства, на котором он в итоге сконструировал свою интервенцию во Владивостоке 24 года спустя. «Тогда во Владивостоке я успел полюбить первый эпизод «Звездных войн», «Матрицу», напересказывать местным ребятам страшилки Успенского и наесться кедровых орехов», – вспоминает Руслан.
Для своей перформативной инсталляции художник арендовал номер в той самой гостинице «Моряк», где он ждал своего отца со своей мачехой. Через записки, ситуации и артефакты автора, помещенные в гостиничную обстановку, Комадей поднимает вопрос о биографии вещей и о том, как много, или, наоборот, ограниченно мало, они могут сказать внешнему наблюдателю. Также он оркестрирует ситуацию лиминального опыта случайного посетителя номера, наполняя его ощущениями ожидания и перехода, временности, промежуточности и незаполненных пустот.
🗣 Как реагировали участники перформанса? Какие впечатления у автора проекта спустя полтора месяца пребывания во Владивостоке? Как повлияло на него исследование собственной памяти? Узнаем уже послезавтра. Вход свободный.
🎧 А для более полного погружения в историю рекомендуем прослушать подкаст «ЗакутокМедиа» на удобных вам платформах.
15 ИЮНЯ / 17:00–19:00 / ПРЕЗЕНТАЦИЯ ПРОЕКТА
Арт-резиденция «Заря» стала для него реверсивным пространством вытесненных воспоминаний. Семейная история привела его во Владивосток в 2000 году, в девятилетнем возрасте, и оборвалась там же с трагической потерей отца. Фрустрированное состояние ожидания главы семьи в незнакомом портовом городе стало для Комадея отчужденным опытом из его детства, на котором он в итоге сконструировал свою интервенцию во Владивостоке 24 года спустя. «Тогда во Владивостоке я успел полюбить первый эпизод «Звездных войн», «Матрицу», напересказывать местным ребятам страшилки Успенского и наесться кедровых орехов», – вспоминает Руслан.
Для своей перформативной инсталляции художник арендовал номер в той самой гостинице «Моряк», где он ждал своего отца со своей мачехой. Через записки, ситуации и артефакты автора, помещенные в гостиничную обстановку, Комадей поднимает вопрос о биографии вещей и о том, как много, или, наоборот, ограниченно мало, они могут сказать внешнему наблюдателю. Также он оркестрирует ситуацию лиминального опыта случайного посетителя номера, наполняя его ощущениями ожидания и перехода, временности, промежуточности и незаполненных пустот.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
❤🔥15❤11🔥1🤗1
Пишу статью о любимом американском режиссере-экспериментаторе Пэте О'Нилле. Он известен как мастер работы с оптическим принтером, позволяющим множественно манипулировать с плёнкой, копируя ее, потом зумируя, накладывая фильтры и т. д. Эти принтеры О'Нилл использовал, работая с коллегами, например, над «Звёздными войнами» (светящийся труп Оби-Вана) или «Суперменом IV» (сверкание радиактивной ауры).
Оптический принтер позволял О'Ниллу создавать абсолютно новую топографию кино как местности. Предмет мог становиться одновременно горизонтальным и вертикальным, просвечивающим и плотным, находящимся внутри ландшафта, но сквозь него и т. д.
Если в «Звёздных войнах» эти чудесные взаимопроникновения пространств исключены, приручены нарративностью, то в авторских фильмах О'Нилла — освобождены; Об этих зазорах, в которые можно смотреть с помощью оптического принтера своего воображения, я и пишу.
*Приложил несколько скриншотов из любимых фильмов.
Оптический принтер позволял О'Ниллу создавать абсолютно новую топографию кино как местности. Предмет мог становиться одновременно горизонтальным и вертикальным, просвечивающим и плотным, находящимся внутри ландшафта, но сквозь него и т. д.
Если в «Звёздных войнах» эти чудесные взаимопроникновения пространств исключены, приручены нарративностью, то в авторских фильмах О'Нилла — освобождены; Об этих зазорах, в которые можно смотреть с помощью оптического принтера своего воображения, я и пишу.
*Приложил несколько скриншотов из любимых фильмов.
