ОГЛАВЛЕНИЕ
- про то, как я прогулял Пасху
- про сестру из Коста-Рики
- про теорию малых дел
- про то, что никогда не поздно
- про нежелание знать
- про Егора Летова
- про свободу себя перепридумать
- про невеликих нас
- про родное
- про нелюбовь
- про французский поцелуй
- про фотографии со звездами
- про барана Кегну
- про необходимость эпиляции
- про сладкую молитву
- про стойкость в огне
- про православных на Бали
- про необходимость определяться
- про тридцать пять
- про двухколесную философию
- про блокаду
- про помощь Ив-Сен Лорана
- про вечеринки в кино
- про слово пацана
- про роль штанов в истории
- про праздник ладошек
- про образ будущего
⚡️
- про то, как я прогулял Пасху
- про сестру из Коста-Рики
- про теорию малых дел
- про то, что никогда не поздно
- про нежелание знать
- про Егора Летова
- про свободу себя перепридумать
- про невеликих нас
- про родное
- про нелюбовь
- про французский поцелуй
- про фотографии со звездами
- про барана Кегну
- про необходимость эпиляции
- про сладкую молитву
- про стойкость в огне
- про православных на Бали
- про необходимость определяться
- про тридцать пять
- про двухколесную философию
- про блокаду
- про помощь Ив-Сен Лорана
- про вечеринки в кино
- про слово пацана
- про роль штанов в истории
- про праздник ладошек
- про образ будущего
⚡️
ОДИН ИЛЬИН pinned «ОГЛАВЛЕНИЕ - про то, как я прогулял Пасху - про сестру из Коста-Рики - про теорию малых дел - про то, что никогда не поздно - про нежелание знать - про Егора Летова - про свободу себя перепридумать - про невеликих нас - про родное - про нелюбовь…»
И СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ
Никому не отдавайте ваших стариков. Ни тем, ни этим. Они принадлежат только вам. Не плакатные, не барельефные - но и не виноватые, не забытые, не заброшенные в потертом альбоме на антресоль. Настоящие, живые, теплые. Бабулечки наши. Дедулечки.
Они ведь были совсем такие же, как мы - только беднее и счастливее - когда все началось. Мечтали сходить на свидание, получить скорее диплом, комнату побольше или старшему школу поближе - и тут все. Большая, большая беда. Большая, большая тьма. И они отложили и свидание, и диплом, и старшего поцеловали в макушку и пошли - и эту тьму рассеяли. Перемогли. Не уничтожили, не испелили, не весь мир в труху - а принесли самих себя, свои молодые сердца в эту тьму - и тьма осветилась. И живут теперь там веселые и добрые люди и строят красивый и открытый мир. А была тьма.
И да, слышу, конечно - и особисты, и заградотряды, и пакт, все было. И можно сказать - “столкнулись две тоталитарные системы” - и захлопнуть антресоль. А можно вспомнить их лица. Простые такие лица: русские, украинские, грузинские, еврейские, бурятские, армянские, какие только не. Их песни, которые они написали потом. Их фильмы, которые они потом сняли. И их слезящиеся на ветру глаза в ручейках морщин, когда они еще были живы и смотрели на нас - и верили, что сделали нам самый великий подарок. Осветили тьму. Вернули мир. Навечно.
Простите нас и спасибо вам, дорогие наши. Такие великие и такие родные. С вашим днем.
Никому не отдавайте ваших стариков. Ни тем, ни этим. Они принадлежат только вам. Не плакатные, не барельефные - но и не виноватые, не забытые, не заброшенные в потертом альбоме на антресоль. Настоящие, живые, теплые. Бабулечки наши. Дедулечки.
Они ведь были совсем такие же, как мы - только беднее и счастливее - когда все началось. Мечтали сходить на свидание, получить скорее диплом, комнату побольше или старшему школу поближе - и тут все. Большая, большая беда. Большая, большая тьма. И они отложили и свидание, и диплом, и старшего поцеловали в макушку и пошли - и эту тьму рассеяли. Перемогли. Не уничтожили, не испелили, не весь мир в труху - а принесли самих себя, свои молодые сердца в эту тьму - и тьма осветилась. И живут теперь там веселые и добрые люди и строят красивый и открытый мир. А была тьма.
И да, слышу, конечно - и особисты, и заградотряды, и пакт, все было. И можно сказать - “столкнулись две тоталитарные системы” - и захлопнуть антресоль. А можно вспомнить их лица. Простые такие лица: русские, украинские, грузинские, еврейские, бурятские, армянские, какие только не. Их песни, которые они написали потом. Их фильмы, которые они потом сняли. И их слезящиеся на ветру глаза в ручейках морщин, когда они еще были живы и смотрели на нас - и верили, что сделали нам самый великий подарок. Осветили тьму. Вернули мир. Навечно.
Простите нас и спасибо вам, дорогие наши. Такие великие и такие родные. С вашим днем.
БЕЗОТЦОВЩИНА
Привет. Это — афиша нового сезона “Безотцовщины”. Подкаста, в котором поколение сыновей просит совета у поколения отцов. Я делаю его вместе с моим товарищем Пашей Осовцовым.
В январе двадцать второго мы поняли, что взрослая жизнь уже распакована, а инструкция к ней куда-то делась. И решили разобраться сами — спрашивая у достойных мужчин главное: ради чего быть, во что верить и как перестать бояться?
Прошло два года, которые изменили и мир вокруг, и нас самих. Теперь мы знаем, что у отцов тоже не было инструкции. Что и они ошибаются. А значит - нам нужно продолжать диалог, чтобы не повторить эти ошибки.
По ссылке - новый сезон нашего подкаста. Пять новых гостей. Пять новых разговоров. Пять попыток нащупать путь.
СЛУШАТЬ БЕЗОТЦОВЩИНУ
Ставьте сердца, пишите комментарии. Делитесь выпусками с теми, кому они нужны. Будьте счастливы и свободны.
