К разговору у хребте России сложно не вспомнить события сентября 1991 года в Уральске, где было собрался казачий съезд. Тогда казахские националисты, собравшись в городе, заявили о сепаратистских планах казаков и принудили последних распустить съезд.

Самое интересное в этом плане, что один из казахских лидеров Нажмеддин Ескалиев накидывал возможное будущее: что казаки объявят свою республику, а из России их поддержать подойдет танковый полк, который стоит у границы.

Этот сценарий, хоть и в другом регионе, все равно заработал почти через четверть века. И эта четверть века - минимальный лаг, видимо, в развитии национального самосознания русских и иных народов. Тот казах сразу подумал за русских цепочку мыслей, которую дотумкал например Лимонов аж через десять лет - исхлопотал разбитое глазное яблоко + тюремный срок от служб, которые сегодня старательно обслуживают одну из самых… странных, скажем так, версий русского самоопределения.

Вывод попробуем сделать так. Базовые гео- и национальные вещи достаточно универсальны, чтобы за народ Х их успел продумать народ У, чьи интересы далеко не тождественные интересам народа Х. Поэтому думать тоже надо успевать.

Уважаемый Censum выпустил пост, с одним из тезисов которого видится важным поспорить. Но не из вредности, а чтобы сформировать суждение.

Днепрогэс был построен вольняшками, как и например, СТЗ или Азовсталь, или КМК, где из 95 тысяч строителей около 5 тысяч в принципе имели судимость. Вообще гиганты первой пятилетки начинали строиться до того, как Френкель предложил идею массового использования труда заключенных.

Это, конечно, частность - но она показывает, что даже в рамках специфической партийной власти и практики организации производства использование подневольного труда был частной экспериментальной практикой, без которой стройки века двигались в хороших темпах и с приемлемым итоговым качеством.

Но это не рушит логики исходного поста, потому что вопрос о цене остается острым. Например, строительство Днепрогэса связано с голодом в Поволжье через год после запуска, а в целом возможность развернуть массовое строительство 30-40-х завязано на режимную урбанизацию. Коллективизация и нетюремные репрессии вроде ссылки выталкивали крестьянскую массу в города, где можно было найти хоть какой-то заработок; и эта линия вполне сознательно была принята на вооружение как раз по итогам строительства СТЗ - которое сталкивалось с сезонностью труда поволжских строителей. Иными словами, без зеков на самом деле советская индустриализация могла обойтись, а вот без принуждения огромных масс людей к миграции и погружения их в жесткое режимное пространство - едва ли.

Собственно пойнт, который получается в итоге, звучит так: “использование подневольного труда на объектах под руководством силовой структуры не оказало решающего влияния на успех индустриализации”. С этим можно мб спорить, а вообще было бы интеерсно сопоставить послевоенную и постсоветскую судьбу предприятий и объектов, построенных вольняшками, с одной стороны, и зеками - с другой стороны. Днепрогэс, СТЗ, КМК против Беломорканала, Магнитки и БАМа.

Если из особенностей территориального устройства России делать выводы относительно регионального брендинга. подачи региональной идентичности, то получится, что это идентичности сильно не хватает социально-экономического содержания.

Есть вещи мемные- уральцы как вечная фронда/мастеровитые; или исторически обусловленные - сибиряки как угрюмые себе-на-уме циники (вослед репутации сибирских старожилов)

Самой же специфики “организации территории”, особенно с учетом последствий советской модернизации, как будто не хватает. Например, Поволжье-Урал как технологичное пространство мегаполисов - само звучание уже прописывает интересный вектор регионального развития.

Западная Сибирь, в свою очередь - высокоурбанизированный, набитый промкой и академичный регион: Томск, например, может похвастаться самым высоким удельным весом людей с учеными степенями из всех городов страны.

Перевод территориальных и социально-экономических вводных в вокабуляр “брендовый”, вокабуляр публицистичный, мог бы стать основанием для выработки реалистичных и футуристичных стратегий развития российских макрорегионов.

Пост уважаемого коллеги еще раз напоминает нам о том, почему есть смысл рефлексировать о нашем красном двадцатом веке.

Наш старый тезис состоит в том, что “красное”, “ленинское” - это не столько про идеологию, сколько про философию и мировоззрение. И к концу существования СССР это мировоззрение как раз укрепилось в людях и развилось настолько. что снесло хитиновый скелет идеологии.

Собственно, что такое эти пожилые миллиардеры? Люди, которые перевели на денежные/капиталистические отношения ленинский принцип концентрации политической власти в руках одного субъекта. Поменялся общий уклад жизни пространства, сохранились базовые поведенческие установки - касающиеся прежде всего материальных активов, через контроль над которыми мыслится власть.