❤17🔥2
лежишь мертвый среди возможностей
и дни падают на тебя со скоростью ветра
скоро поезд откусит тебе головы
и те из тебя кто не успеет унести ноги
просто прочтет,
может быть
и дни падают на тебя со скоростью ветра
скоро поезд откусит тебе головы
и те из тебя кто не успеет унести ноги
просто прочтет,
может быть
❤31❤🔥4🤗1
8-9 июня во владивостокской гостинице «Моряк» прошла финальная часть моего проекта «Возвращаясь, чего ты ждешь?» для ЦСИ «Заря».
Мы сняли на двое суток семейный номер, сходный с тем, в котором я жил с мачехой в 2000-м году в этой же гостинице. Тогда мы ждали отца, он должен был прилететь во Владивосток, но по дороге его убили.
В рамках проекта люди записывались на 45-минутные сеансы нахождения в номере. Всего за двое суток был 21 сеанс. Между этими 45-минутками я и Тимофей производили приборку в номере, убирая следы предыдущих посещений. Рада заводила нового человека. В номере я (за исключением одного раза) не присутствовал.
Каждый сеанс отличался от предыдущего. В номере лежали обычные гостиничные предметы (мыло, полотенца, чайник, подушки и др.) в дефолтном порядке, но всегда было какое-то сгущение объектов в одном из мест, указывающее на след недоступного события. Это мог быть контур трупа мелком на полу и сгруженная на кровати мебель, или мягкая игрушка в ванной, по которой била струя из душа и т. д. Эти следы не отсылали ни к моему опыту пребывания, ни, вероятно, к опыту присутствующих. Они позволяли создать симметрию встречи с остаточным — для меня, присутствующего косвенно, для пришедших — присутствующих непосредственно.
Гостиничные предметы были окружены записками с отчужденными текстами: в них были обращения, указания, но смазанные, нечеткие: «Состоялось ли? / Или чего-то не хватает? / Ну и хорошо» или «Здесь столько получится сделать. / Например, выбрать» или «Мы видим, / мы разве, / мы темно» и т. д. Каждый сеанс записки перепрятывались, старые частично убирались, подкладывались новые. Они порождали цепочку коммуникаций внутри номера, но из-за нечеткости сигнала обращения, коммуникация надламывалась, присутствующий оказывался в недоговоренности.
Кроме записок, в каждом сеансе лежали несколько десятков отрывочных моих воспоминаний из Владивостока 2000-го, это более четкая карта.
Все эти неполные, неточные наложения позволяли каждому картировать номер осторожно, пунктирно, украдкой обнаруживая рвущиеся связи или склеивая важные участки хрупким усилием.
Гостиничный номер как гетеротопия, как пространство призрачное — оно не может полностью принадлежать. В нём были призраки трех типов: я, присутствующие и камеры, все мы оставляли расслаивающиеся следы и артефакты наблюдения, наполняя место сгущениями в ожидании (неосознанном) какого-то иного существа.
Конфигурации предметов, ожиданий, записок вступали в хрупкие и неловкие конфликты, пространство раскалывалось и уставало. Когда закончился второй день, я ощутил, что мы выпотрошили номер настолько, что в нём больше некому находиться, нечего ждать.
Мы сняли на двое суток семейный номер, сходный с тем, в котором я жил с мачехой в 2000-м году в этой же гостинице. Тогда мы ждали отца, он должен был прилететь во Владивосток, но по дороге его убили.
В рамках проекта люди записывались на 45-минутные сеансы нахождения в номере. Всего за двое суток был 21 сеанс. Между этими 45-минутками я и Тимофей производили приборку в номере, убирая следы предыдущих посещений. Рада заводила нового человека. В номере я (за исключением одного раза) не присутствовал.
Каждый сеанс отличался от предыдущего. В номере лежали обычные гостиничные предметы (мыло, полотенца, чайник, подушки и др.) в дефолтном порядке, но всегда было какое-то сгущение объектов в одном из мест, указывающее на след недоступного события. Это мог быть контур трупа мелком на полу и сгруженная на кровати мебель, или мягкая игрушка в ванной, по которой била струя из душа и т. д. Эти следы не отсылали ни к моему опыту пребывания, ни, вероятно, к опыту присутствующих. Они позволяли создать симметрию встречи с остаточным — для меня, присутствующего косвенно, для пришедших — присутствующих непосредственно.