✊🏻
Привет. Это — афиша нового сезона “Безотцовщины”. Подкаста, в котором поколение сыновей просит совета у поколения отцов. Я делаю его вместе с моим товарищем Пашей Осовцовым.
В январе двадцать второго мы поняли, что взрослая жизнь уже распакована, а инструкция к ней куда-то делась. И решили разобраться сами — спрашивая у достойных мужчин главное: ради чего быть, во что верить и как перестать бояться?
Прошло два года, которые изменили и мир вокруг, и нас самих. Теперь мы знаем, что у отцов тоже не было инструкции. Что и они ошибаются. А значит - нам нужно продолжать диалог, чтобы не повторить эти ошибки.
По ссылке - новый сезон нашего подкаста. Пять новых гостей. Пять новых разговоров. Пять попыток нащупать путь.
СЛУШАТЬ БЕЗОТЦОВЩИНУ
Ставьте сердца, пишите комментарии. Делитесь выпусками с теми, кому они нужны. Будьте счастливы и свободны.
✊🏻
ПЕРЕДАЧА ОГНЯ
Вчера прошла премия “Ника”, на которой я не получил статуэтку, зато получил одну сильную эмоцию. Такую сильную, что после хотелось не кутить, а вернуться домой и включить “Полеты во сне и наяву” или “Вокзал для двоих” - что-то родное, насквозь знакомое, непременно сжимающее внутри одним лишь тусклым цветом свемовской пленки. Имя этой эмоции - сопричастность.
Показывали много старой хроники - вручении “Ники” разных лет, в основном из девяностых. Огромные залы, еще живые легенды кино советского, еще совсем молодые звезды кино российского. Смешное оформление, трогательные в своей серьезности смокинги, но главное - предельно искреннее отношение к происходящему. Сокуров, Гурченко, Абуладзе, Чухрай, Фрейндлих, Абдулов, Клименко, Артемьев - все они выходили на сцену с тотальным уважением к премии, к статуэтке, к коллегам в зале - а те в ответ устраивали стоячие овации. Кто-то вытирал слезу, кто-то прятал волнение за шутками - но все были в правде.
Только так это и работает. Любая премия, ветвь, лев, медведь - это условность, ценность которой измеряется только лишь количеством людей, которые в нее верят. И качеством этих людей - потому что нам важно, чтобы наш успех подтвердили в первую очередь свои. Поэтому случился Оскар - Голливуд договорился между собой, а потом убедил весь мир, что именно этот золотой джентльмен обладает сакральной силой признания. И поэтому перестали цениться многие наши премии - потому что стало можно прийти в джинсах или вообще не прийти, иронично пожав плечами: “ну, Тэфи, ну и че”.
Но вчера это было. Это чувство, что я в одном зале и в одной номинации с ними. С Кончаловским, чьи “Низкие истины” зачитаны до дыр. Со Смирновым, чей “Белорусский вокзал” многажды оплакан. Со всеми теми, кто рождал смыслы, испытывал формы и беседовал со зрителем задолго до тебя - и сейчас твоя очередь.
Классно сказано Густавом Малером: традиция - это передача огня, а не поклонение пеплу.
Осталось научиться принимать огонь.
Вчера прошла премия “Ника”, на которой я не получил статуэтку, зато получил одну сильную эмоцию. Такую сильную, что после хотелось не кутить, а вернуться домой и включить “Полеты во сне и наяву” или “Вокзал для двоих” - что-то родное, насквозь знакомое, непременно сжимающее внутри одним лишь тусклым цветом свемовской пленки. Имя этой эмоции - сопричастность.
Показывали много старой хроники - вручении “Ники” разных лет, в основном из девяностых. Огромные залы, еще живые легенды кино советского, еще совсем молодые звезды кино российского. Смешное оформление, трогательные в своей серьезности смокинги, но главное - предельно искреннее отношение к происходящему. Сокуров, Гурченко, Абуладзе, Чухрай, Фрейндлих, Абдулов, Клименко, Артемьев - все они выходили на сцену с тотальным уважением к премии, к статуэтке, к коллегам в зале - а те в ответ устраивали стоячие овации. Кто-то вытирал слезу, кто-то прятал волнение за шутками - но все были в правде.
Только так это и работает. Любая премия, ветвь, лев, медведь - это условность, ценность которой измеряется только лишь количеством людей, которые в нее верят. И качеством этих людей - потому что нам важно, чтобы наш успех подтвердили в первую очередь свои. Поэтому случился Оскар - Голливуд договорился между собой, а потом убедил весь мир, что именно этот золотой джентльмен обладает сакральной силой признания. И поэтому перестали цениться многие наши премии - потому что стало можно прийти в джинсах или вообще не прийти, иронично пожав плечами: “ну, Тэфи, ну и че”.
Но вчера это было. Это чувство, что я в одном зале и в одной номинации с ними. С Кончаловским, чьи “Низкие истины” зачитаны до дыр. Со Смирновым, чей “Белорусский вокзал” многажды оплакан. Со всеми теми, кто рождал смыслы, испытывал формы и беседовал со зрителем задолго до тебя - и сейчас твоя очередь.
Классно сказано Густавом Малером: традиция - это передача огня, а не поклонение пеплу.
Осталось научиться принимать огонь.
НАМ НАДО ПОГОВОРИТЬ
Душнила. Это слово - одно из самых страшных оружий современности. Одно оно способно сбить на взлете любую мысль и испепелить всякую дискуссию. С пролетарским задором оно посылается каждому, кто посмел копнуть чуть глубже, взлететь чуть выше, кто сорвался с легкого и необременительного в сложное и серьезное. Против него нет противоядия - если поименованный душнилой начнет оправдываться, то тем самым уличит себя дважды. Проверено лично.
Причина одна - разговаривать трудно. Разговаривать о трудном - трудно вдвойне. Беседовать про важное - уже почти наука. Полемизировать, не обвиняя и не злясь - так вообще искусство. Древние греки учились ему годами, прогуливаясь в своих простынях - и сильно преуспели. Как минимум потому, что в отсутствии монтажа и синхронных танцев под Пегги Гу умение говорить оставалось единственным действенным способом получить внимание. Ну еще можно было раздавать панчи голым в бочке - но это для избранных.