И отсюда тянет поразмышлять над темой природы зла, которую затронул Вадим Сидоров в статье о беларусе, прошедшем лагеря ГПУ.

Такого рода размышление очень сильно зависит от выбранного языка. Не может не впечатлять религиозно-антропологический язык Дени Баксана, для которого внешне бессмысленные мучения и кровопролития - буквальный и сознательно исполняемый ритуал поклонения сатане, и лучше всех это видят вайнахи благодаря чистоте своей крови.

Можно попробовать сформулировать более мелко, по-мирски. На первый взгляд, корень зла - в воле к власти, оставляющей позади вообще все остальные человеческие интенции. Воля к власти, которая самым прямым образом удовлетворяется через причинение мучений и смерти.

Но концентрация власти, воля к власти - это скорее методология, мультитул зла. Мировоззренческий корень лежит где-то дальше.

Например, представление об абсолютной социально-экономической детерминированности бытия человека. Концентрация власти подходит к этому представлению отлично - как инструмент. Само же это представление порождает разного рода “разумные” инициативы, направленные на стирание либо создание людских общностей, а также флера личного бытия человека -язык, одежда, представления о должном, привычные способы организации жизни и т.п. В этом плане посылы рунат о “ненужности” миноритарных языков не отличаются от маркировки “бывших” сто лет назад.

Могут утончаться механизмы воплощения этого представления: например, люди, сконцентрировавшие в своих руках бабло и контроль над активами, могут диктовать миллионам людей формат жизни и заработка, который оставляет от личностей этих людей только смутное тяготение к “хобби”. Но мировоззренческая установка, которую мы описываем, остается злом - и начинания в ее рамках превращаются в карикатуры на номинально провозглашаемые “благие” цели.

Слово народа!

Тема сложная, я ее только подсветил в своей мини-рецензии, но углубляться не стал.

Ее обсуждали и Хайдеггер с поздним Юнгером. Последний в своем «Леснике» даже писал, что если советские находятся на борту мировой технократической цивилизации, то русские стремятся уйти в «лес» (цитата не точная, по смыслу).

Едва ли он знал про русских деревенщиков в то время, возможно это была интуиция о наличии такого запроса. Но как мы уже знаем сегодня, русское как раз приняло не те формы, на которые надеялся поздний Юнгер.

Идея «ухода в лес» в русском пространстве не возобладала (хотя ее сторонников было немало), победил как раз тот новый титанизм (в лице тех же чекистов), о котором он тоже потом писал.

Технический пост

Просьба к тем, кто покупал "Гарь" на Озоне: если не трудно, напишите, пожалуйста, @Cynocef пару слов о сроках доставки и качестве упаковки.

Быстро ли дошла книга? Подходят ли такой срок

Не покоцалась ли книга по дороге?

Легко ли было снять упаковку? Как она выглядела?

Сохраняем твердость нашей политической позиции!

Теория деформированного рабочего государства, подобно мрачному диагнозу, поставленному безнадёжно больному пациенту, с пугающей точностью описывала подлинную природу Советского Союза. Это был уродливый, перекошенный организм, где под личиной пролетарской диктатуры скрывалось всевластие новой касты — бюрократии, этой железной руки, сжимающей горло революции.

И всё же сам Троцкий, этот трагический Кассандра марксизма, несмотря на всю свою прозорливость, оказался пленником собственных иллюзий. Он, словно заворожённый призраком Октября, так и не смог признать очевидного: сама революция была чудовищной ошибкой, роковым экспериментом, который неизбежно должен был породить чудовище. Сталинская бюрократизация не была случайностью — она стала логическим завершением большевистской утопии, её неумолимым эпилогом. Даже если бы на месте Сталина оказался другой — сам Троцкий, Бухарин или кто-либо ещё — система всё равно выродилась бы в ту же самую тиранию, ибо её семена были заложены в самой природе ленинского переворота.

И всё же, сквозь туман его идеологических заблуждений, Троцкий сумел разглядеть жуткие контуры грядущего. Его описания быта и нравов советской верхушки — это настоящая хроника вырождения, летопись того, как революционный фанатизм превращается в циничный аппарат угнетения. В каком-то смысле, его теорию подхватил и развил уже не большевик, а бесстрашный критик системы — Абдурахман Авторханов, который, отбросив марксистскую риторику, назвал советский строй своим истинным именем: «чекизм».

Ибо что же это было, как не диктатура тайной полиции, где ЧК-ГПУ-НКВД стали подлинными хозяевами жизни, а партия — лишь декорацией для их кровавого спектакля?..

Минутка ксенофобии