Гостиничные предметы были окружены записками с отчужденными текстами: в них были обращения, указания, но смазанные, нечеткие: «Состоялось ли? / Или чего-то не хватает? / Ну и хорошо» или «Здесь столько получится сделать. / Например, выбрать» или «Мы видим, / мы разве, / мы темно» и т. д. Каждый сеанс записки перепрятывались, старые частично убирались, подкладывались новые. Они порождали цепочку коммуникаций внутри номера, но из-за нечеткости сигнала обращения, коммуникация надламывалась, присутствующий оказывался в недоговоренности.
Кроме записок, в каждом сеансе лежали несколько десятков отрывочных моих воспоминаний из Владивостока 2000-го, это более четкая карта.
Все эти неполные, неточные наложения позволяли каждому картировать номер осторожно, пунктирно, украдкой обнаруживая рвущиеся связи или склеивая важные участки хрупким усилием.
Гостиничный номер как гетеротопия, как пространство призрачное — оно не может полностью принадлежать. В нём были призраки трех типов: я, присутствующие и камеры, все мы оставляли расслаивающиеся следы и артефакты наблюдения, наполняя место сгущениями в ожидании (неосознанном) какого-то иного существа.
Конфигурации предметов, ожиданий, записок вступали в хрупкие и неловкие конфликты, пространство раскалывалось и уставало. Когда закончился второй день, я ощутил, что мы выпотрошили номер настолько, что в нём больше некому находиться, нечего ждать.
❤18🕊2❤🔥1
Виктор Кривулин
***
Не знаю ни одной судьбы
неискалеченной. Не знаю
ни одного лица с осмысленностью черт.
Одни подспудные грибы,
из ничего произрастая,
насупились — и каждый интроверт.
Одна агрессия тоски.
Фугообразное развитье
вытья на лестницах ночей, —
одушевленные куски
вселенской плесени. И сырость общежитья.
И дождик родины ничьей.
***
Не знаю ни одной судьбы
неискалеченной. Не знаю
ни одного лица с осмысленностью черт.
Одни подспудные грибы,
из ничего произрастая,
насупились — и каждый интроверт.
Одна агрессия тоски.
Фугообразное развитье
вытья на лестницах ночей, —
одушевленные куски
вселенской плесени. И сырость общежитья.
И дождик родины ничьей.
❤28🕊1🗿1
Иногда случайность может проткнуть время насквозь. Вчера я был у Александра Гуза, поэта, друга Сергея Сигова и Анны Таршис, связь с которым оборвалась 55 лет назад. С 1969 года он не общался с ними, исследователи его тоже не находили.
Гуз участвовал в делах вологодских анархо-дадаистов и был очень частым автором журнала «Номер». У него сохранились волшебные и разнообразные архивы, над которыми у меня еще кружится голова.
Но к случайности. Я просто вбил в ВК фамилию «Гуз», город «Вологда» и нашел всего одного человека, он оказался родственником того самого.
И теперь благодаря случайному тыку в поиске удастся узнать и о вологодском периоде Сигея (пока Гуз единственный человек, обнаруженный оттуда), и о его ранних вкусах, и о свердловско-ленинградско-армейских пребываниях, и еще кое-что.
То есть самое главное, видимо, тыкать без уверенности, без точности, с легкой наглостью к вместимости и связности мира.
*А картинкой прилагаю стихотворение Гуза, которое Сигей ставил выше всего Пастернака.
Гуз участвовал в делах вологодских анархо-дадаистов и был очень частым автором журнала «Номер». У него сохранились волшебные и разнообразные архивы, над которыми у меня еще кружится голова.
Но к случайности. Я просто вбил в ВК фамилию «Гуз», город «Вологда» и нашел всего одного человека, он оказался родственником того самого.
И теперь благодаря случайному тыку в поиске удастся узнать и о вологодском периоде Сигея (пока Гуз единственный человек, обнаруженный оттуда), и о его ранних вкусах, и о свердловско-ленинградско-армейских пребываниях, и еще кое-что.
То есть самое главное, видимо, тыкать без уверенности, без точности, с легкой наглостью к вместимости и связности мира.
*А картинкой прилагаю стихотворение Гуза, которое Сигей ставил выше всего Пастернака.
❤🔥26✍4❤4