А мы хотим полегче. День и так был тяжелый. Ну че ты начинаешь. Слушайте, давайте сменим тему. По верхам, по верхам, скользим по гребню беседы, здесь шуточка, там шпилька. А этот рилс ты видел? Приходил пустым, уйдешь полым. Порожним. Праздным. Господи, Сережа, можно не так сложно?
В итоге мы платим сотни тысяч своим психологам - единственным людям, с которыми можно поговорить всерьез. Потому что иначе как - только на кухне под водку, конечно же. Дачный шезлонг, барный стул, домашний диван тяжелых разговоров не держат - ломаются. Приходится отдельно выбирать момент - слушай, дружище, надо встретиться, и нормально поговорить! Поговорить. Нормально.
Нормально - значит правдиво. Правдиво - значит не только о хорошем. Не только о хорошем - значит, что будет больно. А соединяемся мы с другими только через боль - ведь каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Ну, вы знаете.
Но это я все душню, конечно. За окном лето и вообще хочется только купаться. Но если однажды пойдет дождь - снаружи или, тем более, внутри. То ты не стесняйся. Приходи. Включай “Безотцовщину”. Поговорим нормально.
Душнила. Это слово - одно из самых страшных оружий современности. Одно оно способно сбить на взлете любую мысль и испепелить всякую дискуссию. С пролетарским задором оно посылается каждому, кто посмел копнуть чуть глубже, взлететь чуть выше, кто сорвался с легкого и необременительного в сложное и серьезное. Против него нет противоядия - если поименованный душнилой начнет оправдываться, то тем самым уличит себя дважды. Проверено лично.
Причина одна - разговаривать трудно. Разговаривать о трудном - трудно вдвойне. Беседовать про важное - уже почти наука. Полемизировать, не обвиняя и не злясь - так вообще искусство. Древние греки учились ему годами, прогуливаясь в своих простынях - и сильно преуспели. Как минимум потому, что в отсутствии монтажа и синхронных танцев под Пегги Гу умение говорить оставалось единственным действенным способом получить внимание. Ну еще можно было раздавать панчи голым в бочке - но это для избранных.
А мы хотим полегче. День и так был тяжелый. Ну че ты начинаешь. Слушайте, давайте сменим тему. По верхам, по верхам, скользим по гребню беседы, здесь шуточка, там шпилька. А этот рилс ты видел? Приходил пустым, уйдешь полым. Порожним. Праздным. Господи, Сережа, можно не так сложно?
В итоге мы платим сотни тысяч своим психологам - единственным людям, с которыми можно поговорить всерьез. Потому что иначе как - только на кухне под водку, конечно же. Дачный шезлонг, барный стул, домашний диван тяжелых разговоров не держат - ломаются. Приходится отдельно выбирать момент - слушай, дружище, надо встретиться, и нормально поговорить! Поговорить. Нормально.
Нормально - значит правдиво. Правдиво - значит не только о хорошем. Не только о хорошем - значит, что будет больно. А соединяемся мы с другими только через боль - ведь каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Ну, вы знаете.
Но это я все душню, конечно. За окном лето и вообще хочется только купаться. Но если однажды пойдет дождь - снаружи или, тем более, внутри. То ты не стесняйся. Приходи. Включай “Безотцовщину”. Поговорим нормально.
ОСТРОВНОЕ
Из Парижа в Нью-Йорк - восемь часов. Из России в Россию - столько же. Летишь, летишь, ешь, спишь, смотришь “Свет” Коломейца, снова ешь - а внизу все Россия. Венки рек, родинки сел, щетина лесов - и везде люди. Такие разные - а как они могут быть одинаковые, если один встал, когда другой лег. Тут деликатес - икра, а там - черешня. Там медведь - политический символ, а здесь - реальная возможность быть съеденным.
Набившая оскомину привычка - вечно сравнивать свою страну с другими. Приезжаем в Карелию - “ну, чисто Исландия”. Плывем по каналу в Питере - “ах, Венеция”. Танцуем на заводе в Москве - “вообще Берлин”. Здесь тоже хочется брякнуть что-нибудь неуместно скандинавское - тот же неспешный и уверенный быт северных людей, извилистые дороги, большие машины. Наш шофер поднимает руку почти каждой встречной - вопреки стереотипу, русские тут при встрече здороваются. И почему-то нет трехметровых заборов, рассекающих любые попытки социально объединиться в средней полосе.
Юра на Курилах с девяностого года - это сейчас он возит балованных москвичей, а раньше возглавлял пожарную охрану и торговал икрой с материком. Рассказывает, что тридцать лет назад здесь служил всего один гаишник - местные знали, когда он уходит в отпуск и знатно дрифтовали в его отсутствие. Времена были голодные, но помогали японцы и американцы - одни построили электростанцию, другие - школу. Она до сих пор стоит в городе симметричной колбасой - будто бы перенесенная в отечественную реальность прямиком из Симпсонов.
Как иронична история - если ей, конечно, вообще свойственны человеческие черты. Японцы и американцы вместе помогают русским на том же острове, с которого за полвека до того взлетали камикадзе в свой последний путь на Перл-Харбор. И где гарнизон префектуры Карафуто безуспешно пытался остановить советский десант - в океанские скалы до сих пор въелись окисленные пулеметные гильзы. Остальное методично слизнул океан, твердо уверенный, что нам не нужно помнить лишнего. Теперь по этим скалам бродят туристы, а карафуто - название ролла с угрем в местном ресторане.
Сидишь на куске лавы, застывшей в схватке с приливом примерно тысячу лет назад. И понимаешь, что все наши страхи, надежды, мечты - для кого-то будут просто “общественные настроения двадцатых годов XXI века", которые нужно выучить ко вторнику. А остров останется. И волны останутся. И будут бить в скалу, пока не растворят все гильзы до единой.
Из Парижа в Нью-Йорк - восемь часов. Из России в Россию - столько же. Летишь, летишь, ешь, спишь, смотришь “Свет” Коломейца, снова ешь - а внизу все Россия. Венки рек, родинки сел, щетина лесов - и везде люди. Такие разные - а как они могут быть одинаковые, если один встал, когда другой лег. Тут деликатес - икра, а там - черешня. Там медведь - политический символ, а здесь - реальная возможность быть съеденным.
Набившая оскомину привычка - вечно сравнивать свою страну с другими. Приезжаем в Карелию - “ну, чисто Исландия”. Плывем по каналу в Питере - “ах, Венеция”. Танцуем на заводе в Москве - “вообще Берлин”. Здесь тоже хочется брякнуть что-нибудь неуместно скандинавское - тот же неспешный и уверенный быт северных людей, извилистые дороги, большие машины. Наш шофер поднимает руку почти каждой встречной - вопреки стереотипу, русские тут при встрече здороваются. И почему-то нет трехметровых заборов, рассекающих любые попытки социально объединиться в средней полосе.
Юра на Курилах с девяностого года - это сейчас он возит балованных москвичей, а раньше возглавлял пожарную охрану и торговал икрой с материком. Рассказывает, что тридцать лет назад здесь служил всего один гаишник - местные знали, когда он уходит в отпуск и знатно дрифтовали в его отсутствие. Времена были голодные, но помогали японцы и американцы - одни построили электростанцию, другие - школу. Она до сих пор стоит в городе симметричной колбасой - будто бы перенесенная в отечественную реальность прямиком из Симпсонов.
Как иронична история - если ей, конечно, вообще свойственны человеческие черты. Японцы и американцы вместе помогают русским на том же острове, с которого за полвека до того взлетали камикадзе в свой последний путь на Перл-Харбор. И где гарнизон префектуры Карафуто безуспешно пытался остановить советский десант - в океанские скалы до сих пор въелись окисленные пулеметные гильзы. Остальное методично слизнул океан, твердо уверенный, что нам не нужно помнить лишнего. Теперь по этим скалам бродят туристы, а карафуто - название ролла с угрем в местном ресторане.
Сидишь на куске лавы, застывшей в схватке с приливом примерно тысячу лет назад. И понимаешь, что все наши страхи, надежды, мечты - для кого-то будут просто “общественные настроения двадцатых годов XXI века", которые нужно выучить ко вторнику. А остров останется. И волны останутся. И будут бить в скалу, пока не растворят все гильзы до единой.
ОЛИМПИЙСКОЕ
С христианами нужно спорить. Не соглашаться. Опровергать. Можно подтрунивать и троллить. Вопрос вообще не в этом.
Просто когда Рабле пишет про войну папеманов и папефигов - это смешно и про искусство. Когда Летов поет "Иуда будет в раю" - это яростно и про искусство. Когда Гибсон снимает "Страсти Христовы" - это жутко и про искусство.
А евангельский сюжет из бородатых квир-чуваков - это просто пошло, месье. Бороться за свои свободы, попирая чужие - ну, такое. Только ребенку кажется, что, изрезав ножницами мамино платье, ты что-то маме докажешь. Но нет, ты все еще ребенок и совершаешь жестокие детские глупости. Хоть даже и с розовой бородой.
Быстрее, выше, сильнее. И добрее. Добрее, пожалуйста.
С христианами нужно спорить. Не соглашаться. Опровергать. Можно подтрунивать и троллить. Вопрос вообще не в этом.
Просто когда Рабле пишет про войну папеманов и папефигов - это смешно и про искусство. Когда Летов поет "Иуда будет в раю" - это яростно и про искусство. Когда Гибсон снимает "Страсти Христовы" - это жутко и про искусство.
А евангельский сюжет из бородатых квир-чуваков - это просто пошло, месье. Бороться за свои свободы, попирая чужие - ну, такое. Только ребенку кажется, что, изрезав ножницами мамино платье, ты что-то маме докажешь. Но нет, ты все еще ребенок и совершаешь жестокие детские глупости. Хоть даже и с розовой бородой.
Быстрее, выше, сильнее. И добрее. Добрее, пожалуйста.
РАЗ СПЛАВИЛСЯ
Два дня не работал телефон, потому что я греб по Волге. А иногда не греб, а просто стекал вниз по течению в компании прекрасных людей, столь же беспечно бросивших весла.
Мне было тринадцать, когда отец сказал, что на лето хочет снять дом в деревне. Зачем - спросил я. Просто там бродить - ответил папа. Что за скукота, подумалось тогда, а теперь и самому нестерпимо хочется бродить, слоняться, наблюдать, вдыхать, опускать пальцы в реку и по цвету куполов угадывать название завязшей в лесу церквушки.
И напрочь уже не работает протокол студенческих лет, совсем не обязательно стало раскрашивать это выпивкой или там музыкой из колонки, потому что Волги, солнца и кривой тучи, похожей на зажмурившегося старика, вполне достаточно. Совсем достаточно.
Про все это есть лучшие строки Бориса Рыжего, от которых я каждый раз плачу по понятным причинам. Не стесняйтесь и вы - в конце концов, это просто вода, почти такая же, как в Волге.
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота!
Представь себе… А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела! Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка. Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
Два дня не работал телефон, потому что я греб по Волге. А иногда не греб, а просто стекал вниз по течению в компании прекрасных людей, столь же беспечно бросивших весла.
Мне было тринадцать, когда отец сказал, что на лето хочет снять дом в деревне. Зачем - спросил я. Просто там бродить - ответил папа. Что за скукота, подумалось тогда, а теперь и самому нестерпимо хочется бродить, слоняться, наблюдать, вдыхать, опускать пальцы в реку и по цвету куполов угадывать название завязшей в лесу церквушки.
И напрочь уже не работает протокол студенческих лет, совсем не обязательно стало раскрашивать это выпивкой или там музыкой из колонки, потому что Волги, солнца и кривой тучи, похожей на зажмурившегося старика, вполне достаточно. Совсем достаточно.
Про все это есть лучшие строки Бориса Рыжего, от которых я каждый раз плачу по понятным причинам. Не стесняйтесь и вы - в конце концов, это просто вода, почти такая же, как в Волге.
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота!
Представь себе… А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела! Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка. Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
Forwarded from Фонд помощи беженцам «Дом с маяком»
Фонд помощи беженцам «Дом с маяком» расширяет программу поддержки
Теперь мы предлагаем помощь не только беженцам из Украины и Нагорного Карабаха, но и тем, кто был вынужден покинуть свои дома в Курской, Белгородской, Брянской и Липецкой областях. Фонд готов оказать помощь беженцам, которые выехали из своего региона после 6 августа 2024 года и находятся в Москве или Московской области. А также имеют постоянную или временную регистрацию в одной из четырёх областей России, где сейчас идут боевые действия.
Мы предлагаем помощь особо уязвимым группам: людям с инвалидностью и тяжёлыми заболеваниями, пенсионерам, многодетным семьям, одиноким родителям с детьми, беременным женщинам.
Фонд помогает беженцам вещами, продуктами и лекарствами, а также в поиске работы, решении юридических и бытовых вопросов.
Если вам требуется помощь, заполните, пожалуйста, анкету на нашем сайте.
На сайте также можно:
-помочь семьям беженцев деньгами;
-стать куратором-волонтёром.
Благодарим вас за поддержку Фонда помощи беженцам «Дом с маяком»!
Теперь мы предлагаем помощь не только беженцам из Украины и Нагорного Карабаха, но и тем, кто был вынужден покинуть свои дома в Курской, Белгородской, Брянской и Липецкой областях. Фонд готов оказать помощь беженцам, которые выехали из своего региона после 6 августа 2024 года и находятся в Москве или Московской области. А также имеют постоянную или временную регистрацию в одной из четырёх областей России, где сейчас идут боевые действия.
Мы предлагаем помощь особо уязвимым группам: людям с инвалидностью и тяжёлыми заболеваниями, пенсионерам, многодетным семьям, одиноким родителям с детьми, беременным женщинам.
Фонд помогает беженцам вещами, продуктами и лекарствами, а также в поиске работы, решении юридических и бытовых вопросов.
Если вам требуется помощь, заполните, пожалуйста, анкету на нашем сайте.
На сайте также можно:
-помочь семьям беженцев деньгами;
-стать куратором-волонтёром.
Благодарим вас за поддержку Фонда помощи беженцам «Дом с маяком»!
ДУРОВ ТОЧКА КОМ
Две тысячи седьмой. Сессия. Тону в долгах, пытаясь учить билеты по иностранной литературе между репетициями клуба веселых и находчивых, который еще не съел меня безвозвратно, оставляя надежду на получение классического образования. Ну как классического - журналистского.
Питерский журфак тогда место модное, с большим конкурсом, переполненное поцелованными людьми, которые не решились на театральный или филфак. Именно оттуда, с филологического, к нам в аудиторию спускались полубоги с нечеловеческими фамилиями - Аствацатуров и Делазари. То был редкий момент, когда студенчество ощущалось как надо, взаправду и дотла - огромный дореволюционный амфитеатр с деревянными партами, тусовщики, спящие на задних рядах, и длинноволосый человек в очках, элегантно перекидывающий логический мост между Оскаром Уайльдом и Генри Миллером. У меня же за день до экзамена этот мост не перекидывался никак - рушился в пропасть, увлекая за собой все надежды утереть нос родне красным дипломом. И тогда на помощь приходил он - дуров точка ком.
Этот адрес был нашей маленькой тайной, объединившей снобистский филфак и разгульных журналистов. Второй такой скрепой были красивые девушки - по легенде на филфаке их было даже больше, и мы с лучшим другом специально ходили на прогулки в легендарный дворик на Первой линии, чтобы удостовериться. Не вспомню уже случившихся выводов - сердца наши в итоге украдены были однокурсницами. Так вот, сайт этот был простым и гениальным изобретением. Это была библиотека…шпор. Шпаргалок. Кратких изложений, лекций, рефератов и ответов на тесты. Загружались они туда постоянно и моментально всеми гуманитариями Университета, которые имели перекрестные зачеты и экзамены. И работали безотказно, спасая нас, озабоченных узостью джинсов гораздо сильнее, чем Миллером.
Кто смастерил этот спасательный плот, мы не знали. Говорили, какой-то парень с филфака. Как он выглядит, выяснилось позже - когда в углу сайта появилось маленькое окошко с пригласительной надписью - “Привет, я сделал новую социальную сеть! Присоединяйтесь, Вконтакте”! Все, что было дальше - уже история. Теперь уже по ней кто-то будет читать лекции и делать шпоры.
А тому парню с филфака - спасибо! И удачи во всем.
Две тысячи седьмой. Сессия. Тону в долгах, пытаясь учить билеты по иностранной литературе между репетициями клуба веселых и находчивых, который еще не съел меня безвозвратно, оставляя надежду на получение классического образования. Ну как классического - журналистского.
Питерский журфак тогда место модное, с большим конкурсом, переполненное поцелованными людьми, которые не решились на театральный или филфак. Именно оттуда, с филологического, к нам в аудиторию спускались полубоги с нечеловеческими фамилиями - Аствацатуров и Делазари. То был редкий момент, когда студенчество ощущалось как надо, взаправду и дотла - огромный дореволюционный амфитеатр с деревянными партами, тусовщики, спящие на задних рядах, и длинноволосый человек в очках, элегантно перекидывающий логический мост между Оскаром Уайльдом и Генри Миллером. У меня же за день до экзамена этот мост не перекидывался никак - рушился в пропасть, увлекая за собой все надежды утереть нос родне красным дипломом. И тогда на помощь приходил он - дуров точка ком.
Этот адрес был нашей маленькой тайной, объединившей снобистский филфак и разгульных журналистов. Второй такой скрепой были красивые девушки - по легенде на филфаке их было даже больше, и мы с лучшим другом специально ходили на прогулки в легендарный дворик на Первой линии, чтобы удостовериться. Не вспомню уже случившихся выводов - сердца наши в итоге украдены были однокурсницами. Так вот, сайт этот был простым и гениальным изобретением. Это была библиотека…шпор. Шпаргалок. Кратких изложений, лекций, рефератов и ответов на тесты. Загружались они туда постоянно и моментально всеми гуманитариями Университета, которые имели перекрестные зачеты и экзамены. И работали безотказно, спасая нас, озабоченных узостью джинсов гораздо сильнее, чем Миллером.
Кто смастерил этот спасательный плот, мы не знали. Говорили, какой-то парень с филфака. Как он выглядит, выяснилось позже - когда в углу сайта появилось маленькое окошко с пригласительной надписью - “Привет, я сделал новую социальную сеть! Присоединяйтесь, Вконтакте”! Все, что было дальше - уже история. Теперь уже по ней кто-то будет читать лекции и делать шпоры.
А тому парню с филфака - спасибо! И удачи во всем.
ОН УВИДЕЛ СОЛНЦЕ
Пластмассовый дым, горелая вонь
Колючая проволока вдаль километрит
Обрывки резины, колёса и шлак
Слепые траншеи, сухая трава.
А мир был чудесный, как сопля на стене
А город был хороший, словно крест на спине
А день был счастливый-как слепая кишка
А он увидел солнце.
Егору Летову сегодня - шестьдесят лет.
Как и все великие, он все заранее прозрел, пропел, прожил.
Если для вас Летов - это по-прежнему панки, подъезд и "все идет по плану", то горячо предлагаю послушать абсолютно выдающийся подкаст Александра Горбачева. Это глубокая и тонкая работа, раскрывающая всю суть большого русского поэта и пророка, планомерно сжигавшего свою жизнь, чтобы осветить чужие.
Вечная память!
Пластмассовый дым, горелая вонь
Колючая проволока вдаль километрит
Обрывки резины, колёса и шлак
Слепые траншеи, сухая трава.
А мир был чудесный, как сопля на стене
А город был хороший, словно крест на спине
А день был счастливый-как слепая кишка
А он увидел солнце.
Егору Летову сегодня - шестьдесят лет.
Как и все великие, он все заранее прозрел, пропел, прожил.
Если для вас Летов - это по-прежнему панки, подъезд и "все идет по плану", то горячо предлагаю послушать абсолютно выдающийся подкаст Александра Горбачева. Это глубокая и тонкая работа, раскрывающая всю суть большого русского поэта и пророка, планомерно сжигавшего свою жизнь, чтобы осветить чужие.
Вечная память!
Forwarded from Шарøйко
пишутся ненужные тексты и думаются отчужденные мысли. я брел по улице после утреннего класса и думал; думал как же прекрасно наблюдать за открытиями детей. они задают себе вопросы, первые важные вопросы, замечают себя самих, себя настоящих. начинают осознавать суть фразы: "я понимаю, что я понимая чтó я понимаю."
ударение на втором ЧТО, если что. в общем я бы мог прожить счастливую жизнь педагога, встречать в своей скромной квартире десятки своих учеников на юбилей и первое сентября. они бы жали мою сморщиневшуюся от времени руку и фотографировались, но гадкая тревожная нота не дает мне покоя; она пронзает мой слух и режет очаровательные мысли на страх и тревогу. куда это солнце заходит? за гору? за что? за что с нами так это явление? почему оно явилось на яву, а не во снах? как бы поскорее проснуться во сне и принять сон за правду, ведь сейчас за правдой ничего не стоит. раньше за ней стояли спасенные от лжи, а теперь за правдой только тела. останки событий бросают прямо на полях, на забоях, на заводах, на задворках. как лучше провести обряд погребения номинально или тайно? никак не ответят тела и останки на остановках, на заправках, внутри школьных классов и панельных построек. построение одних физических тел воздействует на целостность других физических тел и части разбросанных последствий не извлечь сейчас никак, физически никак. где-то под сводами округлых потолков горят восковые солдатики, роняют себя на золото земли. от одних загораются другие, на место прогоревших приходят новые. нынче все так подорожало, даже свечи подорожали, теперь, чтобы сжечь свечу, нужно больше работать над молчанием. золото зарабатывает тот, кто молчит и кивает. кивает и молчаливо делает свое дело. дело свое даже если оно раньше было не своим, то теперь оно осоловело и стало своим; и те, кто молчат тоже свои. так и карпеют свояки. кому-то хочется вернуть, кому-то вернуться. кому-то предстоит взять ответственность, а кому-то держать ответ и хочется чтобы он, этот ответ, последовал, а за ним последовала и ответственность. свпокойной ночи, моя странная странница. доброй ночи, страница-страна.
ударение на втором ЧТО, если что. в общем я бы мог прожить счастливую жизнь педагога, встречать в своей скромной квартире десятки своих учеников на юбилей и первое сентября. они бы жали мою сморщиневшуюся от времени руку и фотографировались, но гадкая тревожная нота не дает мне покоя; она пронзает мой слух и режет очаровательные мысли на страх и тревогу. куда это солнце заходит? за гору? за что? за что с нами так это явление? почему оно явилось на яву, а не во снах? как бы поскорее проснуться во сне и принять сон за правду, ведь сейчас за правдой ничего не стоит. раньше за ней стояли спасенные от лжи, а теперь за правдой только тела. останки событий бросают прямо на полях, на забоях, на заводах, на задворках. как лучше провести обряд погребения номинально или тайно? никак не ответят тела и останки на остановках, на заправках, внутри школьных классов и панельных построек. построение одних физических тел воздействует на целостность других физических тел и части разбросанных последствий не извлечь сейчас никак, физически никак. где-то под сводами округлых потолков горят восковые солдатики, роняют себя на золото земли. от одних загораются другие, на место прогоревших приходят новые. нынче все так подорожало, даже свечи подорожали, теперь, чтобы сжечь свечу, нужно больше работать над молчанием. золото зарабатывает тот, кто молчит и кивает. кивает и молчаливо делает свое дело. дело свое даже если оно раньше было не своим, то теперь оно осоловело и стало своим; и те, кто молчат тоже свои. так и карпеют свояки. кому-то хочется вернуть, кому-то вернуться. кому-то предстоит взять ответственность, а кому-то держать ответ и хочется чтобы он, этот ответ, последовал, а за ним последовала и ответственность. свпокойной ночи, моя странная странница. доброй ночи, страница-страна.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
ВОЗЛЕ СТАРОГО МОСТА
В кино музыка делиться на две понятные категории. Первая - та, что написана композитором и без слов, подчас незаметно, звучит за кадром: нагнетая, манипулируя и обнажая.
Вторая - та, что подобрана музыкальным редактором из существующих на свете треков, куплена сквозь слезы продюсерами и после переселена зрителями в свои плейлисты.
Но есть и третья - самая дорогая эгоистичному сердцу режиссера. Это песни, написанные специально для фильма. В "Страсти по Матвею" такая песня одна - и написал ее тончайший Руслан Усируся. Его мне впервые поставил, конечно же, всеслышащий Сережа Мудрик - и я сразу же распознал в Руслане своего, как только в элегичном инди появились библейские строчки "А вот уже при дверях близится он..."
В итоге, Усируся был в моих наушниках всю подготовку к фильму и как-то логично было, чтобы он оказался и в нем самом. Так и вышло - Руслан написал для нас "Возле старого моста", оформив своим талантом одну из самых лиричных сцен фильма. На видео - первый рабочий монтаж этой сцены, а буквально на днях песня появилась на стримингах - вдруг и у вас есть, о чем погрустить.
В кино музыка делиться на две понятные категории. Первая - та, что написана композитором и без слов, подчас незаметно, звучит за кадром: нагнетая, манипулируя и обнажая.
Вторая - та, что подобрана музыкальным редактором из существующих на свете треков, куплена сквозь слезы продюсерами и после переселена зрителями в свои плейлисты.
Но есть и третья - самая дорогая эгоистичному сердцу режиссера. Это песни, написанные специально для фильма. В "Страсти по Матвею" такая песня одна - и написал ее тончайший Руслан Усируся. Его мне впервые поставил, конечно же, всеслышащий Сережа Мудрик - и я сразу же распознал в Руслане своего, как только в элегичном инди появились библейские строчки "А вот уже при дверях близится он..."
В итоге, Усируся был в моих наушниках всю подготовку к фильму и как-то логично было, чтобы он оказался и в нем самом. Так и вышло - Руслан написал для нас "Возле старого моста", оформив своим талантом одну из самых лиричных сцен фильма. На видео - первый рабочий монтаж этой сцены, а буквально на днях песня появилась на стримингах - вдруг и у вас есть, о чем погрустить.
ХОРОНИЛИ БЛОГЕРА
Кандюков скончался скоропостижно, осенним вечером, когда и без того желтые листья красит свет фар. Было ему почти сорок, пожил он немного, зато продуктивно - целых сто девяносто семь тысяч человек следили за каждым его шагом. Скоро было бы двести, точно было бы - Кандюков как раз в последней сторис просил пошерить новый рилс и теперь эта несложная просьба зависла в небытии, будучи сформулированной еще живым Кандюковым и совершенно не заботившей его теперь, ибо известно, что душа человека сорок дней проходит мытарства и ей в этот момент абсолютно не до количества подписчиков.
Но и сто девяносто семь тысяч человек не устояли в своем количестве, а стали по одному убывать - ведь Кандюков не постил ничего уже почти сутки, а это, конечно, наказуемо. Постоянно что-то постить или, как говорила мама Кандюкова, “выставлять” - вот был залог успеха Кандюкова, и его финансового благополучия, и его мамы тоже, хотя она этой тонкой связи и не улавливала. Все-таки учителю музыки, полвека пытавшему младших школьников развитием пальцевой техники за тридцать тысяч рублей, сложно вообразить, что десять таких зарплат дают за ролик, где ты танцуешь с партнерским феном в женском парике. А Кандюков танцевал - и в женском парике, и в мужской бане, и в детском мире - везде он очень забавно попадал в популярные песни, как будто это он их поет, и подписчикам нравилось и они шерили и репостили, а разные бренды это видели и давали Кандюкову за это деньги. А он отправлял немного маме, немного отцу, завязшему в монологах Соловьева, а на остальное неплохо жил в районе Малой Бронной, где его часто узнавали ученики ГБОУ №1239.
Правда, к танцам Кандюков пришел не сразу. На своем уникальном курсе “Блоггинг как призвание” он объяснял ученикам - преимущественно разведенным женщинам неопределенного возраста - что для нахождения своей ниши скрупулезно изучал стату и только анализ глубоких механизмов рекомендаций привел его в реки. Разведенные женщины кивали в окошках зума, хотя из рек знали только ту, где бывший муж жарил шашлыки на майские. На деле Кандюков двигался к успеху долго и наощупь - он пробовал делать обзоры кроссовок, потом учил криптовалютам, недолго побыл фитнес-гуру и еще меньше просто гуру. Затем решил на камеру знакомиться с девушками на улице - но в первый же вечер ему сломали скулу и как раз в больнице он придумал танцы. Танцы стали залетать. А ведь вся суть как раз в том, чтобы залетало. В целом не важно, что именно - ведь сейчас время быстрых форматов, как любил говорить Кандюков ученикам, предлагая подписаться на закрытый телеграмм-канал по цене чашки кофе.
На похоронах людей было немного - время раннее, день будний, а школьные друзья не могли позволить себе приехать из Пскова. В зале неловко мялись пара человек со старой работы, онемевшая мать, бывшая девушка и неожиданно компаньон по паделу, даже фамилии которого Кандюков при жизни не знал. Да и компаньон его фамилии тоже - потому что для всех он был не Кандюков, а Viva_la_Vitya. Бывшая девушка взяла слово и после формального “он был замечательный” зачем-то сказала, что Витя очень быстро и красиво набрал первые сто тысяч подписчиков. И что у него было целых четыре рилса по миллиону - добавила девушка и быстро пошла к выходу из крематория, остро почувствовав необходимость подышать. “А он за меня однажды заплатил, когда я карту дома оставил” - вдруг громко произнес компаньон по паделу и именно это утверждение зависло в похоронном зале, проехало вместе с телом Кандюкова в печь и вместе с искрами пламени, охватившими гроб, вознеслось ввысь, где бывает зачтено каждое доброе слово, даже сказанное теми, с кем вы познакомились у кулера.
Разошлись без поминок. Доехав до дома, мама Кандюкова нашла его детские рисунки и старое видео, где маленький Витя бренчит на отцовской гитаре, невообразимо огромной в тогдашнем витином масштабе. Наверное, она могла бы посмотреть и другие видео, ведь их после себя Кандюков оставил пару тысяч - но отчего-то дотемна пересматривала именно это, где Витя делал что-то неправильное, нечеткое, неверное, но по собственному желанию.
Кандюков скончался скоропостижно, осенним вечером, когда и без того желтые листья красит свет фар. Было ему почти сорок, пожил он немного, зато продуктивно - целых сто девяносто семь тысяч человек следили за каждым его шагом. Скоро было бы двести, точно было бы - Кандюков как раз в последней сторис просил пошерить новый рилс и теперь эта несложная просьба зависла в небытии, будучи сформулированной еще живым Кандюковым и совершенно не заботившей его теперь, ибо известно, что душа человека сорок дней проходит мытарства и ей в этот момент абсолютно не до количества подписчиков.
Но и сто девяносто семь тысяч человек не устояли в своем количестве, а стали по одному убывать - ведь Кандюков не постил ничего уже почти сутки, а это, конечно, наказуемо. Постоянно что-то постить или, как говорила мама Кандюкова, “выставлять” - вот был залог успеха Кандюкова, и его финансового благополучия, и его мамы тоже, хотя она этой тонкой связи и не улавливала. Все-таки учителю музыки, полвека пытавшему младших школьников развитием пальцевой техники за тридцать тысяч рублей, сложно вообразить, что десять таких зарплат дают за ролик, где ты танцуешь с партнерским феном в женском парике. А Кандюков танцевал - и в женском парике, и в мужской бане, и в детском мире - везде он очень забавно попадал в популярные песни, как будто это он их поет, и подписчикам нравилось и они шерили и репостили, а разные бренды это видели и давали Кандюкову за это деньги. А он отправлял немного маме, немного отцу, завязшему в монологах Соловьева, а на остальное неплохо жил в районе Малой Бронной, где его часто узнавали ученики ГБОУ №1239.
Правда, к танцам Кандюков пришел не сразу. На своем уникальном курсе “Блоггинг как призвание” он объяснял ученикам - преимущественно разведенным женщинам неопределенного возраста - что для нахождения своей ниши скрупулезно изучал стату и только анализ глубоких механизмов рекомендаций привел его в реки. Разведенные женщины кивали в окошках зума, хотя из рек знали только ту, где бывший муж жарил шашлыки на майские. На деле Кандюков двигался к успеху долго и наощупь - он пробовал делать обзоры кроссовок, потом учил криптовалютам, недолго побыл фитнес-гуру и еще меньше просто гуру. Затем решил на камеру знакомиться с девушками на улице - но в первый же вечер ему сломали скулу и как раз в больнице он придумал танцы. Танцы стали залетать. А ведь вся суть как раз в том, чтобы залетало. В целом не важно, что именно - ведь сейчас время быстрых форматов, как любил говорить Кандюков ученикам, предлагая подписаться на закрытый телеграмм-канал по цене чашки кофе.
На похоронах людей было немного - время раннее, день будний, а школьные друзья не могли позволить себе приехать из Пскова. В зале неловко мялись пара человек со старой работы, онемевшая мать, бывшая девушка и неожиданно компаньон по паделу, даже фамилии которого Кандюков при жизни не знал. Да и компаньон его фамилии тоже - потому что для всех он был не Кандюков, а Viva_la_Vitya. Бывшая девушка взяла слово и после формального “он был замечательный” зачем-то сказала, что Витя очень быстро и красиво набрал первые сто тысяч подписчиков. И что у него было целых четыре рилса по миллиону - добавила девушка и быстро пошла к выходу из крематория, остро почувствовав необходимость подышать. “А он за меня однажды заплатил, когда я карту дома оставил” - вдруг громко произнес компаньон по паделу и именно это утверждение зависло в похоронном зале, проехало вместе с телом Кандюкова в печь и вместе с искрами пламени, охватившими гроб, вознеслось ввысь, где бывает зачтено каждое доброе слово, даже сказанное теми, с кем вы познакомились у кулера.
Разошлись без поминок. Доехав до дома, мама Кандюкова нашла его детские рисунки и старое видео, где маленький Витя бренчит на отцовской гитаре, невообразимо огромной в тогдашнем витином масштабе. Наверное, она могла бы посмотреть и другие видео, ведь их после себя Кандюков оставил пару тысяч - но отчего-то дотемна пересматривала именно это, где Витя делал что-то неправильное, нечеткое, неверное, но по собственному желанию.
ТАЙСКОЕ
- Друг мой, я знаю вас много лет. Вы совсем не стареете, но при этом ужасно воняете. Откройтесь, кто же Вы?
- Я — Дуриан Грей.
- Друг мой, я знаю вас много лет. Вы совсем не стареете, но при этом ужасно воняете. Откройтесь, кто же Вы?
- Я — Дуриан Грей.